Save me, please

      Усталость — самое страшное из базовых чувств. Скорее не просто усталость, а глубокая усталость. Когда ты теряешься во времени и делах, не ощущая ничего, кроме желания прекратить это всё. Желания потеряться, испариться, исчезнуть, пропасть, да что угодно. Лишь бы больше не ощущать эту замкнутость. И тогда ты пытаешься нарушить эту цепочку, сломать уже хоть что-нибудь в ней, надеясь на побег. Но ничего не получается. Ты лишь рушишь всё и всех вокруг себя. Вот это страшно.

От автора.

      По окнам тарабанил дождь. Крупные капли всё били и били по стеклу, после стекая хаотичными путями вниз. Этот стук не давал покоя чему-то внутри. Как странно, солнца не было видно из-за туч, но тепло в груди разрасталось. А его пальцы всё стучали по клавишам…       Кабинет тонул во мгле. Безумно раздражала эта сырость и до безумия влажный воздух. Холод и вовсе бегал по телу, заставляя кости противно зудеть. В такие моменты хотелось разорвать себе плоть собственными пальцами. Послышался тяжелый вздох, и зажглась настольная лампа, но та не делала погоды, ведь свет был всё ещё тусклым и совсем не помогал вглядываться в тёмные силуэты. Из-за это Валл не представлялось возможным разглядеть отца. Хотя это было и не нужно. Кажется, чужие острые линии лица отпечатались в сознании посмертно. Морщины на сером лице, холодные обрамленные известные своей пустотой синие глаза. И девушка чувствовала, как эти глаза сейчас впиваются в неё.       Ноты были в абсолютной власти его рук. Казалось, что нечто настолько хрустальное и легкое связали меж собой громоздкими тяжелыми цепями и заставили пуститься в пляс.       — Ты хоть понимаешь, — голос звучал тихо, еле различимо на периферии всепоглощающей тишины, но до того угрожающе и озлобленно, что вес этих слов тут же свалился на худые плечи блондинки, — что ты сделала? — Отвечать на этот вопрос не требовалось, ведь Лукас прекрасно знал, что, даже будучи под влиянием бешенства, Валентино всё ещё оставалась в сознании. — Ты снова, — мужчина снова заговорил, теперь его голос был громче, — всё испортила. — Громче, — Ты сорвала операцию, — и громче, — Ты покалечила своего союзника. — Всё громче и громче, — Ты снова ослушалась меня, Валентино. — Пока вдруг не стало понятно… — И из-за тебя мы чуть было не упустили кристалл, — что тише он уже не станет.       И мелодия подчинялась ему. В тот момент его музыка ощущалась чем-то вроде мягкого летнего ветра, что лишь слегка касается кожи, а порой и вовсе чем-то несуществующем и придуманным. На секунду можно было подумать, что изящный танец нот — лишь плод воображения.       — Ты чертова бездарность! — его голос наконец сорвался на крик. — Не благодарное, чудовище! Ты, черт возьми, понимаешь какие последствия будут после случившегося?!       И лишь когда твой мозг за долю секунды уверяет себя в том, что это только плод воображения, с небосвода с невероятной силой на твои плечи спускается ноша и бремя громоздких и каменных нот.       — Такие, как ты и я не имеют на жизнь, Валентино, когда ты уже это поймешь?! Мы отбросы, самое дно этого мира, которое уже не исправить! Мы ошибки!       — Отец, но амфибиям же не запрещено жить! Мы всё ещё!.. — осмелев, начала девушка, но была перебита.       — Ты гибрид, Валентино! Они видели твоё лицо, и теперь сделают всё, чтобы убить тебя! Поэтому ты обязана слушаться меня!       — Пап, но ты же!..       — Заткнись! Такие, как мы, не имеем права на жизнь! Ты даже представить себе не можешь, что будет, если кто-то из высших узнает о тебе!.. Если уже не узнали, — он на секунду притих, а после послышался скрип половиц. — Видимо, в прошлый раз ты не усвоила урок. Я повторю.