Dark Void

Когда Шото была совсем маленькой, она многие дни провела в больнице. Пациентом она не была, а была посетителем. Её старший брат Тойя “родился слабым” – так всегда говорил отец. Тойя унаследовал слабое тело Рей. Маленькая Шото просиживала часы у койки брата, рядом с ним училась читать и писать, рисовала ему радужные открытки и приносила свои игрушки, чтобы братику не было одиноко. Для семилетней Шото в капельнице была “живительная водичка”, таблетки были “витаминками для силы, как у Всемогущего”, а иголок не существовало вовсе. Как боли и страданий. Ведь братец ни разу не показывался ей слабым или грустным. Ни разу не плакал – даже не пискнул – когда его тыкали иголками, беря тысячный по счёту анализ крови. Когда бы Шото не приходила к нему, он встречал её с улыбкой и раскрытыми для объятий руками. Наивная девочка верила, что её слова “Братик поправляйся скорее” обладают великой силой, помогут и что в один день он вернётся домой полностью здоровым. Шото надеялась, что Тойя настолько сильный и храбрый, что с лёгкостью одолеет болезнь. Но лейкемия оказалась сильнее и беспощаднее. Болезнь поглотила его, сожгла дотла. После похорон старшего брата она пообещала себе, что станет врачом. Что будет бороться с болезнями и не позволит детям умирать, так толком и не пожившим. Примером для достижения цели ей служил тот медперсонал, который продлевал жизнь Тойи каждый день хоть не намного. Прошло двадцать пять лет, медицина безусловно изменилась. Новое оборудование, клинические испытания, методы лечения, протоколы и медикаменты, о которых раньше можно было лишь мечтать. Вот бы Тойя родился на двадцать лет позже. Прошлое Тодороки не подвластно, а вот будущее – да! Тодороки Шото стала детским хирургом, а всем хирургам свойственно тщеславие и честолюбие. Словно подобные им качества вместе со скальпелем в руку вкладывают. Впрочем, Шото не настолько высокомерна и заносчива, как её коллега Бакуго Кацуки, за чьей работой в операционной она сейчас наблюдала. Он был так сосредоточен и сфокусирован, что молчал, только руку протягивал, безмолвно требуя инструмент. Чарующее зрелище того, как его руки летали над операционной раной. Ни одного лишнего движения. Ни секунды промедления, хоть операция и плановая. А значит торопиться нет никакой нужды. Тодороки стояла за дверью, не решаясь зайти и нарушить идиллию. В операционной ведущий хирург словно хозяин ранчо: только заступи на его территорию – и отстрелит зад. Или может не утихающее и грызущее чувство в груди её останавливало? Она приложила медицинскую маску к лицу и собиралась толкнуть дверь. — Доктор Тодороки, — хриплый и немного уставший голос окликнул её быстрее, чем она успела сделать первый шаг в операционную. Голос Шефа хирургического отделения она узнает из тысячи. Айзава Шота был довольно симпатичным высоким мужчиной сорока пяти лет. Его длинные чёрные волосы собраны в небрежный пучок. В мешках под глазами покоилась вселенская усталость. Минусы во внешнем виде напрочь меркли перед его харизмой, что была способна стены проломить. Один его взляд был вместо тысячи слов. Как бы то ни было, одной харизмой Шефом отделения не стать. — На шоссе к выезду из города массовая авария. Отправляйся и разберись со всем. Вертолёт уже ждёт на крыше. Тодороки накрыла смесь чувств из облечения, что не пришлось просить об одолжении Бакуго, и волнения, ибо в формулировке “массовая авария” мало предсказуемого и обыденного. Она резко развернулась и побежала в раздевалку за верхней одеждой. Всё же и являясь детским хирургом, Шото часто выезжала на массовые травмы. В начале своей карьеры по глупости она решила напомнить шефу, что взрослые не её фронт работы, что она даже дозировок для взрослых не знает. Только спустя время до неё дошло: опасно перечить Айзаве, а уж тем более – отмечать своё незнание в чём-то. Отныне Шото не совершала столь беспечных осечек. Раз сказано лететь на вертолёте неведомо куда, значит она уже бежит на крышу. Летать ничуть не боялась, наоборото обожала разглядывать здания, дороги, цветной транспорт. Даже в самолете она всегда просила место у иллюминатора. Не успела Тодороки толком настроиться на работу, как вертолёт сел, и её встряхнуло. Дверь резко распахнулась. — Говорите, пожалуйста, — резво обратилась Тодороки к высокой женщине в пожарной форме, вылезая из кабины. — Гружённая под завязку фура столкнулась с легковым автомобилем. В фуре ничего взрывоопасного нет, только мясо и рыба. Пострадавших много, распределили по ближайшим больницам. — Тяжёлые есть? — Тодороки еле успевала переставлять ноги. Сумка на плече тянула к земле, но она старалась не замечать. Она едва не столкнулась с полицейским. — Водитель фуры только голову расшиб о приборную панель, а вот второй водитель тяжёлый, — пожарная рукой указала на автомобиль, который двое пожарных заливали белой пеной. — Из бака течёт бензин, поэтому пока полностью не зальём пеной, не подходите. Шото коротко кивнула. Вцепившись в сумку, она перешла на бег. Переднюю часть машины гармошкой сложило, колёса будто на полтора оборота развёрнуты, откуда-то шёл белый густой дым. Какого же тогда состояние водителя при такой изкореженности транспорта? Тодороки нахмурилась и нащупала в кармане куртки латексные перчатки. — Выключите пену, — скомандовала пожарная своим подчиненным, и те среагировали сразу. Тодороки нагнулась и прислонилась к окну с водительской стороны, но ничего не сумела разглядеть из-за смеси грязи и пены. В нос ударил резкий запах бензина, и Шото закашлялась. — Мне не видно водителя, — проговорила она, подавляя рвотный позыв. — Можно разбить окно? Хотя бы с пассажирской стороны. Пожарная кивнула и махнула кому-то в толпе. Подбежал парень с инструментом похожим на топор и одним взмахом разбил стекло. Он провёл рукой в толстой перчатке по раме окна, чтобы убрать осколки и острые углы. Тодороки склонила голову в знак благодарности и натянула перчатки. Внутри водитель грудью лежал на руле и не двигался. Казалось руля не было вовсе: он целиком в грудной клетке. Крови было много, что не разглядеть ран. Тодороки бегала глазами, размышляя с чего начать - что первостепенно, а что может подождать. Но смотря на изувеченное тело мужчины, важным было всё. — Господин, вы меня слышите? — спросила Шото, пальпируя шею. Сальные седые пряди водителя перепачканы кровью, от чего стали почти розовыми. Пульс на сонной артерии нитевидный и слабого наполнения, но пальпировался. Она медленно закрепила воротник. В ответ на её слова лишь услышала стоны, похожие на мольбы о помощи. Хороший знак. Если стонет, значит дышит. — Доктор, дайте моим людям вскрыть двери. Тодороки подчинилась. Ей оставалось лишь наблюдать, как пожарные выполняли свою работу, чтобы потом она смогла выполнить свою. Она почувствовала себя ничтожно маленькой и неуместной, когда двое крупных мужчин расправлялись с дверью. Работа заняла от силы десять секунд. Завораживающе лицезреть профессионалов в действии. Наконец обзору Шото предстала полная картина бедствия. Как она и предполагала, ноги водителя зажало, поэтому нужно было действовать ещё быстрее. Ему грозил синдром длительного сдавления. Шото обеими руками вцепилась в плечи мужчины и попыталась как бы снять с руля. Подоспела фельдшер скорой, и им вдвоём удалось облокотить на спинку сидения. Рубашка полностью пропиталась кровью. “Чёрт”, — про себя выругалась Тодороки и прикусила губу. Фельдшер ухватилась за ноги, а Шото – за плечи, и у них получилось вытащить водителя, затем опустить на носилки. Тот снова застонал и приоткрыл глаза. Донеслось свистящее дыхании. Мужчине на вид было не больше тридцати лет. Он перевел взгляд на Тодороки и попытался поднять руку. Шото ножницами разрезала его рубашку. Грудная клетка деформирована, что наводила на предположения о переломах по меньшей мере шести рёбер. Она сняла с шеи стетофонендоскоп и приложила чувствительную мембрану к груди. В ухе отдался глухой ритм сердца. Она переместила мембрану и не услышала ничего, кроме неравномерных отдалённых стуков сердца. Пневмоторакс слева. Дважды “Чёрт”. Значит свист ей не послышался. В сумке должен быть самый большой шприц. — Вы врач? — обратился мужской голос. — Да, Тодороки из Центральной больницы, — на автомате ответила она, пока руки искали шприц на 10 или 20 кубиков. — Меня зовут детектив Цукаучи, — мужчина присел на корточки рядом с ней. Возможно он показал ей документы или значок, но Шото не повернулась. — Он ещё жив? — Пока да. Шото разорвала упаковку, совместила иглу к корпусом шприца. Нащупав межреберье, ввела иглу до упора и дёрнула за поршень, вытащив его совсем. Мужчина зарычал сквозь стиснутые зубы. Снова приложила мембрану к груди — дыхание ровное, симметричное. Насколько этого хватит – неизвестно. — А где его пассажирка? — Он был в машине один, — отозвалась фельдшер, поскольку Тодороки не слышала детектива из-за стетофонендоскопа, что плотно зажимал уши. — Он похитил женщину у станции метро, — Цукаучи наклонился и грубо обратился к водителю: — Что ты сделал с похищенной женщиной? Водитель пошевелился и схватил Шото за запястье, отчего она дернулась от испуга. — Я не хочу умирать, — прошептал мужчина. В уголках его глаз выступили слёзы. — Ты так просто не отделаешься, — встрял детектив. — Говори, где она? — Детектив, отойдите, вы мешаете мне работать, -- Шото убрала руку мужчины и повернулась к детективу. — Доктор, войдите в моё положение, — начал Цукаучи негромко, но тон его был властным и категоричным, а взгляд решительно холодным. — Женщина где-то умирает, пока вы спасаете преступника. Закончив, он встал на ноги и отвернулся. Сердце Тодороки пропустило удар. Она перевела взгляд с детектива на водителя. Сейчас она по-другому смотрела на последнего. Она сглотнула вязкую слюну, наклонилась и прошептала у самого уха водителя: — У вас сломаны рёбра. Из-за адреналина и обезболивающего, что вам уже ввели, вы не чувствуете боли. — Давление пятьдесят, — сказала фельдшер. Шото на это хмыкнула, её губы растянулись в надменной улыбке. — Это значит, что вы истекаете кровью. Медленно, но вы умираете. Скажите, где она, и тогда я вас спасу. Пару мгновений водитель хлопал глазами, ища в лице напротив снисхождение, но Тодороки была непреклонна. Он собрался с духом, облизнул сухие потрескавшиеся губы, после чего голосом, в котором смешалась паника и страх за собственную жизнь, произнёс: — На парковке у станции Шибуя. Детектив Цукаучи прекрасно услышал со своего места, рванул к своей машине и по рации передал остальным. *** Бакуго вместе с полицейским рядом с нетерпением ждал когда лопасти вертолёта перестанут крутиться и он наконец заберёт пациента в операционную. Во время обратного полёта Тодороки по рации сообщила, что везёт мужчину около тридцати лет с травмой грудной клетки. Именно тогда к нему подошёл полицейский и оповестил, что пострадавший отныне именуется задержанным. Лопасти остановились и дверь открылась. Из кабины высунулся человек в синей форме фельдшера, затем каталка с пострадавшим, и последней уже показалась цветная макушка. Шото одной рукой качала мешок Амбу, а второй придерживала трубку у рта пациента. Кацуки рванул к ним, выкрикивая на ходу: — Как он? — Стабилен, — ответила Шото. — Интубировала в вертолёте. Поставили капельницу и влили два литра физраствора. Полицейский воспользовался минутной заминкой и закрепил наручники на запястье пострадавшего. Бакуго силой сдвинул с места каталку и повёл её в сторону лифта. Тодороки увязалась за ним. — Всё, Тодороки, дальше взрослые врачи справятся. Это он так искусно намекнул, что она детей лечит? Шото растерянно нахмурилась, пока не понимая, какую эмоцию использовать. — Это мой пациент, так что сам прочь с дороги, Бакуго. — Ладно, будь по-твоему, — со вздохом сдался Кацуки. — Давай сразу в рентген-кабинет. *** — Кровоточит внутренняя подвздошная артерия, — сказал Бакуго, не отрывая взгляда от изображения на экране. Рядом стояла Шото с сцепленными в замок руками в перчатках. Бакуго и Тодороки удалось выяснить, что у пострадавшего вывих бедра, перелом таза с разрывом подвздошной артерии, перелом рёбер, ушиб лёгкого, разрыв диафрагмы и кровотечении из нижней полой вены. У Бакуго так и крутились на языке едкие комментарии по поводу хренового состояния пациента. Он даже успел ему прозвище придумать. С Тодороки он делиться им не спешил, только саркастически ухмылялся. Дверь кабинета распахнулась, и вошёл уже знакомый Шото детектив Цукаучи. Он был мрачнее тучи. — У меня ордер на изъятие улик, — громко и властно обратился детектив ко всем в кабинете. — Обвинения против него изменились. Теперь дело переквалифицировано в убийство. Это значит, что девушку нашли убитой? Тодороки хотела задать этот вопрос, но только безмолвно открыла рот. Она не могла выдавить из себя даже звука лишь переводила взгляд с задержанного на детектива и обратно. И куда подевалась её храбрость? Кацуки повернул голову к ней и увидел, что та беспомощно таращилась на детектива, поэтому взял инициативу на себя: — Что вы хотите сделать? — Пока только возьмём отпечатки пальцев, соскоб из-под ногтей, образец слюны. *** Детектив и ещё несколько полицейских предъявили обвинения мужчине и зачитали ему права. Им оказался тридцатипятилетний айти-специалист Томура Шигараки. С полицией он говорить отказался, даже адвоката не затребовал. Но Цукаучи обмолвился, что не требовал пока, ибо скоро он Шигараки очень понадобится. Когда перед глазами пожизненное заключение маячить будет. Повреждения Шигараки столь серьёзны, что срочной операции не избежать, если желать справедливости. Бакуго тёр руки мылом, тщательно покрывая пеной каждый палец, каждый миллиметр кожи. Чтобы справиться с монотонными движениями и не пропустить участок необработанной кожи, он про себя пел песни и ногой притоптывал. Своим привычкам он на этот раз не изменял, когда вошла Тодороки, яростно разорвала упаковку мыла и ногой включила воду. За пять лет знакомства Бакуго мог на пальцах двух рук пересчитать, сколько раз видел Тодороки злой. Спектр её эмоциональных возможностей ограничивался скучающим видом, недоулыбкой и испытывающим взглядом. Хотя он знал, что у неё в арсенале есть ещё флиртующая улыбка, но она была только для избранных. — Я буду тебе ассистировать, Бакуго, — не поднимая на него взгляда, утвердительно сказала Шото. Отказала она не потерпит. Лицо Тодороки покраснело от переполнившей злобы, губы сжаты в тонкую линию. Всё её тело напряжено. Она намеренно сдерживала себя, чтобы не дать волю эмоциям. Кацуки чувствовал как от неё словно исходило пламя гнева, что было способно сжечь дотла всякого, кто осмелился подойти. Ему стало любопытно: каким образом Шигараки вывел на эмоции Шото. Её за спиной называли “Мисс Покерфейс”. Отвратительное прозвище, но оно было не беспочвенным. Она всегда сохраняла спокойствие, что бы не произошло, кто бы не лежал на операционном столе – маленький ребёнок или взрослый. Но почему именно убийца пробудил в ней гнев? Из раздумий Бакуго вывел голос Айзавы, но тот обращался к Тодороки. — Мне только что сообщил детектив, что Шигараки перед тем, как убить девушку, изнасиловал её. Мыло выскользнуло из её пальцев и упало на пол. Шото зажмурила глаза, сделала глубокий вдох, очевидно подавляя вспышку гнева. — А ещё, — тон Айзавы стал холоднее, — некто утверждает, что ты шантажом вынудила Шигараки признаться, где жертва. Брови Бакуго взметнулись вверх от удивления. Он уставился на Шото, недоумевая, как она осмелилась пойти на подобное. Шото молчала, стыдливо опустив голову над раковиной. Айзава продолжил, его речь звучала, как в суде: — Тодороки, ты вытянула из своего пациента информацию в обмен на жизнь? — Я оказала на него давление, — завуалировано ответила она. От слов Тодороки у обоих мужчин проступило на лицах лёгкое недоумение. Шеф недолго помолчал, прежде чем снова продолжить: — А ты не перестаёшь меня поражать. Однако, тебе необходимо подумать, чего ты этим добилась, потому что в нашей стране, к сожалению, признания полученные путём шантажа и пыток судом не рассматриваются. *** — Перелейте ещё дозу крови, — сухо попросил Бакуго и протянул руку к зажиму, что подала ему медсестра. Тодороки стояла напротив него, её руки занимали всё пространство операционного поля. Хоть Шото и вызвалась ассистировать на операции, но после позорного разговора с Шефом, она беспардонно отобрала у Бакуго роль и сама стала ведущим хирургом. Напряжение в её теле никуда не делось, а только нарастало стоило аппарату запищать. Её движение были резкими, ломанными и торопливыми, она несколько раз просила не тот инструмент и злилась, когда пациенту приносили очередной пакет крови. — Зря я пыталась спасти этого ублюдка, — голос Шото звучал не громче шепота, но Кацуки всё же расслышал. — Не так всё плохо, — Бакуго не понимал, откуда берутся его слова. — Тем не менее ты заставила его сказать, где девушка. — И что с того? Она умерла задолго до прибытия полиции… Аппарат пронзительно запищал. — Фибрилляция, — повысил голос Кацуки, отбросил инструменты, запустил руку в грудную клетку и начал делать прямой массаж сердца, мягко обхватив его пальцами. — Давление падает. Живо эллектороды. Тодороки подняла руки на уровень груди и молча смотрела на монитор. Ещё немного и станет прямая линия, думала она. — Заряжено на тридцать, — медсестра протянула два чёрных электрода, но Тодороки не двинулась. Казалось, даже перестала моргать. — Тодороки, Тодороки! — несколько раз обратился к ней Бакуго, с каждым разом его голос становился всё громче, пока не вывел её из оцепенения. Она встряхнулась, быстро перехватила электроды и приложила их к сердцу. Дала один разряд, и на мониторе стал нормальный синусовый ритм, но Шото это не порадовало. Трижды “Чёрт”.