The black line

Джей в который раз отстреливает взглядом его силуэт, но каждый раз попадает мимо. Глазами он позволяет себе то, чего не может позволить телу. Взор касается мягких изгибов и выпрямленных волос, окольцовывает тонкую талию и ложится на плотные бедра под слоем выцветших широких джинс.  Даже в самом целомудренном обличии Чонвон взывает Пака к низшим грехам. Не стараясь выделиться он цепляет к себе десятки пар глаз, среди которых и преданные Джеевские. Тишина его тела и образа порождает громкий мыслительный вопль, и Пак замечает - не в нём одном. В то же время страх греется у него над ухом: сегодня Чонвон не похож на себя самого. Очевидно, что-то навязчиво беспокоит его в последние дни. Что-то, что Джею никогда не удавалось уловить. Желаемое всегда доставалось ему легко, едва ли за что-то приходилось сражаться. А даже если так, особых усилий прилагать не приходилось благодаря тянущемуся за Джеем аромату жирного, увесистого родительского бабла. Но сейчас он готов втянуться в кровавую сечь взоров, зубами содрать каждый миллиметр кожи, коснувшийся Чонвоновского тела. Влечение стало навязчиво-болезненным. – Что ты вытворяешь? – вопрос Джея, шёпотом скользнувший сквозь забитый клубными шумами слух, звучал как угроза. Пак перехватил его под локоть, возвышаясь со спины и властно глядя сверху вниз. Чонвон плохо различал его черты - в глазах застыл неон, а в венах несколько коктейлей, которые в считанные мгновения растоптали Яна на танцполе. Чонвон не подал ни одного сигнала о сопротивлении когда Джей силком поволок его к выходу, бестактно разгребая толпу, как бесполезные, трясущиеся куски мяса. Сопротивлялся лишь Чонвоновский организм: его мазало в слепящих вспышках, выталкивая кишки наружу. Ян прочистился уже на улице, под строгим надзором Пака, укоризненно качающего головой. – В разнос решил пойти? – ни одна морщинка не выступила на лице, когда Джей протянул руку вперёд, передавая Чонвону влажную салфетку. – Один раз можно. – беззаботно пожал плечами Ян, стирая след рвоты с липких губ и пропитывая их ароматизированной горечью.  – По поводу? – Джей насупился до ямки меж напряженно съехавшихся бровей, и статно выпрямился. – Сессию закрыли же. Очевидно, Пак не поверил подражанию улыбки, криво дрожащему на Чонвоновском лице.  Загустевшая хмарь грозно нахмурились и посыпала на асфальт дождевые капли. Чонвон чертыхнулся, вытягивая вперёд ладонь, тот час покрывшуюся влагой, и поймал Джеевскую усмешку, проскочившую сбоку.  – Боишься укладку помять? – насмешливо фыркнул он. – Иди ты... – шикнул Ян, поднимая взгляд в небо, по-вдовьи облачившееся чернью. Пак стянул с себя кожанку и плавно сократил расстояние между своим и Чонвоновским телом, укрыв их головы тканью куртки. Яна тут же опутал кокон Джеевского вязкого аромата и Чонвон втянул его с жаждой, смиренно прикрыв глаза. – Пойдём вместе. – ухмыльнулся Джей, кивая головой в сторону своего автомобиля. Капли разбивались о стекло, размазывая сверкающие волокна ночных видов города. В отличие от уличной мороси в салоне застыл удушливый жар и на лбу Чонвона проступило мерцание пота. Он нервно стянул кулаки, раздирая слизистую зубами, и пытался отвлечь внимание от стука по стеклу льющимися с головного устройства песнями The Weeknd, так любимыми Джеем. Его гладкое дыхание с каждым поворотом учащалось и припадочно билось о стенки грудной клетки, пальцы в мелкой панике электризовались.  Чонвону удавалось держать себя в руках до первого громового раската. Он тут же кричаще вздохнул и вжался вспотевшей от ужаса спиной в сидение, мелкими зрачками глядя в дождевые подтёки, едва расчищаемые дворниками. – Ты чего? – настороженно пробурчал Джей, оглядываясь на Яна, – Грозы боишься? Чонвон боится всего на свете. Возможно, перед смертельной аварией его отец был так же кристально спокоен, как сейчас Джей, а может загибался в страхе, как сам Чонвон - оба этих состояния могли стать для него могилой.  Ян густо сглатывает слюну, как рвущую горло металлическую крошку, и с опаской осекается на Джея, но не находит сил кивнуть головой, выдавить из себя и коротко, согласного звука. – Странный ты сегодня. – подмечает Джей, подозрительно морщась, и сворачивает в неизвестном Чонвону направлении. Либо же сознание настолько подводит Яна, что теряется в оптико-пространственной агнозии. Джей снова подглядывает за ним, но на этот раз не задаёт вопросов. – Льет как из ведра, всю дорогу размыло. – обозначает Джей и Чонвону хочется в панике заскулить от этих слов. Его пульс срывается в параноидальный пляс, по салону расползаются предсмертные вздохи, а страх мерзко скребётся в желудке. Слезы устилают глаза, не давая разглядеть пространство вокруг, но подло не выбираются наружу, заставляя Чонвона лишь знойно всхлипывать. Джей снова подглядывает за ним, но на этот раз не задаёт вопросов. – Заедем на родительскую дачу, у меня ключи с собой. Туда ближе. – снисходительно произносит Джей, критически хмуро поглядывая в окно, – Ты бледный совсем. Когда машина остановилась ужас проглотил Чонвона окончательно, медленно пережевывая его внутренности. На тающих ногах, сам не зная как, Ян вылез из салона и тот час был прижат к теплому Джеевскому телу его же изогнутой по талии руки, а над головой вновь расстелилась куртка, спасая от дождевых капель. В объятиях Пака даже редкие из тех, что брызгали на кожу, казались обжигающими. Чонвон захлебывался паникой с каждым шагом и крупно дрожал от раскатов за спиной, чего бегущий рядом Джей не мог не ощутить. Сегодня Ян так жалок перед ним. В пышном дачном убранстве застоялись пыль, влага и морось, должно быть эти стены давно не навещались хозяевами. Джей включил в гостиной свет, свешивая куртку на стул и подстегнул Чонвона снять с себя всю намокшую одежду, чтобы не проснуться на утро ни только с похмельем, а ещё и с жаром. Жуткое комбо. Пока Чонвон расселся на пушистом диване, Пак ищейкой забегал по комнатам в поисках сменной одежды на ночь, которую им придётся провести здесь вместе. Ян не знал, что из всего происходящего настораживало его больше всего. Гром за окном не смолкал, влага заволокла все окна, скатываясь каплями по стеклу. Внутренности Яна опасливо потеснились и сам он окольцевал покрытое мурашками, полуобнажённое тело замерзшими руками. – Это тебе - мои старые вещи, меньше не было. – отчитался Пак, вернувшись в гостиную и скинув на диван аккуратно сложенную одежду, – Первым мыться пойдёшь? Чонвон слабо, нехотя кивнул в согласие. Исходящая от кафеля влага окутывала тело, как толща воды, и моросью липла на озябшую до мурашек кожу. Чонвон залил ванную кипятком и залез в обжигающий кокон пара, лезущий на потолок. Сил его не хватало даже на то, чтобы поднять руку. Испуганно таращащиеся вены болезненно натянулись, тело заламывало сходящим шоком.  Все планы снова рухнули, Фортуна даже сегодня не решилась одарить, будто проклятого Чонвона своей улыбкой. Черная полоса - это и есть линия его жизни, строго прямая, а потому до слёз очевидная. Будущее - хрупкая стена, осыпающаяся под пальцами на каждом подхваченном выступе. В голове сплошная труха от нереализованных желаний. С каждым пережитым годом Ян всё больше понимает, что собственная жизнь не принадлежит ему. Всё, что присутствует в написанном Чонвоном сценарии продиктовано теми, кого он возносит над собой, и потому чуждо. Каждая мысль - обитель страхов и рушащихся надежд. Чонвон так боится остаться ни с чем, ему не на что и не на кого положиться, кроме саморазрушенного себя. Бывшая опекунша получает от Яна помощи больше, чем когда-то вложила в его воспитание. Чонвон отсылает ей деньги, наведывается в свободное время осведомиться о здоровье пенсионерки, снабдить едой и лекарствами. К своим годам она почти иссякла и едва может передвигаться, часы её жизни роняют свои последние песчинки. Благо, есть соседи, помогающие старушке во времена, которые ей не суждено пережить. Конкуренция преследует Чонвона по пятам и каждый раз отбрасывает к самому старту, заставляя снова и снова карабкаться на вершину. Кроме осыпающегося внутреннего стержня и чрезмерной ответственности у Яна нет преимуществ. Выбранное дело не приносят Чонвону радости. Принесло бы деньги, да только нет никаких гарантий, что вновь нагрянувшая конкуренция не сведёт его с арены в общепит, или частную контору, в которой Ян будет работать далеко не по специальности и за ничтожные гроши. И как он сможет после посмотреть воспитавшей его женщине в глаза, вложившей в Чонвона столько надежд, средств и впутавшись в долги ради его размытого будущего. Ведь что бы между ними не было, она - единственный родной и близкий для Чонвона человек, и как только старушка отойдёт в мир иной, он останется абсолютно один. Ян никогда не испытывал на себе счастья быть любимым, за несколько лет жизни в новом городе он так и не обзавёлся надежными друзьями или хоть какими-то полезными знакомствами. Несмотря на внешнюю холодность он совсем не изверг, напротив, - испуганная лань. Чонвон прекрасно осведомлён о том, как жизнь бывает коварна и запутана, и никогда не откажет в помощи, никогда не останется равнодушным к чужой беде. Но в ответ получает глухое, леденящее молчание и ступор. На его умоляющий зов о тепле, мир откликается бесконечным одиночеством. Но ведь рано или поздно всему должен прийти конец? Мыслительный поток пресекается стуком в дверь, которую тут же бестактно распахивают с обратной стороны, не дождавшись согласия. – Ты вещи не взял. – Джей, с просохшими волосами и стопкой одежды в руках заваливается в пропаренную ванную, где даже зеркало покрывается мутной влажной плёнкой. Он хмурится и сваливает вещи на висящий под светящйеся зеркальной рамой стол, обнаруживая на декоративной мраморной поверхности несколько конвалют фенибута. – Всё хорошо? – подозрительно щурится Джей. Чонвон обмякает в горячих парах воды, прижимаясь затылком к краю ванной. Его влажные волосы налипают на лоб, разморённый, поблекший взгляд стреляет в потолок, а кожа разгорячённо краснеет. Капли воды затекают в ложбинки слабо проявленных мускул, катятся по выделяющимся косточкам ключиц и опадают в воду, прячущую под собой телесные изгибы. Джей внимательно прослеживал мокрые дорожки на заалевшей коже, но Чонвон умудрился не заметить столь пристального, жадного взгляда. Он лишь слабо кивнул, не придав значения присутствию Джея в стенах ванной. Пак подходит ближе, держа глаза прямо, и усаживается на корты, просовывая пальцы в мокрые пряди Чонвоновских волос, и лишь этим привлекает к себе его вялый взор. В ярком свете ламп ему хорошо видны трещинки на бледных губах и синяки, поселившиеся под полуоткрытыми глазами. Чонвон выглядит так жалобно устало, что Джей не находит себе места от желания тут же приласкать и усыпить его в своих объятиях. – Ты такой уставший. Зови, если что. – мягко огладив промокшие прядки, Джей полосонул по лицу улыбкой и вышел из ванной, оставив Чонвон один на один с вцепившимися в голову мыслями. Пытаясь разогнать их, он набрал в грудь побольше воздуха и сполз под горячую водную гладь. Толща душила любой импульс на корню, пытаясь вытолкнуть тело наружу. Это странное состояние, когда ты ещё не мертв, но уже не жив - осознанный шаг в гроб. Ян наслаждается секундами подкожной пустоты и мрака. Горящие веки сжались, дыхание притупилось, всё тело закаменело в напряжении и замерло. Сторонние силы расшатывали его из стороны в сторону. – Чонвон! Чонвон!  Распахнув глаза Ян ощутил мурашками ползущий по коже мороз, пробивающий на крупную дрожь. Гостиную накрыла полуночная темь, в которой едва собирался Джеевский силуэт. Его горячие, мокрые после ванной ладони вцепились в плечи Чонвона сквозь смявшуюся ткань футболки, оставив на ней влажное пятно. За окном по-прежнему гремели громовые вспышки, заставляющие тело бесконтрольно дёргаться. – Тебя трясёт всего. Почему в спальню не пошёл? – обеспокоенно, с придыханием шептал Джей, оглаживая Чонвоновские плечи, – Здесь даже пледа нет. Повиснув на его теле, Чонвон неустойчиво поднялся на ноги и вяло перебирая ими побрел в одну из множества комнат. Свет внутри так же не был зажжен, а от закрытого окна тянуло сырой моросью и запахом дождя. Постель была непривычно мягкой, в сравнении с той, на которой Чонвон ломал позвоночник в общежитии, и одиноко холодной. Теперь же два тела согревали её, сжимаясь на одной стороне широкой кровати, как в узкой щели. На Чонвоне не было штанов, предоставленная Джеем одежда сползала с его тощего, миниатюрного в сравнении с Паковским тела. Даже футболка провисала на плечах и скатываясь в бок почти полностью обнажала острие одного из них.  Вплотную прижимаясь распаленным, твердым торсом к Чонвоновской спине Джей грел его своими теплыми руками, мягким дыханием, зарывающимся во встающие дыбком волосы и стекающим по шее, тот час покрывающейся солёной пеленой. Чонвон густо рассеивал свои сжатые вздохи по продавленным подушкам, наслаждаясь успокаивающим теплом гладящих рук на собственной талии, взятой в кольцо. Нос Джея упирался Чонвону в шейную падь, жадно вдыхая знакомый аромат шампуня, осевший на размокших волосах, и осторожно притирался к коже. Дрожь Чонвона была мелкой и причиной её была уже не стихающая гроза. Нежное тепло заползало под кожу, достигая даже кончиков пальцев. Мурашки колючками посыпались на тесно схлопнувшиеся ноги, волнительно прижавшиеся ближе к изогнувшемуся крючком телу. Под утро белье остыло от слоняющегося в комнате мороза, набежавшего с улицы и ведущего за собой землистый запах дождя. Уже который день за окном виднелось сплошное серое пятно и притихшая непогода казалась Чонвону миной замедленного действия. Поправив смявшуюся футболку он побрёл в ванную с бьющей под колени дрожью ног. Голова ощущалась сплошным отёком, что снаружи, что внутри, зрение упало Чонвону на радость, ведь это не позволяло ему детальнее разглядеть безобразия в зеркальном отражении: кудри спутались, глаза заплыли, а с кожи так и не сошел след истощения.Чонвон на приманку съестного запаха побрёл на кухню, где уже во всю копошился Джей, очевидно давно бодрствующий. Пространство было непривычно объемным и светлым, окутанное тучами солнце пускало свои бледные лучи сквозь панорамное окно. – Доброе утро. Это твоё. – Пак весело улыбнулся, оторвавшись от пакетов на гарнитуре, и кивнул на сияюще-белоснежный кухонный стол, где стоял стакан с лимонной водой, а рядом лежала упаковка обезболивающих. Чонвон вздёрнул бровью и усмехнулся своему отражению в стекле - ох уж эта народная медицина. Но боль, закравшаяся в голову, всё же постепенно отступала. На кухонном столе стояли порции супа, риса и кимчи, но Чонвон лишь медленно вытягивал воду из стакана, не желая притрагиваться к привезённой на заказ пище. С похмелья у него всегда пропадал аппетит, Чонвон быстро привыкал к новому режиму питания, сбившемуся за экзаменационный период, и в последние дни голод редко одолевал его.  – Здесь есть плойка или фен? – задумчиво вытянул Ян сквозь стоящий в горле зуд. – Боюсь, что нет. – усмешка Джея была раздражающе довольной, и Ян пропустил от неё тяжкий вздох из самого желудка. – Зачем ты постоянно издеваешься над своими волосами? Тебе очень идёт так. – Пак вновь плеснул улыбкой и пальцами пробрался к пушащимся, вьющимся прядям, вынуждая Чонвона, как удушенного, недовольно закатить глаза к потолку.  – Заткнись. – с цоком огрызнулся он, в прочем, никак не мешая Джею разглаживать мягкие завитушки на голове, с которыми он игрался, как довольный кот со своей игрушкой. Но спустя несколько минут посуда Джея была вылизана подчистую, он сыто обмыл языком остатки еды на губах, но посмотрел на Чонвона укоризненно. – Почему не ешь?  Чонвон даже не поднял на него взгляд, делая очередной, моросящий сухое горло глоток, трезвительно бьющий по вискам. – Не хочется. – безучастно ответил Ян, растворяясь в мыслительной пустоте и заворожённо разглядывая белую гладь стола. На очередной тяжёлый вздох, донёсшийся сбоку, он усмехнулся и наградил этой улыбкой Джея, подняв на него потяжелевшие глаза. – В меня с похмелья ничего не лезет, только пить могу. Джей недоверчиво выгнул бровь, качая головой. – Я сделаю тебе смузи. – прозвучало грозно и с упрёком, что вновь позабавило Яна. Джей ужасно своенравный и упёртый. – Успокойся. Не нужно, правда. – отнекивался Чонвон, провожая силуэт плетущегося к нависшим ящикам Пака. – Заткнись. – передразнил его тот. У Джея имеется некий талант к готовке, к которой он, тем не менее, брезгует притрагиваться, становясь у плиты лишь на случай крайней необходимости. Его голова - целый кладезь рецептов, включая как корейскую кухню, так и европейские блюда и напитки, и даже схемы создания алкогольных коктейлей. В семье Пак еды всегда было в достатке, повара экспериментировали с народными блюдами и тем, что в Корее могло показаться экзотическим, к тому же, мать Джея родом из Новой Зеландии, где обширен выбор блюд, заимствованных из разных стран. И всё же в нем завелась местная привычка нелюбви к возне у плиты. В стеклянном бокале плавает банановое смузи с творогом и мёдом, разбавленное молоком. Джей катит его по столу ближе к Чонвону, и он тут же скептически приглядывается к загустевшей кремовой жидкости, не спеша притрагиваться к ней и пальцем. – Пей. – требует Пак, вздёрнув брови.  Чонвон понимает - Джей пока не серьёзен. Но это пока и испытывать его терпение не стоит. Мед остаётся приятным послевкусием от банановой гущи, тающей во рту. Ян довольно мычит и засекает удовлетворённую улыбку на Джеевском лице, что было строго каменным секунду назад. Чонвон удивляется тому, как Пака тешит вся эта маета и безосновательные попытки казаться заботливым. Такие как Джей не созданы для ласки. Чонвон много знал о нём и до личной встречи из университетских сплетен и от Хисына, среди серой массы студентов ставшего ему наиболее близким, и всё же не другом и не товарищем. Ян, как и прежде, оставался вспомогательной силой или полезной находкой, он не утешал себя наивными надеждами на сближение. К тому же и сам Хисын с набором его странностей и вредных привычек не слишком импонировал Чонвону, но давал хоть какое-то общение и разрядку. Если держаться с Ли на поверхности - он не так уж и плох. Джей был небезызвестным человеком в институте, хотя выделялся вовсе не успеваемостью в учёбе или активной деятельностью в студенческих клубах. Все было гораздо проще: он богат, красив, харизматичен и дьявольски горяч. Ничего из этого не наводило Чонвона на хорошее первое впечатление. Сколько бы Ян не рвал на себе кожу от усердия, он никогда бы не попал в эту заветную точку - самый центр людского внимания, подхваченного на цепь. Но студенты отзывались о Джее весьма лестно, говоря о нём, как о благородном, порядочном и приятном человеке. Чонвон догадывался - вряд ли хоть одно из этих качеств действительно присутствовало в Паке. За привычные, обязательные к исполнению для Чонвона мелочи, толпа капала на него слюной от обожания, что означало лишь расчётливую симуляцию безупречности. К ужасу Чонвона Пак был полон всех тех черт, перед которыми он не способен был устоять. Главная из них - манящая, темная подоплёка, способная сокрушать. Сломать Яна совсем не сложная задача, влечение поглотило его быстро и утянуло в самую глубь. Эту пустую тягу он бы смыл с себя, как слой грязи, но та успела залезть под кожу. Чонвон, очевидно, интересовал Джея не как человек, а как строптивая цель, а значит его поражение было осознанным. И на миг Пака не тронут страдания, которые Чонвон сам повязал себе на шею.  Однажды попав к Хисыну в квартиру он непреднамеренно стал свидетелем дружеского разговора по телефону, где обрывистые Джеевские фразы давали четкое понимание - людское внимание для него фальшь и гнусь, Пак готов вытирать об него ноги. Окружающие в его глазах были лицемерами, все пытающимися отвоевать себе его заветный кусок, пробраться в постель и распотрошить душу. Вероятно, это был пьяный бессознательный бред, обличающий истинное отношение Джея к людям - страх и недоверие. Несмотря на льющиеся к нему в ноги потоки обожания, Пак не верил, что кто-то способен любить его честно и безвозмездно. Только вот он и сам был весьма скуп на искренность и точно не способен на любовь и заботу в здоровом их понимании. По стеклу в гостиной расползается мокреть, прячущая за собой бледность цветущих улиц. За запотевшими окнами разрастается запущенный из-за бесконечных дождей сад, душистыми влажными запахами впитывающийся и во внутреннюю сторону стен. На журнальном столике, среди книжных куч, лежит Джеевская сумка и настаивается бутылка вина - подарок Чонвону. Джей забвенно вдыхает моросящую свежесть, устилающую гостиную, наблюдая за плывущим вдоль бледных стен Чонвоном с мягкого до провалов дивана. Футболка не по размеру едва доходит до половины его бедер и задирается каждый раз, когда он любопытным котёнком касается стоящих в комнате вещей. Например сейчас его внимание привлекает виниловый проигрыватель, чужеродно смотрящийся на фоне прочей техники.   – Он работает? – поинтересовался Чонвон, боясь даже притронуться к привлекшей его вещи. Джей поднялся с места и шурша носками по полу направился к Яну, тесно прижимаясь к его спине и спуская прогретые вздохи к мягким волосам. Хотелось коснуться их и руками, чего Чонвон, к несчастью, не оценил бы. Ян всегда демонстрировал холод к телесным нежностям и комплиментам, оставаясь незрячим к своей сказочной красоте. Но Чонвону придётся свыкнуться - Джей не планирует смолкать. – Хочешь послушать? – его рука скользит к тонкой, как ветвь талии, осторожно оглаживая торс сквозь мягкую ткань. Лишь бы по неосторожности не оттолкнуть Яна своей настырностью.  Но он лишь на секунду теряется от столь тесного контакта, а затем издаёт согласное мычание. Пак улыбается мурашкам, скользнувшим по чужим рукам. За малый срок их сближения Джей знает немного вещей, способных порадовать Яна. Его смех всегда внезапный и непредсказуемый, и добиться улыбки Чонвона - значит переиграть головоломку. Ян загадка абсолютно для всех, он говорит о себе образно и редко, при этом умудряясь легко захватить Джеевское доверие. Хисыну также известно о нём немного и с его стороны интереса к природе их взаимоотношений сваливается вдвое больше, Джею трудно прятать навязчивую тягу во фразе: «Мы почти сдружились». Такие люди, как Чонвон раскрываются не в людных, шумных компаниях, а наедине, и легко закрадываются в самую душу каждым своим словом. Джей исключением не стал - поддался, впервые ощутив себя чем-то большим, чем бездушной драгоценностью, балующей людское тщеславие. Прежде ни с кем он не испытывал такого. Кровавая бойня в мыслях растворялось в умиротворённый тишине. Ян умело вскрывал обратную сторону его сердца, но в то же время, умудрялся держаться отстранённо и при всей проявленной заботе оставлял внутри морозный след. В их общении есть некая планка, которую Джей никогда не сможет перепрыгнуть. Подключая автоматический вертак Аудио-техники к колонкам Джей ставит выбранную наугад Чонвоном пластинку London after midnight и нажимает на старт. Ян, ему на радость, тут же оттаивает в нежной улыбке. Следуя за мелодией, выбивающейся из-под иглы, Чонвон плавно движется по гостиной в неуверенном, зажатом танце. Джей достаёт с полки на кухне два бокала и смыв с них слой пыли разливает густо-красное вино, тот час пригубив терпкую сладость с края. Чонвон выпивает за ним следом и его бледные губы насыщенно краснеют, завлекая к себе. Вино обволакивает мозг и разогревает тело, увереннее идущее в пляс.  Джею хотелось бы знать, забавляется ли с ним Чонвон прямо сейчас, или бросает прямой вызов выдержке. Его взгляд цепью волочится за расслабленными движениями плавных изгибов тела, сбегает к обнаженным ключицам, так провокационно выточенными сквозь бархатную кожу, пробирается через ткань футболки, льнущую к торсу и на секунду позволяющую разглядеть полосы мышц и рёбер, сползает к оголенным карамельным бёдрам, кожа на которых мягкое, идеально гладкое полотно без шрамов, синяков и родинок. Но Джей не отказался бы сам запятнать их. Взять верх над гибким, изнеженным телом. Джей крадётся ближе, как браконьер к лакомой, нежной плоти. Двигаясь следом за Чонвоновским силуэтом пьет с ним порознь и на брудершафт. Когда же с пластинки доносится Black cat, а вино под горячей кожей вытесняет кровь, Чонвон сам хватает бутылку со стола и прижимает горлышком к мокрым Джеевский губам. Сосуд тут же разлетается стеклами по полу, а покрасневшие Чонвоновские губы попадают в плен Джеевских, обжигающих и грубых. Смысла врать Хисыну не было никогда: Пак с Яном почти сдружились и дружба эта была склеена в лучших традициях порнофильмов.  Чонвон - лабиринт секретов с потайными дверями и Джей нашёл для себя лучший способ узнать его полностью. Нить между ними ещё совсем короткая, но каждый дюйм кожи Яна уже хранит в себе Джеевский след. Ведь нет ничего лучше, чем изучать его, разбирая по косточкам, заставляя рвать связки на стонах, забираясь под кожу и тщательно впитывая её вкус. Нет ничего лучше, чем разрывать на нём одежду, сбрасывая её, как не нужное, или, напротив, Чонвоновским же, когда-то раздражающим галстуком обвязывать его руки и глаза, брать без воли и боя, добровольно-принудительно. Джей толкает вино ему на язык, столь резко, что Ян пропускает несколько капель, потекших со рта. Отрываясь от его виноградных губ Пак льнет к шее, слизывая с неё липкие дорожки алкоголя, так безупречно мешающиеся с природно сладким вкусом горячей кожи. Чонвона мажет по трясущемуся комоду, к которому Джей плотно придавливает его тело, жадно зализывая обнажённые места. Тот бегло дышит и закидывает голову, давая опробовать себя всего, но медленно и постепенно - как любит Ян и ненавидит Джей. – Ты такой вкусный. – шепчет Пак, ведя мокрым языком вверх по винному следу и прямо к уголку губ, где оставляет влажный поцелуй, и мотает круг к лебединой шее, которую так просто было бы сжать в одной ладони, о чем Джею известно не понаслышке. Чонвон проигрышно тает, но всё равно смеётся над ним и губами прокладывает себе дорогу от прошедших заточку скул к покрасневшему уху. – Ты всегда говоришь одно и тоже. – сухие слова колко пощипывают слух, а зубы кожу. Чонвон выигрывает сразу, как только поддаётся правилам игры. Его ладонь гладит твёрдый, чувствительно напряженный торс сквозь потно липнущую к нему домашнюю футболку и спускается к уже образовавшемуся в штанах бугорку, изводящему Джея ещё до жестокого столкновения губ. Кровь гуще и стремительнее стекает вниз, прямиком к Чонвоновской дразнящей ладони. Джей перехватывает её, одергивая, и свободной рукой хватает Яна за подбородок, горячим шепотом укрывая его распахнутые, готовые к бою губы. – Потому что это правда. Джею на теле Чонвона точно мёдом намазано, стоит зацепиться взглядом и отлипнуть уже невозможно, мысли вязнут в мягких изгибах, а вкус жирным пятном оседает в памяти. Когда же его не оказывается рядом Джея ломает похлеще абстиненции и он понимает, что Ян - это гораздо больше, чем тело. Это болезнь. Чонвон заводится не на шутку. Зубами метит шею, губами собирая в возбуждённом жаре выступивший пот, зализывает трепещущие жилки и срывает с торса прилипшую футболку. Его тощее тело становится прожорливым и жадным до самых мелких трещинок на Джеевской коже и ничто в жизни не льстило ему больше, чем столь остервенелое желание.Чонвон зализывает торс, голодно обмывая языком каждую впадинку, и катится на пол, пальцами подхватывая ткань тесных спортивок Пака. Губами Ян присасывается к собранным внизу живота, раздутым сквозь кожу тоннелям вен с бушующей, шпарящей кровью. Не вино заставляет его истекать потом и похотью, а Чонвонов взор из-под полуоткрытых век и липких кудрей, широкими туманными зрачками, кишащими нуждой. В отражении кошачьих глаз Джей находит себя властным и ненасытным, хоть и сыпется по частям от отточенных движений горячих ладоней Яна. Штаны с бельём забиты в угол, а проворные руки, смоченные слюной и естественной смазкой, плывут по твердеющей плоти вверх-вниз, срывая с губ сиплые, приглушенные стоны. Язык Чонвона нечеловечески гибкий, его гладкость и умения выбивают из Джея задушенное шипение. Пак корчится в удовольствии от жалких, секундных махинаций, вплетает пальцы в кудри и прикрывает глаза, ведь знает, что опустив взор расколется окончательно и позорно спустит Чонвону в рот, едва тот коснётся его языком. Ян смакует головку вкусно и звучно, точно знает, как сделать Джею приятно. Губами смыкает член и заползает на середину, плавно двигаясь взад-вперёд, и довольно мычит, распуская бледные пятна даже под закрытыми Джеевскими веками. И он всё же сдаётся - опускает голову вниз и позволяет спазмирующим ногам подкоситься в экстазе, бьющемся в сладко зализанных венах. Нездоровое наслаждение приносит осознание взаимного удовольствия, в котором Чонвона сжимает на коленях перед Джеем. На его глазах выступают слёзы, дрожащие бедра тесно прижимаются друг к другу, а взгляд снизу смотрится повержено и преданно, и Пак наивно этому верит. Чонвон втягивает его глубже, облизывает и давится, но не отступает. Отступает Джей, теряя границу между реальностью и поразившей мозг эйфорией. Он, как и прежде, не решается быть с Яном полностью раскрепощённым, оставляя в голове пометку - Чонвон никогда не будет принадлежать Паку и это самый жестокий жизненный постулат. Джею в этом мире подвластно всё, кроме того единственного, что он искренне способен возжелать.  Чонвон течет слюной ему под ноги, наращивает темп и громче стонет, тяжко всхлипывая и рассевая соленые слезинки по густым ресницам вдоль непорочных глаз. Ян кристально чист и холоден даже когда в блаженном опьянении толкает член Джея к себе в глотку. А тому это нравится до грязного помутнения. Пак не справляется с горячей узостью, стенками давящую на твёрдую плоть. Подстегнувшись за мягкие прядки он, всё же, срывается и несколько раз толкается вглубь, за жалкие несколько минут обмякая и  растекаясь спермой в чужой глотке. Блаженный низкий вой срывается с колючих, истерзанных губ, а тело вязнет в неге, как в сладком сиропе. Позабыв о своём показушном благородстве Джей за пряди тянет Яна вверх и смыкает его губы меж своих, чувствуя след горечи собственной кожи, но совершенно не брезгует. Джей утянул бы Чонвона в грязь, пошел бы на низшее кощунство с его душой и телом. С губ Яна срываются кровавые капли и Джей зализывает вкус метала с жадностью, продолжая вновь и вновь терзать кожу. Язык его обжигает полость Чонвоновского рта, плетется внутри грубо и звучно, а руки беспутно тянутся от изогнутой спины к ягодицам, сжимая их мягкость в ладонях. Ян мычит в поцелуй: то ли протестует, то ли требует большего - с ним всегда всё так неоднозначно. Оторвавших от пленительно сладких, смешенных с горечью винных губ Джей в спешке плетётся на кухню, доставая из аптечки тюбик вазелина, и хватает с журнального стола сумку. Пак слабеет и плавится, когда Чонвон покорно заваливается на замёрзшую простынь и тихо всхлипывает от ничтожных, редких прикосновений, голодно усиливающих напор. Джей пихает руку меж Чонвоновских плотных бедер, нащупывая бугорок в боксерах и мокрое пятнышко, и тот час хищно скалится, взглядом пытаясь обглодать Яна до костей. Он массирует твердеющий член, насколько может плавно тянется к шее, покусывая и целуя влажную кожу, и томными вздохами тянется к уху. – Ты красивый в любом виде: с кудрями и без. С похмелья и трезвый. – Джей старается вложить в слова всю присутствующую в нём нежность, наслаждаясь хлипкими вздохами мёдом потекшего под ним Чонвона, – Но лучше всего ты смотришься без одежды. – довольно тянет Джей и тот час стягивает с Яна футболку. И этим открывает себе вид на возбужденно трясущиеся, искусно отлитое тело цвета и вкуса горячей карамели. Пот ложится на тонкую шею с редкими вкраплениями выученных Джеем наизусть родинок, капает на грудь, стекая к вставшим бусинами чувствительных сосков. Выпирающие косточки и выпуклые мышцы блестят от телесной влаги, дрожащей на возбужденно извивающемся силуэте. Джей плавно льнёт ближе, пытаясь растянуть их время, столь подло короткое. Чонвон всегда так жесток и холоден с ним, и Паку понадобится не одна минута, чтобы превратить выросшую между ними льдину в талый сахар. Но эти медленные игры, разрушающие разум и тело - лучшее и ярчайшее из всего, что Джей когда-либо на себе испытывал.  – Когда-нибудь я откушу твой язык. – огрызается Ян, что звучит так жалко сквозь его сиплые стоны и хрустальную уязвимость дрожащего в предвкушении тела. Сквозь пальцы, что отвечая Джеевским желанием ложатся на его волосы и притягивают ближе. Ему нравится дразнить лед Яна языками своего пламени, вынуждая его во всех красках раскрывать своё удовольствие, нитью ползущее сквозь Джеевские вкусы и желания. Когда он тянет Чонвона за слипшиеся волосы, Ян тот час пищит от знакомого блаженства, которым наслаждается и Пак, поглаживая обратную сторону его шеи, где под гладью прядок спрятано родимое пятно. Чонвон выбрасывает из себя пустые, визгливые вздохи и живее ерзает на постели. Он и сам неплохо справлялся с тем, чтобы втоптать Джея в самое дно, но оттуда же вознести к нечеловеческому наслаждению. Пак облизывает шею, обводит соски языком и смоченными слюной фалангами, скручивая бусину, а после и несдержанно сорвавшийся стон. Сталь, лишь одна из граней Чонвоновской сути, ведь другая же, ее уравновешивающая - вата, сахаром липнущая к деснам. Джей тянет бельё с его ног и в тот же миг льнет языком к волнительно дрожащим бедрам. Упругая кожа продавливается глубокими ямками, краснеет под натиском зубов, едва не оставляющих рубцы. Чонвон мычит, толкается и зарывает Джеевское лицо меж своих мягких ляжек, тому в удовольствие. Пак спускается ниже, ласкает ягодицы и облизывает вход, вылизывает из него все соки и все сливки до последней капли. Язык Джея толкается внутрь и тесниться меж горячих стенок, пока Чонвон кусает губы и крепче стягивает в кулак размокшие пряди Джеевских волос. Удовольствие силой выдавливает из него стоны, и эту силу Ян перекладывает на Пака, утягивая его глубже. Джей жадно ловит каждый выскользнувший стон, смятый меж его закусанных губ. Пак сжимает в ладонях горячо спазмирующие Чонвоновские бедра в подтёках слюны, смазки и пота, оставляя покраснения и синяки. И утробно ликует тому, как Чонвон постепенно сдаётся своим ощущениям, наполняя спальню сладкой мелодией своих громких стонов. Вазелин жидко капает на пальцы. Чонвон смотрит взволнованно, поджимает ноги и почти скулит, наблюдая за тем, как Джей греет импровизированную смазку в руках. Улыбка на лице Пака животно-голодная, в глазах пылает пламя, топящее Чонвона на промокшей постели. Пальцы скользят внутрь, быстро набирая темп, под который Ян подстраивается в считанные минуты. Следуя за движениями Джеевской руки он сам толкается ближе и этим уничтожает в Паке всё живое.  Столь строгий и верный условным границам морали Чонвон распадается на сиплые стоны, звучные толчки смазанных пальцев, и вызывающе-яркие метки по всему периметру нежной кожи. Только Джей может задевать его слабые, самые вкусные места, и только ему эти места открыты. Паку кажется, за всю жизнь он ни в чем не нуждался больше, чем в тепле Чонвоновского тела. Остаётся лишь молиться, чтобы за всей его ведомостью скрывалось нечто большее, чем голод плоти.  Ян расставил всё между ними строго: никто-ничего-никому-не должен. Такого человека должна преследовать совершенно другая судьба. Связь с Джеем, тем более столь шаткая - позор для него, грязное детище, покрытое тайной. Пака не оставляют навязчиво кричащие мысли, все об одном: Джей извратил Чонвона, опорочил, посягнул на то, чего не должен был сметь касаться и мимолётным взглядом. Ян - недосягаемый световой блик, к которому тоннелем тянется Джеевская мгла.  Неужели это он, так жестоко обошедшийся с последним не отмершим дюймом сердца Пака сейчас плачет в его же руках, плавится от ласк, просит сжалиться и умоляет о большем? Сколько Чонвона не целуй - тайны из него не выпытываешь, и несмотря абсолютную близость их тел, Ян каждый раз песком ускользает сквозь Джеевские пальцы. Закончив с растяжкой Пак тянется к сваленной на прикроватную тумбочку сумке, вынимая презерватив.Чонвон коситься озадаченно, но не говорит ни слова, да и вряд ли бы на это хватило сил. Ян точно гвоздями прибит Джеевскими ласками к кровати и едва собирает в грудь кислород. Он разбит, но хочет ещё. Наверняка Пак рассчитывал ещё вчерашней ночью снять стресс с первым привлекшим образом из клуба, но Чонвон поломал ему планы. Ян захлёбывается своим эгоизмом, не оставляя себе и жалкой капли стыда. Джей всегда так правильно тянет Чонвона за ниточки, как слепца ведя дорогой к наслаждениям и той собственной стороне, которая прежде была скрыта. Когда-то Чонвон был уверен, что умрёт девственником: любовь к мужчинам значительно усложняла его личную и сексуальную жизнь. Но с Джеем он погружается глубоко в плотскую грязь, на вкус как райский плод. Чонвоновская тоска оказалась необычайно страстна и прожорлива, она открыла Джею все карты и, ликуя своим позором, вынудила Яна поддаться ему - искушению во плоти. Чонвон знал, что получив свободу вдали от дома рискует отпустить контроль и сойти на дно, скинув с себя безгрешную шкуру. И он ожидал от себя любого преступления, но никак не унижения.  Единственным утешением, способом расслабиться и снять стресс для него стало время, проведённое с Джеем. Ян мало говорил о себе, лишь бесшумно был рядом, тешась иллюзией в том, что кто-то действительно в нём нуждается. Молчание и телесная близость ненадолго были способны успокоить сжирающую Чонвона изнутри воронку. Чем более изощренной становилась Джеевская расправа, тем тише разбивалось его сердце. Пак доказал Яну, что он совсем не нежное, невинное человеческое дитя, и, как и все прочие, способен именно на ту низость, которую когда-то презирал больше всего. Сегодня это спонтанность, но не самая безумная из всех, что искрой бежала между ними.  Джей доволен собой, изгибаясь в дьявольской ухмылочке, которую Чонвон бы сгрыз с его острого, липкого лица, вырвал бы склиевшиеся пряди, выцарапал бы глаза, в которых нежность столь искусно фальшивая, что даже хочется верить. Ян пытается отстоять себя, вскакивая с места и усаживаясь на мокрые, твердые Джеевские бёдра. То, как Пак по-прежнему доволен собой заставляет отмереть каждую клеточку его кожи и налиться ужасом изнутри. Любые протесты Чонвона входят в его планы, всё давно просчитано и взято под контроль. Ян рассеивает по комнате вздохи расплавленным свинцом и с обожанием наглаживает изгибы тесно прижатого Джеевского тела. Грудью липнет к груди, вызывающе ёрзает приклиевшимися бёдрами, мокрыми пальцами очерчивает твердые, горящие мышцы на животе и руках. Пак, если бы хотел, мог бы легко скрутить его силой, но Чонвон всегда сдавался ему добровольно. Он поднимается, обхватывая мокрой ладонью налитый кровью член сквозь тонкий латекс, истекающий смазкой. Запах влаги вперемешку с резиной наполняет всю комнату и Чонвону это кажется мерзким, обострившиеся ощущения душат его, вызывая пагубное наслаждение. Ян падает обратно на горячие Джеевские бедра, выталкивая обжигающие вздохи из груди. Собственное тело становится тяжелым, переполненным сосудом, ужасно липким и грязным. Но почему-то видеть Джея точно таким же, с отблеском желания в глазах - высшее удовольствие для него. Ногти впиваются в крепкие плечи, пока Ян делает первый толчок, отзывающийся током в его теле. Луч удовольствия тянется по позвоночнику, вынуждая Чонвона до крови прокусить губу. Стекшую багрянуб каплю Джей слизывает с его подбородка, заставляя ощутить себя насквозь влажным. Пак плавно гладит его тело, медленно выдыхает из забитых лёгких и прикрывает глаза. Ян оставляет царапины на его широких плечах и снова вытягивается, сталкиваясь с прессом тяжелого наслаждения, со всех сторон сминающего тело. Его липкий от смазки член трётся о твердые мышцы Джея, посылая по венам двойной электрический импульс. Пак тянет его ещё ближе, сцепляя пылающие тела двумя склиевшимися, потекшими восковыми фигурками. Гладит вспотевшую спину и кудри, и кладёт тяжелые вздохи на вытянутую шею, пока Ян продолжает скачки на Джеевских бедрах в погоне за собственным удовольствием, пронзающим желудок. Его горячие вены напряженно раздуваются под бешеным гоном крови, горло обжигает сухость и срывающиеся стоны, оседающие на колючих, обласканных губах. Муки Чонвоновского удовольствия остаются окрыляющими, кровоточащими царапинами на Джеевской спине. Пак что-то шепчет ему, но Чонвон не в силах разобрать, когда тот сам подхватывает его ягодицы и насаживает ещё глубже, тот час пуская по комнате грязный звук хлопающей кожи. Руки стягивают тело крепче, оставляя красные пятна, а за ними синяки и царапины. Чонвон плохо различает, где именно Джей касается его, но кожа под теплыми пальцами пылает в каждом миллиметре, горит каждая клеточка.  Пространство вокруг испаряется, оставляя после себя лишь землистый аромат дождя и секса. С каждым новым толчком блаженные спазмы в теле распадаются, Чонвон обмякает на Джее, неподвижной куклой укладываясь на его плечах. Нега, узлом вяжущаяся внутри, парализует Яна, оставляя ему силы лишь на сбрызнутые на спину Пака дорожки слёз. Соль мешается в них с наслаждением и болью, а стоны Чонвона, пусть и горячие - совершенно безжизненные. Пак целует его волосы, шею и щеки, нашептывая похвалу. Его стратегия коварна и жестока, ласки то трепетные и нежные, то изводящие своей жгучей грубостью. Этот контраст и непредсказуемость сводят Чонвона с ума каждый раз, как в первый, и его безумству вряд ли есть пределы.  Но нежность Джея - всегда дурной тон, его поцелуи шипят на коже пятнами, а следы остаются на теле гнойными язвами. Немыслимо добровольно ластится к рукам, в которых ещё не почившая душа становится поролоном. Ведь человеческое тело не кожура, оно - отражение чести и достоинства, с которыми Чонвон позволяет обходиться, как с пустышкой. Отдаёт свою гордость за даром, зная, что от Джея может получить, разве что, плевок в душу. Очередной. Ян стонет всё громче, навзрыд, каждым всхлипом дразня Джеевский слух. Его тело рязмякшее и горячее, пульсирует в блаженном жаре и зацветает красочными пятнами. Джей с повинной зализывает все следы, оставленные на коже, что уже давно утратила свою природную чистоту. Но каждое прикосновение к Чонвону целебное и Пак хочет въесться в него пятном окончательно, чтобы всем показать, что Ян уже кем-то занят. Но это всего лишь наивные мечты, а Чонвон занят лишь своим будущим, в котором Джею места нет.  – Ты сегодня такой нежный... Такой мягкий. Мне это нравится. – обжигающий шепот крадётся к мочке уха и прилегает к вспотевшей красной шее, которую Чонвон тут же вытягивает на выдохе, чувствуя, как жар касается кожи. Он из последних сил отрывается от Джеевских плеч, хватаясь за каштановые пряди его волос и прилегает лицом к чужому, разлепляя намокшие глаза и слипшиеся, едва ощутимые губы. – У меня уже нет сил... – многозначно отвечает Ян, пеленой пылкого дыхания укрывая лицо напротив, в мелочах чувствуя полыхание чужого тела. На сегодня это одна из причин его слабости, события прошедшей ночи встряхнули пораженный мозг, разбудив давние страхи и переживания, которые Джею удалось заставить смолкнуть. Но надолго ли? Внутренности будто варятся в котле от размеренных, ритмичных, влажных толчков, жар давит на позвоночник и вонзается в мышцы, стягивающиеся узлами. – Поцелуй меня. – точно на исходе шепчет Ян, глядя на искривленные удовольствием, разомкнутые Джеевские губы, высохшие и клейкие - Чонвон ощущает это в то же мгновение. Пак целует его голодно, сминает кожу в кровь и мясо, кусает и лижет, языком проскальзывая в полость. Дыхание Чонвона жгучий пар, не позволяющий насытиться кислородом, он дышит через колкие Джеевские губы, наполняя глухими стонами его рот и едва шевеля собственным.Чонвон хочет жалкой каплей испарится у Пака на губах. Джей не может оторвать ладоней от его тела, истощенного дрожащего и задыхающегося в наслаждении. Пак готов стать чистым листом для Чонвоновских экспериментов, крепостью спасения, рукой помощи и обезболивающим, лишь бы смягчить боль пронзившей его занозы, углубившейся прошедшей ночью. Пускай они не настолько близки, чтобы Джею было позволено было её коснуться. Паку так много хочется сказать, но каждое слово дымкой рассеивается в его голове. Чонвон вызывает так много чувств, что в их потоке невозможно собрать единое целое. Джей боится звать влюбленностью то, что столь быстро пробуждает в нём жажду и зависимость. Глаза Яна заволокло горячим туманом и ледяными слезами. Пак поцелуями собирал их с влажной кожи, пальцами разглаживая соленые дорожки. Порой Джею кажется: Чонвон тоже пытается что-то сказать ему своими слезами, но лишь съедает их и смиренно смолкает. – Сейчас. – вытягиваясь шепчет Ян, точно сгорая изнутри. Джей понимает его с полуслова. Он обхватывает липкий, прижатый к торсу член рукой и надрачивает в такт движениям, чувствуя, как вьется кокон удовольствия и в собственном желудке, и все ощущения в миг обостряются. – Ты сегодня такой умница, Чонвон-а. – горячие поцелуи касаются виска и цепью ползут к щекам, – Ты заслужил это. Кончай. – нежно-господствующий тон выбивает из Яна последние силы. Он, разнежено красный, зацелованный и искусанный тянет голову назад на выдохе и с протяжным стоном изливается горячим семенем в Джеевскую ладонь, тут же заваливаясь обратно на плечи. Паку хватает нескольких толчков после, чтобы кончить в презерватив и также завалится на Чонвона с объятиями от съедающей усталости. Липкие тела остывают в молчаливых объятиях, затянувшихся на несколько минут. Всё это время Джей решался лишь гладить Чонвоновские кудри и наслаждаться мягкими ритмами его восстанавливающегося дыхания над собственным ухом. Чонвон же не находил в себе сил сдвинуться с места, лишь изредка мелко вздрагивая. – Каким ты видишь себя через 10 лет? – вдруг спрашивает он завядшим голосом, что Джею вновь кажется совершенно непривычным. Он грустно улыбается внезапному интересу и оставляет на липком Чонвоновском плече мягкий поцелуй. – За меня давно всё решено. Отучусь, устроюсь к отцу на работу. Найду жену, которая будет устраивать родителей, а значит не будет устраивать меня. – на последних словах Пак сипло посмеивается, – И буду как самый безответственный муж сбегать к тебе по выходным. Вряд ли что-то кардинально изменится. 10 лет только звучит долго. Чонвон прыскает горячей усмешкой на его кожу, ещё не полностью восстановив дрожь дыхание. – Ко мне... Почему? – вяло проговаривает Ян. – Не к Хисыну же. – отшучивается Джей, наглаживая его расслабляющуюся спину. Чонвон смеётся снова, пускай и коротко - после ночной встряски Джея радует даже такая мелочь. – Я имею в виду... Разве я у тебя один? Кулаки Пака стиснулись до ноющей боли. Одна фраза горячей пулей выкрутилась ему в виски, заставляя мысли беспорядочно путаться. Джею казалось, он наконец смог заслужить хоть каплю Чонвоновского доверия, но тот в его глазах видел себя временной безделушкой, среди однообразного множества таких же. Но Джей нуждается в нем, как ни в ком и никогда. Действительно ли его нужда - лишь использование? Хотя, Пак по-другому не умеет и никогда не умел. Ему так не хочется оставлять Яна черновиком, по завершению увидев перед собой совсем другое лицо.  – Один. – единственный, стоило бы сказать, но Джей вновь не нашёлся в себе смелости.  Разве это может быть кто-то ещё? Разве всякая ползущая вокруг него падаль может быть столь же честна и нежна, как леденяще ангельская натура Чонвона? Разумеется нет. Комнату окутало молчание, которое Джей хотел бы ощутить и у себя под кожей. Имеет ли смысл пытаться открыть Яну глаза, если разрушительная буря чувств Пака для него лишь бесполезная песчинка? Водоворот встревоженных мыслей кружит Джея в своем мороке. Чонвон молчал то ли от растерянности, то ли от обиды. Но врёт ли Джей, или говорит правду, ему больше не важно. В прочем, так должно было быть с самого начала, но Ян не смог себя пересилить. – А ты? – мутный голос стреляет в уши, выталкивая Чонвона наружу, в по-прежнему окружающую его, тускнеющую реальность. – М? – переспрашивает он. – Каким видишь себя через десять лет? Чонвон задушено смеётся и с каждой секундой его смех прибавляет громкость, от чего Джей заметно тушуется.  – Никаким. В голове вообще ничего не рисуется. Чонвон ничего ему не рассказывал, но почему-то для Джея его тоска была очевидной. Однажды он сказал: «Не важно веришь ты мне или нет. Я же вижу - тебя что-то беспокоит. Просто если почувствуешь себя плохо, звони мне в любое время и я обязательно отвечу». После этого Чонвон старался быть более сдержанным, не вываливая наружу свое жалкое, расшатанное состояние. Ян ему не верит, потому что верить Джею, значит жестоко обманывать себя самого. – Но все равно я... Чтобы там ни было, он действительно благодарен Паку за то, что впервые, пусть и не по-настоящему, чувствует мелкую крошку счастья у себя во рту. Но Чонвон ни за что не решился бы произнести это вслух. Ян поднимается с чужих плеч и тянется назад, хватая блокнот и ручку из Джеевской сумки. Заученная привычка: Пак всегда таскает их с собой, чтобы порисовать на парах, ленясь вытаскивать, когда бумага становится не нужна. Чонвон отрывает лист и прикладывать его к липкой, твёрдой Джеевской груди, поражаясь надорванности чужого дыхания.  – Не смотри. – хмыкает Ян, когда Джей склоняет голову. Он оставляет несколько эмоциональных прочерков ручкой и поднимается с места, чувствуя, как выскальзывает наружу обмякший Джеевский член, ощущая набросившийся на тело стаей голодных гиен мороз, слоняющийся в спальне. Оторванную бумажку Чонвон кладёт обратно в сумку, застегивая её. – Прочтёшь, когда меня не будет. – расслабленно произносит Ян, больше не чувствуя бремени на собственных плечах, – А теперь пошли мыться. – укоризненно пробурчал он. Джей недовольно промычал, отбиваясь от тянущих его из постели Чонвоновских рук, но принял своё поражение. Чонвону уже пора ехать домой, как бы Пак не хотел, чтобы он задержался подольше.Дорога тянется в полном молчании, чужие запахи на собственной одежде тревожат Яна, как и более знакомый аромат, вьющийся в салоне. За окном по-прежнему плетётся сонливая серость, сеющая мелкие капли прерывистого дождя на однотонные, безжизненные городские виды. В общаге пусто, Чонвону на радость. Джей стоит в дверях, морщась от пыли, за день отсутствия Яна заполонившей всё пространство. Опираясь о дверной косяк плечом он скрещивает руки и не торопится оставлять Чонвона в покое и одиночестве, пока не получит прощальный поцелуй. Ян посмеивается от такой упёртости, что даже в мелочах не отпускает Джея. Чонвон льнет к нему в объятия и задерживает плач: он всего лишь наивный, разбитый о собственные чувства человек, нуждающийся в людском тепле. И Чонвон наконец осознает это в полной мере, когда понимает, что не хочет отпускать Джея из своих рук. Если капнуть глубже, Ян хотел бы, чтобы Джей предпочёл остаться сам. Ему бы только настоять и Чонвон на всё согласится, пусть даже останется в чужих руках лишь безделушкой.  Только чувство, соединяющее их, лишь извращенная привязанность. Иллюзия Пака явственная, но оттого не менее соблазнительная. Джей заботлив лишь тогда, когда нуждается в Яне, ему не хватает стыда, чтобы не использовать привязавшееся тело ради своих прихотей. Лишь тело, ведь тонкий, возвышенный мир незрим для Пака, и сердце его плотоядно. Разумеется, он не останавливает Яна при последнем шаге в бездну, не видит, а может просто плюет на ужас в тухнущих глазах. Они ведь друг другу чужие люди и Пак не обязан бросаться ему на помощь. Скользнув губами по смуглым, замершим щекам Чонвон закрывает перед ним дверь. Одиночество вновь зверем набрасывается на Яна и кромсает остатки его плоти, испивая кровь до дна. Только холод и пустота пытаются согреть его в своих губительных объятиях, только они всегда остаются рядом. Чонвон собирает свои силы по ошмёткам и, не сдержав сорвавшейся слезы, заваливается на кровать, доставая пачку таблеток. Сегодня он наконец сможет спать спокойно. Пак бредет вдоль тёмного, пустого, затихшего коридора, ощущая ползущий по спине холод. Нить из его позвоночника трескается и судорожно дёргается, умоляя развернуться и снова постучать Чонвону в дверь. Едва ли его ждут по ту сторону, как бы Джею не хотелось в это верить. Он замирает на месте, начиная копаться в чёрной кожаной сумке, свисающей с плеча. Ян просил прочесть записку, когда его не будет рядом, но Джей никогда не умел остужать собственное любопытство, сейчас подогретое иррациональной паникой. Она приказным тоном шепчет в ту же секунду вернуться и попытаться объяснить Чонвону свои спутанные чувства. Джей достает обрывок прочерченного линиями листа из внутреннего хлама и вчитывается в наискось написанные слова. «Спасибо за ещё один счастливый день». Необъяснимая горечь вперемешку с оскоминой собираются в груди.  Чонвон не хотел его. Никогда. Ян лишь поддался тому единственному, что способно сыграть секундную спасительную роль в его жизни. Джеевские идиотизм и безумие возводятся в зенит, ведь в нем всё ещё колышется слепая надежда. Глядя на его жалкое положение со стороны можно только посмеяться, что наверняка и делает Чонвон, раз за разом оставляя Джея наедине с собой. Ян лишь хладнокровно пользуется им, а Пак покорно с этим соглашается, если подобное положение позволит хоть на секунду дольше задержаться рядом с Чонвоном. У него полная голова проблем и терзаний, а Джей зачем-то пытается записаться в их число. Пак хочет содрать с них эту проказу и дать Чонвону понять, что на самом деле из раза в раз толкает Джея в его объятия. Всё происходящее с ними не поверхностная интрига. Чувства, абстрактные для Чонвона, вполне явственно распарывают нутро Пака лезвием, превращая вьющихся под кожей червей в трепещущих бабочек. И если Ян не чувствует того же, то легко отпустит Джея, перекрыв воздух этой постыдной тяге и не мучая их двоих. А если... Если. Шансы Пака ничтожны. Объяснится с Чонвоном сейчас, пока не стало слишком поздно, будет правильным выбором. Он должен наконец принять решение самостоятельно, без родительского эха в голове. Ради того, чтобы самому избрать желаемое и сбросить с себя насильно натянутую ими шкуру безнадёги, перед которым открыта лишь одна дорога - по родительским стопам.  Джей разворачивается, сунув кусок бумаги в карман кожанки, и спешным ходом направляется в сторону двери Чонвоновской комнаты. – Чонвон-а? Та оказывается незаперта. Ян бесшумно посапывает на смятой постели, свернувшись калачиком и спрятав лицо. Джей разрывается между порывами дать измотанному Чонвону заслуженный отдых и уединение, или же стоять на своём до конца. Возможно, после они смогут уснуть вместе, скинув груз недосказанности с плеч. Джей крадётся к нему ближе, тихой поступью, и усаживается на край низко прогибающейся, скрипучей кровати. Переспать на ней было бы самым экстремальным из всего, к чему они могли бы прибегнуть и Джей усмехается собственным мыслям, бессознательно касаясь мягких Чонвоновских кудрей. Его лицо ещё сильнее побледнело, дыхание лишилось чёткого ритма. Джей глядел на Чонвона с жалостью, осмеливаясь лишь гадать, что за паразит сидит в его ангельском теле, лишая крылья силы и сияния. Пак несколько раз позвал его по имени, сначала слегка поглаживая, а после начиная настойчиво тормошить. Обычно сон Яна неглубокий, часто он не превышает и пяти минут, метая Чонвона из отключенного состояния обратно в бодрствование. Может это знак - Джею не стоит здесь находиться, не стоит ничего говорить. Ему лучше было бы уйти, но Пак попросту не может сдвинуться с места, продолжая влюбленно ронять взгляд на мягкие черты Чонвоновского, уже посиневшего лица. Джей обеспокоенно нахмурился и схватил Яна за руку, прощупывая пульс. Превышение нормы, выученное с Чонвоновских слов, стало очевидным. Лишь сейчас Пак заметил за чужим затылком несколько опустошенных конвалют фенибута, тут же складывая в голове целостную картину происходящего. Он больше не слышал стук собственного сердца, не чувствовал течения крови в венах. На мгновение весь окружающий Джея мир умер, воскреснув одним глубоким паническим ударом.Бредя в туалет с трубкой у уха и номером скорой на экране, едва дышащим телом в руках и спутанным бредом в мыслях он сам разрушался изнутри, открывая второе дыхание: сделать всё, чтобы вытянуть Чонвона из омута. Он промыл лицо Яна водой, хлопая его по мокрым, налитым предсмертной синевой щекам. Спустя минуту попыток Джея вернуть Чонвона к жизни тот по-прежнему не приходил в себя. Пак подставил его лицо под кран, ополаскивая, и нырнул пальцами в рот, надавливая на корень языка. Едва ли в сознательном состоянии Ян машинально дёрнулся вперёд, выплевывая обилие желчи в раковину и пачкая ею Джеевские руки, поддерживающие Чонвона за голову. Джей выпустил один шумный вздох из груди, усадив Чонвона на влажный кафель под раковиной и придерживая его тело в своих припадочно трясущихся руках. Пак не веря разглядывал сквозь темноту помещения померкшие черты Чонвоновского лица, сморщенного от непонимания, и с замиранием выслушивал его тихий, запутанный вой.  Чонвоновский запах мерк на фоне местной влаги и туалетной вони, перемешанной с запахом блевотины. Под его безжизненными глазами червями расползались дрожащие венки, на треснувших губах засохнул бледный след рвоты. – Зачем? – в горле стоял жгучий зуд, голос окутала дрожь. Джей едва останавливал потоки слез в глазах. Последний раз он плакал ещё будучи подростком.  Чонвон ничего ему не отвечал, продолжая что-то неразборчиво мычать и едва разлепляя высохшие, бледные, облезшие губы. С его волос по лицу текли капли воды, наводя Джея на воспоминания о предшествующей ночи и найденной ещё в ванной на даче упаковке фенибута. Пак глотал вставшие в горле иглы, пропустив наружу одну жалкую слезинку. Чонвон, истощённо глядя на него поднял вверх трясущуюся, едва удерживаемую в воздухе руку, огладив ладонью дорожку Джеевской слезы. – Почему ты плачешь? – стихнувшим, совершенно охрипшим голосом пробурчал Ян, насупившись, точно глупый котёнок. Пак замучено прикрыл дрожащие веки, тяжко сглотнув и стиснув острую челюсть в напряжении. Вид Чонвона превращал животрепещущее Джеевское сердце в ошметки пепла. – Зачем, Чонвон? – настойчивей прошипел Джей, злостно сжимая Чонвоновские щеки в ладонях. Ян смотрел на него совершенно пустыми глазами, в которых не только Джей, но и весь окружающий мир были пустым местом. – А какая разница? – наконец ответил он, сухо и холодно, точно осколком стекла водя по Джеевским вискам, – Какая весомая разница между моей жизнью и моей смертью, скажи мне? Чонвон вывалил на него всю накопленную в голове тяжесть. Дал Паку понять, откуда в его глазах застыло отражение смерти. Джей знал, что для некоторых жизнь - это гонка на выживание. В буйные подростковые годы убегая из дома он имел честь наблюдать за ее недолгим, тухнущим течением для всякого отребья вроде наркоманов, пьяниц, проституток и воров. И ни за что не мог подумать, что Чонвон относит себя к подобному числу. Ян всегда виделся ему стойким человеком, нетронутым ничем неправильным и черным. Джей не хотел допускать подобной мысли, но его жизнь была скорее отягощающим обстоятельством, чем высшей ценностью. Не для Пака, но для самого Чонвона, утратившего всякий смысл в своей борьбе. Если бы Ян дал ему знать, Джей ни за что бы не допустил такого. Но всё это время Чонвон уперто молчал и давился своей болью, почему-то сочтя такую методику целебной и менее опасной, чем откровение перед Джеем. Но Пак, очевидно, зря примерил на себя роль спасательного круга в его жизни. В глазах Чонвона он был лишь очередным неудачным обстоятельством. – Я устал сражаться за пустоту. Устал убеждал себя, что человеческая жизнь - это самое ценное сокровище. В конце концов я ведь будущий хирург. Будущий... – Чонвон нелепо улыбнулся собственным словам, – Что бы не случались, я всегда остаюсь один. И я устал делать вид, что так тоже можно, и что всё в порядке. У меня больше нет сил чего-то добиваться. Ни сил, ни желания. Мне просто хочется чувствовать себя значимым. Но я... – Ян вертел обмякающей на плечах головой, постепенно прикрывая веки. Джей оставил несколько отрезвительных, эхом отлетающих от стен ударов на его щеках, возвращая Чонвона в собственные руки. Он прекрасно понимал и разделял страдания Яна. Сам Джей никогда и никого не интересовал, как личность, которую, правда, разглядеть в цепях подкожного смрада было почти невозможно. Но Чонвон смог, почему-то не сумев понять, что и сам стал для Джея большим, чем временным утешением. – Ты мне нужен, ясно?! Мне! – почти рычал Пак, – Весь мир это просто ебаная скотобойня, но ты, Чонвон... Ты выше всего этого. Значимее.  Очевидно, Чонвон так не думал. Он считал себя шутом для Джея, мимолетным развлечением, подушкой для слез, - кем угодно, только не близким человеком. Вся ценность его действий фаршем перекручивалась у Яна в голове, представляя из себя невообразимую, смердящую мерзость. Чонвон привык, что с ним бывает только так. Разумеется, он не верил Джею. Ян не верил вообще ни во что. – Я могу помочь, слышишь? – несколько хлопков по щекам вновь вернули угасающего на глазах Чонвона к реальности, – Оплачу лечение, помогу с работой, я... Я буду рядом, хорошо? Понимаешь, Чонвон-а? Я хочу быть рядом.– на губах Джея выступила робкая, наполненная надеждой улыбка. В глазах Чонвона по-прежнему был виден лишь предсмертный мрак. Он замер окончательно, с ненавистью вяло поглядывая на Джея. Или же след призрения уже навсегда застыл на нежном от природы лице, искажая болью блеск очаровательных кошачьих глаз. – Это просто бред. – на последнем издыхании шепчет Ян, опуская истощенный взгляд на мокрый кафель, – Было бы из-за чего возиться. Лучше бы ты не возвращался.  Лучше бы он не уходил. Джей остервенело хватает Чонвона за подбородок, заставляя взглянуть строго в собственные глаза, источающие губительное пламя. – Не смей нести эту херню! Если какая-то кучка долбаебов отнеслась к тебе несправедливо, это не делает тебя пустым местом. Ты заслуживаешь счастья! Заслуживаешь любви, внимания, поддержки, заботы. Заслуживаешь помощи, как никто другой. – глотая подплывающую тошноту Джей придушено вопил, роняя редкие слёзы на кафель, – Ты важен, Чонвон. Он понятия не имел, что должен был сказать, чтобы помочь Чонвону, без разбора выбрасывая наружу всё, что было на уме. Джей пытался выглядеть стойким, но страх пронизывал его насквозь. Самым дорогим из всего, что избалованный судьбой Пак когда-либо держал в руках оказалась чья-то бесполезная, хрупкая жизнь, которую он был готов отогреть и сохранить. Быстрее бы приехала скорая. Сколько бы Ян не брыкался, после всего сказанного Джей не мог, и не собирался ему верить. Чонвон нежен и чист, мягок и чувствителен, он на жестокий каратель слабостей Пака, а услада для них. Ян способен любить. Более того, он способен полюбить даже нечто настолько ужасное, как Джей, и в нём же искать защиту. Пак не сможет снова подвести его. Не посмеет. В конце концов они оба спасли друг другу жизнь, разделили не только постель, но и гроб. Пути Чонвоновской судьбы зашли в тупик при встрече с Джеем и больше сворачивать некуда, это стало для них роком. Чонвон робко, сквозь тяжесть тела касается Джеевского лица ледяной ладонью, оглаживая его с трепетом, пускай оба глаза Яна, как и прежде, лишь две пустые, бездонные ямы. – Спасибо... – его голос сломанный, дыхание невнятное и тяжёлое, а лицо - безжизненный пластик, по которому бежит одна несчастная слеза, мешаясь с лужей Джеевских на морозном, испачканном каплями рвоты кафеле. Пак плачет вместе с ним сквозь улыбку, оставленную у Чонвона во лбу осторожным поцелуем. – Я буду рядом. – Джей вдруг чувствует холодную, приятно ноющую пустоту на месте внутренней гнили, –Мы со всем справимся.