Попечение

      С самого начала пути в группе «Ария» Мишу будто определили на попечение кому-то одному. Дуб почти не касался его, то есть просто изредка, очень изредка, орал — ну и управлял. Холст с Удаловым просто здоровались, подходили по рабочим вопросам и давали советы, то есть были как-то отстранены.       А вот Сергей Сергеевич Попов, главный шутник, кудрявая шебутная пушка, чёрная Пантера, опытный гитарист, композитор, великий по всей своей натуре человек, проводил с Мишей как минимум половину всего своего времени, ходил, сопровождал, гулял, провожал, направлял, помогал, исправлял… Что он ещё там делал? Слишком много всего. Житняков замечал, замечал явно.       Они познакомились тем, что Попов внезапно подошёл не пойми откуда и, потрепав парня по русой голове, засмеялся и принял: «Ты теперь в Арии, Мишань». С тех пор будто и не разлучались. Как на подсознании, Миша всегда старался держаться к нему поближе — как на интервью, как и на концертах, как на записях, как на гастролях, как на репетициях, как в автобусах и поездах, как в гостиницах, где им внезапно выделяли общий номер — «чтобы ты, Миш, не потерялся, а то мало ли че ты сотворишь, кто тя знает» — так и в обычной жизни. Они переписывались на постоянной основе, вместе куда-то выбирались, просто как-то почему-то спонтанно гуляли по Москве, в общем… Да он даже не знал, как так получилось-то. Неожиданно. Они сблизились, не поняв ничего. Стали как-то дороги что-ли?..       На концертах Миша старался уделять внимание всем — и да, Максу тоже, а то сидит там один с тарелками и бочками на пару — но затуманенное крепким арийским алкоголем, орущей и поющей толпой и тяжёлой любимой всей душой музыкой сознание тянуло его к улыбающемуся и играющему бровями кудрявому гитаристу. Житнякову нравилось встать на край сцены одной ногой и, зажмурив глаза от счастья и драйва, выписывать на воображаемой гитаре соляки, нравилось подойти с этой стороны, с той, как-то пропрыгать, описав круг по сцене, возвратиться к Присту снова, рывком наклонить голову в такт музыке, так, чтобы шевелюра перекинулась вперёд, стучать микрофоном по бедру, как барабаном, нравилось взглянуть в эти горящие пьяным возбуждённым блеском глаза, понимая, что сейчас выглядит не лучше, снова поднять микрофон, кинув лихорадочный взгляд в полный зал, снова повторить припев, посвящая его лишь одному человеку в мире, пытаясь каждую строчку прожить снова и снова, душой, прошить сквозь себя прекрасные распевные слова, кинуть взгляд на будто горящую в свете прожекторов гитару, вновь полностью погрузиться в музыку со всей её тяжестью, прожить все партии, в особенности — Серёжину, вспомнить всё, все моменты, существующие в мире, вспомнить прекрасный взгляд, снова, снова поднять глаза, дыша неровно, понять, что фиг он что сейчас споёт, приобщиться к толпе, понять, что сейчас каждый, каждый человек опьянен — не алкоголем, так музыкой, так энергией, драйвом, общей заражённостью, духом, уплыть куда-то в экстаз, перестав понимать, что вообще здесь делает, на одной сцене с легендами и Легендой, которая сейчас стоит рядом, тоже мокрая, счастливая, не собирающаяся забывать молодость, бурную прекрасную молодость, начать петь слова на автомате, не переставая восхищаться ими где-то в поднятом из глубины сердца, всей душой отдаться музыке, сделав движения ярче и резче, откинуть назад прилипающие пряди, посмотреть опять наверх — туда, откуда, наверно, пришла эта музыка, незабываемая, яркая, мощная, ритмичная, жёсткая, но такая уже родная, как будто, сердца всех людей, собравшихся здесь, покрылись слоем металла навсегда, и им снова и снова сносит крышу эта сильнейшая энергетика, этот драйв, барабаны, электрогитары, виртуозный вокал с лёгкой распевной хрипотцой, красивая задумчивая партия баса, которую он тоже знает наизусть и которую дано услышать немногим… Он не помнил себя, не помнил, кто он, откуда, где он сейчас, что он делает — перед ним кружилось яркое марево из людей, прожектов, музыки, собственных волос, далёкого потолка, которого наверно уже не существовало, и кудряшек человека, всегда бывшего рядом, всегда ласково трепающего по волосам, так мастерски владеющего инструментом, так мощно заряжающего всех людей, находящихся в радиусе вселенной, так по-доброму, с лёгкой хитринкой, всегда смотрящего на него…       Миша обычно отходил от концертов только потом — через полчаса после конца, через час — когда как. Но в руке всегда оказывалась бутылка пива: она была своеобразной премией за хороший концерт (ведь если плохой, то Дуб с горя выпьет). Он понимал, что происходит, вообще не сразу. Шла отдышка, мокрая футболка прилипала, глаза непонимающе метались и… И натыкались на человека, которого единственного он мог сейчас узнать и адекватно оценить. Желанный мужчина, близкий и далёкий, тёплый и ласковый и одновременно недоступный и отдалённый, всегда был с ним — то ли наблюдал, то ли готов был, если что, прийти на помощь, то ли просто волновался и заботился — Миша не знал, да и особо не хотелось. Главное, что он был, что он здесь, рядом, что на него можно взглянуть, что он осязаем, что он такой хороший, кудрявый, сильный…       На этот раз Миша не выдержал.       В сердце бушевал шторм, голова шла кругом, ноги чудом держали его после двухчасового забытья на сцене, он, чуть не рыдая, уходя со сцены, приобнял Сергея, положил куда-то, не важно, микрофон, облокотился спиной куда-то к стене, пространство сейчас не ощущалось, и сделал то, что сейчас могло сейчас стать единственным выходом, что помогло хоть как-то выместить бурю эмоций, закруживших голову, что было олицетворением всего, что он сейчас ощущал, думал и чувствовал…       Тепло чужих губ ещё больше опьянило, повело за собой, убрало всё неважное, ненужное, то, что недостойно было горящего сердца, даровало затаенность в груди. Слеза скатилась по мужской щеке, слеза счастья, слеза невысказанных и не спетых чувств, слеза, затерявшаяся в тёмных густых волосах, слеза — результат порыва пламенной горячей любви, совсем ещё юношеской, непонятливой, горячей, эмоциональной…       Выдохнув, обнял его, осторожно взяв за крепкие плечи, ткнулся в шею, чувствуя дерганья кадыка — Сергей отходил, он не мог поверить, понять, думать. Они стояли долго, пока Миша не всхлипнул, внезапно пустив ещё одну слезу. Слезу чистого искреннего счастья и нежнейшей, пронизанной всеми искрами чувств, любви.