Переплетение судеб

Двери автобуса раскрылись, и Скарамучча выскользнул на нужной ему остановке. Отсюда оставалось всего около пяти минут, чтобы добежать до неброского вида двухэтажного здания, окруженного старенькой калиткой. Потертая табличка над входом говорила о государственной принадлежности учреждения. Скарамучча поспешил войти и захлопнуть за собой дверь, оставаясь в полутемном пустом коридоре. Как и в большинстве случаев, место охранника пустовало. Пусть идти по морозу теперь пришлось не так много, как планировалось, но тело успело продрогнуть. Но Венти оказался очень любезен, дав деньги на проезд. - Возьми, - сказал он, протягивая купюру, превосходящую раз в десять нужную сумму. – Не хватало еще, чтобы ты слег с лихорадкой на завтрашний день или еще с чем похуже. Тогда придется отложить улет, а еще Чжун Ли скажет, что я изверг, издеваюсь над ребенком. Таким образом они попращались, после чего Скарамучча поспешил убраться оттуда. Очень уж не нравилось чувствовать себя неспособным контролировать ситуацию. Венти, похоже, нисколечки в нем не сомневался и это было понятно – выбора как такового у Скарамуччи не было и единственным способом жить нормальной свободной жизнью, а не коротать дни за решеткой, было согласиться на условия. Коридор был серым, облезлым и безрадостным, как и все здесь. В этом месте проходила его жизнь с восьми лет и до сегодняшнего дня. Так должна была проходить еще чуть больше года, пока он не станет совершеннолетним. Скарамучча ненавидел приют, но он много что ненавидел. Со временем это чувство стало таким привычным. Как бы то ни было, эти мрачные стены были его единственным домом. Путь был недлинный. Пройти до лестницы, подняться на второй этаж и остановиться перед одной из комнат в конце коридора в левой стооне. Но еще на первых ступенях его перехватили. Чужая ладонь в медицинской перчатке опустилась на плечо, останавливая, и Скарамучча вздрогнул. Потому что он знал, кто это. И потому что на интуитивном уровне этот человек не нравился ему больше остальных. И все же было в нем что-то, что не позволяло так легко и безрассудно причислить его к общей массе людей, в которой были все остальные окружающие. Ну, почти все. - Ты поранился, - прозвучал низкий мелодичный голос, и пальцы провели по порезу на щеке. От негромких нот и прикосновений холодной кожи перчатки по телу пробежал неприятный холодок. Скарамучча сделал шаг вперед, смахивая ладонь и стараясь поскорее убраться. - Не ваше дело, Дотторе. Голос должен был прозвучать холодно и надменно, но вместо этого в нем была скованность. Всегда ощущая себя хищником в отношении других, Скарамучча не мог не признать, что прямо сейчас эта роль отдана другому. Уже второй такой человек, появившийся в последние дни в его жизни. Неприятно. Однако Дотторе не дал ему уйти далеко, хватая за руку. Хватка вроде мягкая, но в то же время крепкая. Скарамучче пришлось остановиться. Он бросил на врача злой испепеляющий взгляд, который даже не нашел ответа, так как чужие остались закрыты маской. Он не стал больше вырываться, так как это было бы бесполезно и оттого лишь унизительно. - Не спорь, все равно ведь не выиграешь, - все тот же мягкий тон, словно говорит с неразумным пятилеткой. – Будь хорошим мальчиком, делай, что говорят. Если не обработать рану, может быть заражение. Да не будет ничего! Всю жизнь все само затягивалось и ничего не произошло. Но почему-то спорить сейчас просто не было сил. И потому, закатив глаза, Скарамучча сдался, бросая: - Сделаю одолжение, - и пошел вслед за Дотторе. Тот лишь довольно хмыкнул, уводя пойманного вновь на первый этаж и заводя в небольшой кабинет. Стены, может, когда-то и были стерильно-белого цвета, но с тех пор явно прошло лет десять, не меньше. Комнатка была крохотная, в ней едва ли умещались шкаф, стол врача и кушетка для пациентов. - Осторожно, не споткнись о порог, - следовал приторно заботливый голос, от которого Скарамуччу тошнило. Демонстративно перешагивая не такую уж и высокую перегородку на полу, он разместился на кушетке. Дотторе тем временем достал из шкафа аптечку. Его пальцы не дрогнули, когда пришлось коснуться сальных гнилых полок среди покрытых пылью папок. Скарамучча изподлобья наблюдал за ним. В этом кабинете за свою жизнь он был не так уж и много раз. В детстве он часто ранился в следствие драк с другими детьми, которые происходили нередко. Все же репутация у него была не самая лучшая. А также из-за последствий разушений тьмы. Но, признаться, странный ребенок из-за которого постоянно страдал бюджет, утекая на восстановления после разрушения, не нравился никому. Не только дети всех возрастов сторонились и презирали его, но и взрослые, предпочитая по большей мере не замечать его. Больше всего всех бесило, что чудака даже нельзя было наказать по-нормальному. Обязательно во время порки что-нибудь да взорвется, или же у воспитателя хватит судорогой руку. Скарамучча прослыл колдуном, сыном Дьявала, порождением тьмы и какие только еще прозвища за ним не закрепились. В итоге, когда было ясно, что бить его - себе дороже, мальчишку просто начали запирать в подвале без еды. Никаких ценных вещей там не было и это был отличный способ довести звереныша до истощения, чтобы ослабить. Приютских врач также недолюбливал странного мальчишку и либо отказывался его лечить, либо делал это из рук вон плохо. Его можно было понять. В первую очередь ему не хотелось вновь быть покалеченным, как это произошло однажды, когда он зашивал вспоротую рану. Никто уже и не помнил – сделал это кто-то из детей или же Скарамучча пострадал из-за своих действий. Но испугавшись от боли, он схватил вдруг мимолетно врача за руку. Мимолетное касание, но в следующий миг раздался крик мужчины, когда его рука оказалась сломана. С тех пор на нормальную медицинскую помощь Скарамучче рассчитывать не приходилось. Помимо личных обид, доктор, как и все, видел в воспитании этого ребенка большие убытки, что тоже не способствовало симпатии. В дальнейшем Скарамучча понял, что обращаться за лечением смысла нет. И нормальной помощи ему не окажут, и унижаться лишний раз не хотелось. И потому оставлял все свои ранения на самотек. Как ни удивительно, но многие раны вскоре сами затягивались, не оставляя шрамов. Тьма довольно мурчала, когда ей позволялось растрачивать энергию хоть куда-то, и когда контроль едва ли представлялся возможным, Скарамучча сам наносил себе порезы. Вид собственной крови, стекающей по руке, завораживал и приносил некое удовлетворение. На заживление требовалось время, но хотя бы за этот период тьма хоть немного успокаивалась. Однако вскоре все изменилось. И произошло это около недели назад. И все из-за того взрыва в торговом центре, после которого Скарамучча попался на глаза Венти, привлекая его внимание. Обычно разрушения, наносимые тьмой, были менее масштабны. Вот только обычно Скарамучча и сдерживал свои эмоции, которые порой все же выходили из-под контроля. Но тогда у него случилась настоящая истерика. Стоит только вспомнить, сразу стыдно становится. Он не должен позволять себе такое, но тогда, доведенный предшествующими событиями и происходящим, он больше не мог поддерживать контроль. Усиленная стократно, тьма радостно воспользовалась моментом, не просто срываясь, а разрывая на кусочки удерживающий ее поводок. Наверное, едва ли не впервые жизни она смогла полностью насытиться и, удовлетворившись, добровольно свернуться мирным клубком на краю сердца. Как только Скарамучча очнулся, он обнаружил себя лежащим на полу в облаке пыли. До него доносились крики и сирена. Пусть он и бы оглушен и едва приходил в сознание, но не нужно было быть гением, чтобы сразу понять что произошло. Это его рук дело. А значит, надо поскорее скрываться. Тело ослабло и едва ли слушалось. Было такое ощущение, словно из него выкачали все силы. Но в то же время он ощущал небылую легкость. Опьяняющее чувство свободы, когда его не сковывают тиски самоконтроля,когда не нужно запирать в клетку все свое естество. Незабываемо. Но в тоже время это чувство стоило жизни нескольким людям. На пошатывающихся ногах Скарамучча скрылся в толпе и сбежал в свою комнату в приюте. Там он упал без сил на кровать и, наверное, впервые смог нормально поспать. А на следующий день столкнулся в коридоре с незнакомцем, что тут же заметил его бледность и начал спрашиваться о самочувствии. Незнакомец оказался новым врачом. Как выяснилось, вчера старый попал в аврию и скончался в ренимации. По счастливой случайности новый нашелся почти сразу. Его имя было Дотторе. Дотторе носил темную закрытую одежду с белым медицинским халатом поверх. Также его руки были скрыты черными кожаными перчаткими, чье качество уже должно было выйти в копеечку, а лицо закрывала маска на пол лица. Этот человек вызвал множество слухов, которые незамедлительно заполнили небольшой приют. Больше всего всех интересовал именно последний факт сокрытия лица. Кто-то считал, что это придает ему таинственности или же он либо какая-нибудь звезда, решившая анонимно присмотреть за сиротами, либо разыскиваемый преступник, который хочет залечь на дно. Кто-то считал все это вздором и утверждал, что под маской Дотторе скрывает уродливые шрамы, которые настолько ужасны, что он сам не может смотреть на себя в зеркало. Кто-то из малышей как-то высказался, что, наверное, под маской скрывается вовсе не человек, а монстр, что хочет незаметно подобраться ближе и съесть их всех, за что тут же был высмеян более старшими. А некоторые девушки тихонько хихикали, что Дотторе просто настолько красив, что сводит с ума всех, кто только взглянет ему в глаза и потому предпочитает носить маску. Скарамучче, честно говоря, было плевать на то, кто этот появившийся и что он здесь забыл. Пока его не трогают, остальное не имеет значения. Сплетни не могли не достигнуть и его ушей, уж настолько популярны они были, хоть у него и не было желания интересоваться. Вот только безразличие быстро сошло на нет, когда новый врач вдруг слишком часто начал мелькать в поле его зрения. Скарамучча не мог объяснить причину, но Дотторе ему не нравился. Благодаря непрошенно поселившейся в его сердце тьме он все же получал некие действительно важные преимущества. А именно – он умел чувствовать опасность. Тьма была словно шестое чувство и влияла на восприятие. Еще в детстве Скарамучча заметил, что если прислушаться к ней – можно избежать некоторых проблем. Она могла предупредить о плохом настроении воспитателя, об учителе, собирающемся спросить его о сложном вопросе, настроенном враждебно сверстнике. Зачастую она кричала о том, что стоит сунуться куда-то и жди проблем. Когда Скарамучча начал замечать все это и вовремя предпринимать необходимые действия, стало проще. И прямо сейчас, стоило оказаться с этим человеком рядом, она кричала, что Дотторе стоит остерегаться. Чего он и делал. Вот только чем старательнее Скарамучча пытался его избегать – тем настойчивее доктор крутился рядом. Все это наводило на мысли о том, что все не просто так. Таинственный человек, что объявляется сразу же после кончины предыдущего врача, готовый занять его место и при этом скрывающий лицо. Мало того, еще и крутящийся рядом. Было ясно, что ему что-то нужно, вот только непонятно, что именно. И знать это Скарамучче как-то не особо хотелось. Хотелось просто отвязаться от него. Но при этом причин для серьезных обвинений в чем либо не было совершенно. Дотторе был вежлив, доброжелателен и, в отличии от предыдущего врача, хотел помочь. Дети его любили и отзывались хорошо, а тот в свою очередь нередко играл с ними или рассказывал истории. Вот только на любые вопросы о себе всегда умалчивал. Наблюдая со стороны такую картину, Скарамучча понимал, что его опасения разделяет лишь он один и потому лучше оставить их при себе. Не то чтобы у него были знакомые с которыми можно было их обсудить. Просто подобные высказывания бы лишь спровоцировали бы очередной ненужный конфликт, которыми он сыт по горло и еще больше привлекли внимание доктора. Так прошла неделя. За это время Скарамучча нередко получал вовсе непрошенную медицинскую помощь по всяким пустякам вроде ссадины или излишней бледности. И каждый раз его тошнило от излишней мягкости и учтивости этого человека. Но ничего конкретного противопоставить он ему не мог. Тем временем Дотторе поставил на стол аптечку и достал ватный спонжик, смочив его перекисью. - Давай обработаю, - произнес он, подходя поближе и опускаясь на одно колено перед сидящим на кушетке поциентом. Скарамучча резко дернулся. - Лучше я сам. - Не любишь прикосновения. Последние слова прозвучали как утверждение и в них слышалась…жалость. От этого Скарамучча скривился. Этого еще не хватало. Может он слышал слухи про него? Как он сломал врачу руку, едва коснувшись, и во что это все вылилось и теперь сочувствует? В голове проскользнула шальная мысль – а может и ему руку сломать, чтобы наконец отвязался? Это было заманчиво, так как Дотторе и правда бесил, а эта настойчивость раздражала. Но что-то не позволяло даже подумать решиться сделать это. И это был…страх? Ха, как смешно. Неужели он впервые боится кого-то? - Не люблю, - в итоге лишь бросил он. Но Дотторе этот отказ ничуть не покалышел, и он схватил его лицо за подбородок. Не грубо, но достаточно крепко, чтобы не дать вырваться. Было неприятно. Да даже не от прикосновений, а банально от факта того, что его трогают после прямого отказа. Он не переносил врывания в свое личное пространство, как и таких ударов по своей гордости. Будь это кто другой, давно бы уже получил по руке. Но сейчас Скарамучча едва ли мог пошевелиться, чувствуя себя так бепомощно. Почему? - Будет лучше, если рану обработаеет кто-то, обладающий навыками лечения, не находишь? «Нет, черт возьми, не нахожу!» Однако вслух Скарамучча так ничего и не сказал. Ватка прижалась к порезу, отчего рану защипало и он зашипел, вновь дергаясь. Однако хватка на подбородке усилилась, не давая сдвинуться с места. Теперь уже стало больно. Однако Скарамучча замер, не смея больше ничего сказать. Следом за этим шла мазь и повязка. После он еще обработал другие более мелкие ссадины и отпутил его. Скарамучча сразу дернулся, увеличивая расстояние. Он поднес руки к лицу, ощупывая бинты, и недовольно фыркнул. Всего-то порез, а ходить теперь, как клоун с перевязанной головой. И само бы все нормально зажило. Неблагодарный пациент ничуть не смутил Дотторе. Он позволил Скарамучче осмотреться, после чего спросил: - Друних ранений у тебя больше нет? - Нет. Все нормально. Слишком резко. Слишком поспешно. Дотторе лишь хмыкнул на такую очевидную ложь, однако, к удивлению, больше не настаивал. - Я могу идти? Скарамучча поднялся, подтверждая свои намерения и забирая куртку и сумку. Дотторе кивнул и он решительно направился к выходу, пока его не окликнули: - Постой. Он остановился, оборачиваясь через плечо. Дотторе подошел к нему, протягивая конфету в ярком ядовито-зеленом фантике. - Возьми, поднимет настроение. Скарамучча покачал головой. - Я не ем сладкое. - Все равно возьми. Долго препираться желания не было. Скарамучча взял конфету, убирая ее в карман. Лишь бы поскорее уйти. Дотторе больше не препятствовал, и он покинул медицинский кабинет, уходя на второй этаж. Шум из жилого коридора мальчиков был слышен еще на лестнице. Видимо, дети помладше сейчас как раз затеяли игру и теперь сотрясали своими криками и топотом все здание. Скарамучча поморщился. Он никогда не был таким и поэтому мог спокойно презирать детей за шум. Он не играл в глупые игры, раздражая при этом других. И это вовсе не потому, что ему не с кем было играть! Ну…не только по этому. Он просто был другим, особенным, и предпочитал более полезные занятия всяким глупостям. Едва стоило появиться в коридоре, как в него врезался шестилетний мальчик. Тот не устоял на ногах и упал. Пока ребенок с охами потирал ушибленные места, он поднял взгляд на человека, в которого врезался, и вдруг испуганно вздрогнул, разглядев его лицо. Это же был тот самый старший мальчик…как его имя… Скар…Скарамучча, вот! Про него в приюте ходило много слухов, тех самых, которые обычно рассказываются шепотом за закрытыми дверями или в безлюдных углах. Этот самый Скарамучча нередко фигурировал не просто в разговорах, немногим уступая в попурности Дотторе, но и в некоторых страшилках. Говорили, что он сын демона и владеет темной магией. Если он захочет, то может покалечить обидчика одним лишь взглядом. А также многие рассказывали, что он наверняка готовит какое-то темное страшное дело, чтобы призвать тьму в их мир и устроить хаос. Некоторые говорили, что в Скарамуччу вселился демон и управляет им. Версий было много. Но одно шестилетний мальчик знал точно. Скарамучча был странный, злой, ни с кем не общался и никто не хотел с ним дружить и играть, а также от него следовало держаться подальше. Скарамучча тем временем с неприязнью отшатнулся. Сегодняшний день достаточно его потрепал и утомил, и потому он сдержался, чтобы не сказать какую-нибудь колкость случайно попавшему ему под ноги ребенку. Вместо этого он вдруг вытащил из карману ту самую ядовито-зеленую конфету и бросил ее ребенку. - Забирай. Мальчик удивленно поймал конфетку. Пусть от этого Скарамучча и не стал выглядеть менее страшным, это был очень неожиданный поступок с его стороны. Приглядевшись, он весело ответил: - Спасибо… О, это ведь эти конфеты раздает господин Дотторе! - Ага, - безучастно кивнул Скарамучча, обходя ребенка. - Они очень вкусные! Господин Дотторе такой добрый и с ним очень весело. Скарамучча уже удалялся дальше по коридору, уходя в свою комнату, и ничего на эти слова не ответил. Но про себя он хмыкнул, даже не зная, как это комментировать. «Добрый господин Дотторе». Было бы забавно, если бы тьма на эти слова не рычала бы так недоверчиво. Дверь комнаты тихонько скрипнула, когда Скарамучча толкнул ее, входя внутрь. Там было пусто. Ничего удивительного, как-никак остальные соседи учились в других школах и им занятия из-за происшествий не отменяли. Судя по времени, должно было пройти еще несколько часов, прежде чем они начнут возвращаться. Комната была простой. Четыре кровати, возле каждой по столу с выдвижными ящиками и стулу. На полу старый, поеденный молью ковер. Возле стен по бокам располагалось два общих шкафа. Скарамучча прошел к кровати у окна, бросая на пол рядом сумку и сам плюхаясь туда, начиная снимать верхнюю одежду. Когда ты живешь в подобном месте вместе с другими детьми, которые делят с тобой пространство, о имении личных вещей можно и не надеяться. Что бы ты ни прятал, что бы ни желал соханить в аккуратном нетронутом виде, обязательно будет найдено и пойдет по любопытным рукам, что желают все разворошить и облапать. Сколько криков и скандалов вспыхивает постоянно из-за прочтенного прилюдно чужого личного дневника, разорванной в клочья новой книги, купленной на сбереженные деньги, поношеной любимой кофты или даже украденных денег. Таким образом рано или поздно, на личном или, если повезет, чужом опыте, постепенно учишься главному правилу выживания – Все свое ношу с собой. Не то чтобы у Скарамуччи было много личных вещей. Когда он попал в приют, то с собой почти ничего не привез за исключением некоторой одежды, которая впоследствии стала ему мала. Подобное не было в порядке вещей. Городок, в котором он жил, был небольшим и богом забытым, не то чтобы тут хорошо работала полиция или служба опеки. Потому все дети, терпевшие домашнее насилие или родителей наркоманов скорее всего в дальнейшем и оставались там жить. В приют такие отправлялись редко. Зато куда чаще тут можно было встретить сирот или тех, кого просто бросили. Нередко к порогу подбрасывали ненужных младенцев, а также приводили тех, у кого родители погибли в следствие происшествий или несчастных случаев, или же скончались от остановки сердца из-за опьянения или передоза. Были дети, что выросли в счастливых семьях и лишь шуткой злого рока были заброшены в эту канаву. Обычно они приносили с собой несколько памятных вещей, хлопая испуганными и полными горя глазами. А после их имущество было безжалостно растерзано их соседями, обиженными судьбой и не имевшими шанса даже притронуться к хорошей жизни. Были те, кто лишь радовался наконец выскользнуть из лап жестокой тирании, что разрушала их неокрепшую психику и, наверное, уже безвозвратно. Обычно они являлись теми, кто начинал портить всех остальных, являясь черной каплей, что сгущала краску и так уже далеко не чистого полотна. Наверное, приставь кто-то сейчас к приюту психолога, было бы очень жаль этого беднягу, потому что не факт, что он сам в итоге остался бы в своем уме. У Скарамуччи была семья. То есть до того момента, как он сюда попал. У него была мама. Про отца он ничего не знал, та не любила об этом говорить, всегда переводила тему, а ребенок ее стараниями быстро переключал внимание. Но, судя по выражению ее лица и реакциям, которые отложились в воспоминаниях Скарамуччи, сейчас он мог сделать выводы, что вероятно тот не был хорошим человеком. Большего он не знал, но вдаваться даже в размышления об этом желания не было абсолютно. Скорее всего тут был самый типичный сценарий – отец бросил их с мамой и смылся. Потому мама была единственным человеком, кто его ростил. О других родственниках он никогда не слышал. Это было даже как-то логично – мать, кореная японка, но при этом вдруг уезжает так далеко от страны. Это произошло, когда Скарамучче было около трех лет. Японских пейзажев у него в памяти не осталось, но зато знания языка сохранились, и он мог похвастаться двуязычием. Насколько он знал, причина переезда была связана с бизнесом матери. Сейчас причина казалась ему немного нелогичной. Если уж и ехать строить бизнес, то куда-нибудь в большой город, а не подобную дыру, где нет никаких возможностей и все приличные люди давно поразъехались, а те, кто остались, либо были неспособны на это, либо ввязались в криминал и контрабанду и нашли свою золотую жилу на черном рынке, что, несомненно, здесь процветал, либо еще в подобной грязной дыре. В любом случае родственники если и были, то переезд явно не поддержали, так как никто из них никогда не давал о себе знать и мама никогда никого не упоминала. Однако если идея переезда сюда ради бизнеса и казалась Скарамучче абсурдной, то мать, видимо, считала иначе. Сколько он помнил, она всегда была занята. Уходила рано, приходила поздно, ее комната была завалена кипой бумаг, а телефон разрывался от звонков, на которые та отвечала с серьезным видом. Под ее глазами всгда были темные круги от недосыпа, а на кухне всегда были банки с дешевым кофе, которое она пила по несколько чашек за раз. Скарамучча также и не знал, чем именно она занималась. Если подумать и попытаться вспомнить, он не знал о матери почти ничего. Они редко разговаривали. Ей было совершенно некогда заниматься с ребенком и тот с раннего детства был предоставлен сам себе. Но кое-что он знал точно. Он явно доставлял ей немалые проблемы. Ребенком Скарамучча был довольно способным и сообразительным. Он быстро вошел в положение и не трепал матери нервы, довольствуясь тем временем, которая она была готова ему уделить. Возможно, будь все просто так, он и мог бы рассчитывать на иной исход событий. Но все было далеко не так просто. Ведь он не был нормальным. По своей природе Скарамучча был очень эмоциональным. Он не мог сдержать свой гнев, восторг, плач от обиды, ярко проявляя свои чувства. Но за каждое подобное проявление приходилось платить. И порой цена стоила последних тарелок, заменить которые просто уже не было возможности, в сотый раз залатанных окон, а также нового телевизора старенькой модели, накопить на который стоило огромных усилий, и вот он уже превратился лишь в груду осколков. Скарамучча никогда не делал ничего со зла. Он правда не хотел. Каждый раз съеживаясь под печальным взглядом матери, он проклинал себя. Он чувствовал ее гнев, досаду, грусть, но она никогда не кричала на него. Но ее ужас от случившегося он ощущал будто бы физически. Нередко они разговаривали об этом, и мама говорила лишь одно: это ненормально, ты должен это подавить. В эти моменты ее голос был лишен каких-либо эмоций, в нем был лишь холодный упрек. Скарамучче казалось это ужасно несправедливым, он был не виноват, что родился таким, он никогда не просил о такой силе. Но мир был сам по себе несправедлив. Как бы он не обижался, но ясно видел, что сам по себе он ужасная обуза для матери и попытаться стать нормальным меньшее, что он мог. Наверное, если бы он был более сдержан, лучше бы умел контролировать себя, ему бы удалось не доставлять маме проблем. Может быть тогда однажды он и не вернулся бы в наполовину сожженую квартиру без ее вещей и следа присутствия. Квартиру, где его всречала лишь пустота, пока не пришел незнакомый человек, сказав, что с ним связалась женщина, попросив забрать отсюда мальчика. Скарамучча помнил этот день. О, он помнил его прекрасно и вряд ли сможет забыть когда-то. Кажется, он навечно втерся в мозг невыносимым запахом гари от сожженых вещей, звенящей в ушах пустотой, настолько невыносимой, что хочется вырвать себе барабанные перепонки и сорванным голосом от безумного крика отчаяния. Его бросили. Сочли бесполезным, проблемным, ненужным. Ненормальным. Так жестоко оставили, сбросив на попечение в приют. И не кто-то, а родная мать. В свои восемь лет Скарамучча впервые во всей красе оценил вкус предательства. Скарамучча поднялся, чтобы убрать куртку в шкаф и достать оттуда для себя сменную одежду. Да, личных вещей у него не было. Он не был глуп, чтобы тратить на это деньги, раз в любом случае они пострадают. А пострадают они обязательно, он это знал наверняка. Никто не скрывал своей неприязни к нему. Пускай многие его боялись, но было немало тех, кому он нанес глубокие обиды, ранив или испортив их вещи. Намеренно или случайно – там уже как получится. Потому пусть выступить на него открыто мало кто решился бы, но действовать исподтишка желающих было много. Вот только тут Скарамучча уже сам не оставлял им шанса. И правда, его не за что было задеть. Одежда, что он носил, и так была самая рваная и потертая, которая просто могла быть. Изрежь ее кто-то, он бы просто стырил соседскую и не пришлось бы выдумывать как бы выглядеть наиболее прилично. В принципе, Скарамучча и так мог бы это сделать, но внутренний голос подсказывал, что портить отношения с соседями таким образом окончательно уже будет перебором. Книги, которые он читал, принадлежали пусть и скудной, но имеющейся в приюте библиотеке, что в основном пополнялась от благотворительности, портить их тоже было бы неразумно. Старая сумка? Школьные принадлежности? Об этом даже никто не думал. Скарамучча учился довольно хорошо, но не было признаков того, что ему есть хоть какое-то дело до этого. Когда однажды на его только что доделанную домашнюю работу вылили стакан воды, окончательно смыв чернила, он лишь пожал плечами, а после бросил тетрадь сушиться на батарею. С тех пор его еще пытались пару раз задеть подобным способом, но ни разу это не производило впечатления. С электроникой Скарамучча справился и сам, сломав и телефон, и доставшийся ему однажды простенькие дешевые наушники. И даже деньги у него почти никогда не водились. Наверное, эта причина тоже была существенной в объяснении такого расклада дел. Каждый месяц все воспитанники получали деньги на личные расходы в виде проезда, покупки обедов и вещей. Сумма зависела только от возраста и по идее нельзя было ущемлять кого-то из-за личной неприязни. Однако решение единогласно было принято справедливым – ненормальный мальчик, виновный в постоянных расходах хоть так должен возместить ущерб. Поэтому уже несклько месяцев как деньги ему не выдавались. Личность из него и правда выходила странная и в плане тайного мщения совершенно неудобная. Ни единого предмета привязанности или самовыражения, хоть чего-нибудь, что было ему дорого и за что можно ухватиться, чтобы анонимно причинить боль хоть так. А хотя нет, была одна вещь. Единственное, чем Скарамучча дорожил. Единственное, по чему можно было бы ударить и самым жестоким образом причинить ему самую страшную боль, о которой даже не будешь подозревать. Еще с самого первого дня пребывания в приюте Скарамучча носил при себе подвеску. Он всегда прятал ее под одеждой, не желая как-либо кичиться своим сокровищем, что, впрочем, было самым благоразумным. Однако трудно что-то долго прятать, живя под одной крышей с обиженными жизнью детьми, и вскоре его сокровище стало явно. Сначала следовали просто любопытные расспросы, на которые следовал грубый отказ. Нет, он не собирался показывать подвеску кому либо. Только спустя еще немало времени дети смогли разглядеть, что принимала она форму пера. Поначалу она была из разряда тех самых ценных вещей, которые крали или отбирали, а потом передавали друг другу, после чего она вряд ли возвращалась к владельцу. Вот только отобрать что-то у Скарамуччи дорого стоило, и пытавшиеся уходили со сломанными костями, говоря, что тот сделал это одним лишь взглядом. После желающих отобрать ее стало куда меньше, и дети стали выжидать случая украсть ее. Однако Скарамучча никогда не снимал подвеску, не расставаясь с ней ни на миг. Тогда шансы свелись к нулю, и инстинкты самосохранения встали выше любопытства. Однако, когда личные обиды подлили масла в огонь, кое-кому не посчастливилось попытаться стащить подвеску, пока Скарамучча спал. Никто не знал точно, что тогда произошло. Все знали только, что посреди ночи в комнате раздался крик. А когда включили свет, то обнаружили бившегося в судорогах мальчика из другой комнаты и сидящего на кровати Скарамуччу, с побелевшим лицом наблюдающим за ним. Тогда ребенка отвезли в реанимацию, где он скончался той же ночью. По словам врачей он умер от внутреннего кровоизлияния. Скарамучче на тот момент еще не было десяти лет, на мальчике не было и следа нападения, чтобы привлечь его к ответсвенности. Но с тех пор его стали сторониться все, кто слышал об этой истории: и дети, и взрослые. Сам же Скарамучча помнил о той ночи лишь как прикосновения к шее, точнее цепочке на ней выдернули его из сна. И тогда он ощутил жуткий страх. Настолько сильный, что он даже не успел ничего сообразить. Тьма среагировала мгновенно и в ушах уже звенел чужой крик. А он сам судорожно сжимал в руке подвеску. Он никак не мог отделаться от леденящей кровь мысли, что тогда он мог потерять подвеску. Он ни за что не должен был этого допустить. Это была последняя и единственная вещь, доставшаяся ему от матери. Вернувшись на кровать со сменной одеждой, Скарамучча стащил порванную окровавленную рубашку, оглядывая повреждение. Что ж, прискорбно. Эта вещь была одной из последних оставшихся более-менее приличных предметов одежды. Теперь еще на одну меньше. Но в любом случае эта рубашка была последняя приличная. Скарамучча оценил ущерб, осматривая порез. Если раздобыть иголку с ниткой, то можно еще заделать, пусть и останется уродливый шов на пол рукава. Но ему не привыкать ходить в обносках. Главное, чтобы кровь смылась. Нормальный человек бы давно уже выкинул испортившуюся ткань, но Скарамучча был не в том положении, чтобы располагать выбором. Завтра к школе надо было либо подготовить эту, либо достать из шкафа ту, что уже обрела сероватый цвет и лишилась половины пуговиц, а также подсела от стирки. Размышляя о том, стоит ли заморачиваться и уродовать рукав окончательно или же укутаться завтра в дырявую от моли кофту, чтобы скрыть полную нелепость другой рубашки, Скарамучча вдруг пришел к выводу, что может отказаться от обоих вариантов. Он вспомнил сегодняшнее происшествие в кафе, которое между прочем вообще должно координально перевернуть его жизнь. Это было явно куда важнее выбора рубашки. Признаться, в его-то положении сделку с Венти в самом деле можно было бы считать упавшей с неба удачей. Он несомненно был прав – здесь рассчитывать на какое-либо будущее не имело смысла. Все из этих детей по достижению совершеннолетия в любом случае, в дальнейшем, либо проведут всю жизнь в официантах, за прилавком или же на заводе, либо ввяжутся в преступность и в конечном итоге или подохнут по милости заказчика, или загремят за решетку. Сам Скарамучча с трудом мог рассчитывать на первый вариант, а потому можно было сразу рассчитывать на второй. Однако тут он сильно сомневался, что сможет прожить долго. Венти же предлагал ему нормальную жизнь. С тем самым определением, которое так не вязалось к самому Скарамучче. Мало того, глядя на внешний вид Венти, можно было понадеяться, что эта жизнь еще и обеспеченная. Кроме того Скарамучче даже не придется скрывать свое естество, чтобы не потерять работу. Казалось, у него просто нет причин отказывать, тут и сравнивать то нечего. Однако он просто не мог согласиться и уехать. Закончив с переодеванием, он просто бросил прежнюю одежду, не желая сейчас с этим разбираться, и отошел к окну, глядя на серый пейзаж за окном. Район приюта был далеко не самым благополучным и вид из него открывался на маленькие полуразвалившиеся домики, где ютились пока еще не самые низшие сословия города. Когда мама былас ним, они жили в месте получше, но не сильно отличающемся от этого. Тротуары были забросаны мусором, часть из которого была погребена под снегом, а часть была уже накидана с утра. Людей вокруг не было, мало кто всерьез решит здесь гулять. Живость добавляли лишь пролетавшие время от времени в мрачном небе вороны. Обстановка была серой в буквальном смысле. Это определенно не стоило того, чтобы цепляться. Ничего в жизни Скарамуччи не стоило того, чтобы за это цепляться. Он ненавидел приют, ненавидел соседей, ненавидел воспитателей, ненавидел школу, ненавидел этот город, ненавидел себя. Но продолжал мириться со всем этим. Ненависти было так много, что она уже стала чем-то само собой разумеющимся. Пальцы залезли под ворот слишком широкой футболки, сжимая висевшую на цепочке подвеску. Единственное, за что Скарамучча цеплялся - это прошлое. Недолгие восемь лет, что он провел, пока у него еще был кто-то, пока этот кто-то пусть и не любил его, но заботился. Пока он был не один. Тот злополучный день, разделивший его жизнь на до и после, был его днем рождения. Скарамучча помнил, как осознав всю ситуацию, в слезах трясся от безудержного смеха. Если мать и желала над ним посмеяться, то это получилось у нее как нельзя замечательно. Лучше подарка и не придумать. Тогда в трущобах рухнул один из домов, но это не имело большую значимость и огласки не придалось. А Скарамучча, судорожно раскапывая осколки и ища хоть что-то уцелевшее, наткнулся на небольшую коробку, подписанную его именем. Там обнаружилась подвеска из настоящего серебра в форме пера. Мама оставила его, не сказав ни слова. Но на прощание оставила подарок на день рождения. С тех пор Скарамучча ненавидит эту дату и всегда пребывает в депрессии перед ней. А подвеска стала символом разрушения его жизни и ее падения на дно. Но также она была подарком ему на день рождения, который стал последним. Подарком от самого дорогого человека и потому таким ценным. Его не любили и вышвырнули. Но в таком случае, зачем маме было оставлять на последок такой подарок? Стоил он вероятно немало, а учитывая их средства, еще и должен был разорить. Был ли это знак извинений или очередная злая насмешка? Скарамучча знал, что это невозможно. Знал, что лишь тешит себя несбыточными грезами. Но ему невыносимо нужно было хоть что-то, способное удержать от окончательного падения в отчаяние и саморазрушение. Тогда он подумал – что, если мама не оставила его окончательно? Что, если однажды вернется за ним? Пусть глупо, по-детски. Но это была единственная причина, по которой он терпел все остальное и держался за подвеску. Что, если еще не все потеряно, и его еще заберут?