Непотопляемая Леди

      Неизвестно, через сколько времени Джерар очнулся, но когда открыл глаза, то обнаружил себя не в ставшем родным отнорке и не на полу переговорного зала, где очнулся после вселения и встретил одного из хозяев башни, а в светлой комнате, пусть и с зарешеченным окном. Условия после тесной каменной клетушки были действительно райскими. Мальчик улыбнулся получившемуся каламбуру, правда, усмешка вышла болезненной. Все его тело ныло, в висках стучало, и болела голова, но он пересилил себя, встал и, подтянувшись на подрагивающих руках, выглянул в окно. Да так и застыл, зачарованный видом. То, что он не на острове, мальчик понял моментально — не было ни запаха моря, ни криков чаек, а в маленькое окошко под потолком можно было увидеть зелень деревьев, которых вживую ему еще видеть не доводилось, но по описанию выходило похоже.       Вдоволь насмотревшись, точнее, пока не подломились от слабости руки, он вновь опустился на мягкую (!) кровать и стал размышлять. Тот важный и сильный маг действительно увез его с острова, что-то его теперь ждет… Неопределенность заставляла нервничать — резкий поворот в давно устоявшейся и понятной жизни сильно выбил из колеи. Джерар никак не мог взять себя в руки, неуверенность, неопределенность его дальнейшей судьбы заставляла строить догадки и предположения, но реальных фактов не было. Джерар закрыл глаза и постарался уснуть. Слышался птичий гомон, какое-то потрескивание, шелест листьев, прохладный ветерок задувал в приоткрытое окно, и он сам не заметил, как задремал.       Очнулся он рывком — плотно прикрытые двери отворились и в комнату вошел тот самый высокий смуглый маг, усыпивший его. Демонстративно пустив волну силы (знакомой силы! Значит, ему в первый раз не показалось — он уже бывал на острове, но скрывался под плащом), чтобы Джерар и не думал дергаться, тот присел на стул у кровати и стал объяснять правила. Это было хорошо. Правила означали, что он здесь надолго, что он зачем-то нужен. В голове тут же зазвучали слова сказанные ему еще на острове: «Ценность твоей жизни будет определяться твоими стараниями и той пользой, что ты мне принесешь». И Джерар решил, что он будет стараться изо всех сил, чтобы стать самым полезным и заслужить расположение этого человека. Это был его шанс. Однако, оказалось, что нужен был не только он, раб Джерар, но и другие…       Пусть целью мага, прибывшего на Райский, и было наведения порядка, но тот не погнушался зачем-то осмотреть всех рабов, выбрать из толпы детишек нескольких и забрать их с собой. Кого именно, волшебник отвечать отказывался, сказав лишь, что Джерар потом сам увидит. Вопросы, зачем они все ему, тоже проигнорировал, на расспросы об Эльзе отрицательно покачал головой и нахмурился, но зла от него мальчик не чувствовал.       За неделю Джерар выучил новые слова: вакцины, прививки и первичное тестирование, перестал дергаться, когда ему начинали загонять под кожу тонкие металлические штуки, называемые иглами, ведь если дергаться, то будет еще больнее. Очень неприятно чувство, когда входящие в комнату взрослые в белых халатах, перчатках и иногда масках тыкали в него железными иголками и вводили какие-то растворы, после половины из которых его бросало то в жар, то в холод, а остальные вызывали слабость или болезненные спазмы, но приходилось терпеть. Затем его продержали неделю в карантине, после чего переселили в другую, ничем не отличавшуюся от прошлой, комнату и только тогда он увиделся с остальными.       Двери его временного жилища выходили в маленький коридорчик, напротив была еще одна дверь, а дальше располагался небольшой холл с восемью учебными столами в два ряда и доской на стене. Он был рад увидеть и оказавшуюся здесь Сорано, и Эрика с Савьером, и даже странного, полуседого мальчишку, Макбета, который большую часть времени молчал, а свободное предпочитал тратить на сон. Даже рассказы Роба… его не слишком занимали. Воспоминание о старике всколыхнули в душе противоречивый клубок чувств. Он старался не думать про Райский, но теперь чувствовал свою вину, несмотря на захватившее его тело сущность.       Стоило поздороваться, как в него вперились злые и обвиняющие взгляды четырех пар глаз, Джерар даже сделал пару шагов назад, но сразу понял — они не знали.       — Я все объясню! — горячо взмолился он, но взгляды друзей не смягчились, они смотрели все так же обвиняюще и враждебно. — В меня кто-то вселился! Это он убил Роба, он управлял надсмотрщиками и вызвал своих. Прошу, поверьте мне! Я не вру!       Но они молчали, только Сорано опустила глаза. И тогда Джерар разозлился. Они знали его практически всю жизнь! Он всегда заступался за них, оберегал, помогал! Как они могли не верить?! Тем более, магия. Он-то ею не владел! Как можно не замечать очевидного?       — Мы здесь потому, — вдруг подал голос Макбет, — что в нас есть волшебство. Нас будут изучать, ставить над нами опыты… Ты доволен?! Доволен, что оказался здесь?       Джерар в растерянности сделал шаг назад, не понимая, о чем его спрашивают. Он всерьез?.. Мальчик перевел взгляд на Эрика и Савьера, но те были согласны с остальными.       — Ты убил Роба! Он хотел всех нас спасти! А ты убил его! — выступила Сорано, сжимая кулачки.       Джерар развернулся и убежал прочь.       — Что ты сделал с Эльзой?! — раздалось ему в спину, но он не ответил. Обида и непонимание клокотали в его душе.       Хорошо, что у него своя комната — можно спрятаться. Сжавшись на полу в комок и прислонившись к стене, он стиснул зубы и пытался не плакать, но слезы сами текли по щекам, обжигая и тут же холодя кожу. Разве они не видят, что здесь лучше, чем на Райском острове? Как они не понимают, что это шанс? Да, легко не будет — это Джерар понимал со всей очевидностью, но неужели они правда обвиняют его во всем, что случилось? Они все поддержали бунт, значит, хотели вырваться, и только он просил Эльзу быть осторожнее, не привлекать столько внимания, продумать все хорошенько…       А Роб ими всеми воспользовался! Джерар помнил очень отчетливо, как тот вел долгие беседы с Эльзой, понял, для чего он рассказывал про дальние страны ему: хотел, чтобы он, Джерар, заинтересовался — старик не мог не видеть, что мальчик берет на себя ответственность за всех ребят и те его слушаются. Но потом появилась Эльза, которая, в отличие от него, не была такой осторожной, и главное, выросла на свободе, в семье — ей негде было научиться выживанию и осторожности. Наверное, Робу было так легко ей управлять…       Постепенно успокаиваясь, мальчик ощущал, как внутри что-то ломается, сковывает равнодушием, как коркой соленого морского льда… Он чувствовал себя преданным. Теперь он один, сам за себя.       А со следующего дня началась учеба. Остальные по-прежнему с ним не разговаривали, но Джерара это больше не волновало. Они от него отказались. Что ж, хорошо. Теперь он сам по себе, и они тоже.       Учиться было легко. То, что остальные дети мусолили неделю, Джерар осваивал за день. Старик оказался прав: он и правда быстро все схватывал, буквально на лету, а еще загружая себя новыми знаниями, он мог не думать о предательстве друзей, не переживать.       Джерар жадно поглощал все, что давали им учителя и лично Брейн Стоукер, а потому сразу выбился далеко вперед. Это пришлось по нраву магу, и тот стал наведываться к Джерару чаще и сам стал учить его, тренировать в магии, одобрительно кивая и поощрительно улыбаясь, видя старание мальчишки. Время от времени маг проверял успехи и остальных детей, которых он забрал с острова, но никто не мог сравниться с Джераром. Однажды мальчику удалось подслушать, что он оказался самым перспективным из всего набора, а еще по словам тех взрослых выходило, что над ними всеми проводили эксперимент, правда, дослушать до конца не удалось — дверь хлопнула, закрываясь до конца и стало тихо.       Брейн Стоукер оказался для Джерара билетом в лучшую жизнь. Он был одним из тех магов, что курировал Райский остров. Он обладал силой. Той самой силой и влиянием, о которых рассказывал Роб, поясняя, как все устроено в жизни. Воспоминание о старике заставило зажмуриться, отгоняя тяжелые мысли. Больше он никому не позволит пользоваться собой просто так. А еще Брейн пообещал, что если Джерар будет так же старателен, как и сейчас, то он заберет его отсюда и, может быть, даже возьмет под личную опеку. И Джерар старался изо всех сил.       Правда, были и откровенно страшные моменты. Белоснежная комната со столами, кучей проводов и непонятным оборудованием: что-то подсоединяли к телу, что-то заставляли пить. Туда раз в неделю отправляли каждого, независимо от успехов в учебе. Каждый раз было больно, жутко больно, но Джерар терпел… ведь это были не просто издевательства, а эксперименты. Он еще многого не понимал из того, о чем говорили взрослые в белых халатах и плотных масках, оставляющих на виду только глаза, но из разговоров и случайных упоминаний понял, что таким способом ему и остальным увеличивают магический резерв. Значит, если все это вытерпеть, однажды можно стать сильным, как беловолосый маг и тот худой одноглазый волшебник с острова — и уже ему будут подчиняться и смотреть со страхом и уважением, но главное — больше никто не посмеет навязывать ему свою волю. Он хотел, чтобы больше никто не смог его заставить делать то, что он не хочет.       За год, проведенный в исследовательском комплексе, Джерар отъелся и вытянулся. Теперь в худощавом ребенке невозможно было узнать раба, лишь татуировка напоминала о десяти годах в неволе.       Брейн был доволен демонстрируемыми мальчиком стабильно высокими результатами. В итоге усилия Джерара были вознаграждены — Стоукер сдержал свое обещание. Маг взял опекунство над ним и на свет появился Зигрейн Фернандес — приемный сын гениального главы Бюро исследования магии.       Он принял новое имя и пообещал себе оставить прошлое в прошлом. Джерар остался на каменистом пустынном острове, а Зигрейн станет лучшим выпускником Академии, куда он поступил по результатам не слишком сложных для него тестов.       Порядки в Королевской Академии Фиора, на удивление, мало чем отличались от порядков на Райском острове. Расписание было едва ли не жёстче. Там рабы хотя бы ночью были предоставлены сами себе, можно было посмотреть на звёзды и собирать в отлив питательных моллюсков, а тут учеба, муштра и отбой, после которого за пределами своей комнаты появляться не разрешалось. Правда, там все точно знали, что получат за непослушание: удары кнутом или плеткой и лишение пайка. Здесь такого произойти просто не могло, максимум, что могли назначить — это отработки. Работа его не пугала, но мальчику не хотелось тратить уйму времени на бессмысленное для него занятие. Лучше провести время с пользой и пойти почитать что-то интересное или сделать уроки. Правда, Зигрейну учеба и физические нагрузки давались гораздо легче, чем остальным, а значит, оставалось больше свободного времени для собственных исследований и проверки новых идей, не намного, но все же.       Их контролировали всегда, даже ночью. В Райской башне было примерно около двух сотен рабов и полтора десятка охраны, здесь на одну комнату с четырьмя учениками приходилось по куратору. Уединиться можно было только в душевой кабинке и уборной, но для него это не казалось проблемой, зато забавляла реакция остальных: возмущение, смущение, стыд и, наконец, вырабатывалась привычка. И все-таки режим в Академии не слишком отличался от рабского: только вместо работы учеба и кормили не в пример лучше — но сути это не меняло. Было даже забавно. Здесь он со всей очевидностью понял, что рабство бывает разным: его одноклассники были детьми… и рабами — своего положения, ожидания родителей и близких, возложенных на них надежд и ответственности перед родом, собственных предрассудков. И даже не осознавали этого, потому что не знали иной жизни.       Иногда мальчишка думал, повезло ли ему или наоборот? По всему выходило, что повезло — он получил возможность влиться совсем в другую жизнь, но рабская стезя будто преследовала его. Здесь, за стенами лучшего учебного заведения королевства, не было свободы. Даже на острове он был более независим и менее скован рамками, чем здесь.       А еще прямо в Академии он столкнулся с Уртир Милкович, которая откуда-то знала о его, Джерара, прошлой жизни и о Стоукере. Удалось выяснить, откуда они знакомы, и это открытие было не самым приятным в его жизни.       Однажды сидя в библиотеке, он искоса поглядывал на девушку и пытался понять, как ее поаккуратнее расспросить, но, видимо, был недостаточно осторожен и его интерес заметили. Поманив Джерара к себе пальцем, Уртир кивнула на соседний стул и наклонилась к нему.       — Представляешь, — шепотом проговорила она, — я стою десятка таких, как ты. Тебя и еще девяти неудачников, которым не повезло попасть в Академию. Нас обменяли: вас, рабов, на меня одну…       Зигрейн замер, не зная, чего ожидать от нее. Уртир выбивалась из привычных алгоритмов поведения и этим вводила в ступор.       — О… Судя по твоему лицу, ты и не знал, — с язвительной усмешкой заметила она. — Думал, ты тут такой один? Особенный?.. — еще ниже наклонилась она и с ласковой, но отчетливо угрожающей интонацией сказала. — Не вздумай путаться у меня под ногами, этого я не потерплю, понял?       — Да кому ты нужна! — фыркнул мальчик и резко поднялся, скрипнув ножками стула по полу. — Больная…       — Я предупредила, — ухмыльнулась Милкович и опустила глаза обратно в книгу.       Паритет был достигнут: они оба старательно игнорировали существование друг друга, благо это было нетрудно — означенная особа училась на четыре курса старше его самого, но Зигрейн поставил себе цель узнать про обмен больше. Слишком странно звучало то, что рассказала ему Милкович.       Так, на каникулах ему удалось выяснить, что у опекуна есть тот, кто стоит над ним. Есть кто-то, кто может приказывать даже Брейну. Открытие было неприятным. Только оставалось непонятным, почему Стоукеру разрешили забрать их с острова. Не находя ответа на волнующий его вопрос, мальчик просто задал его напрямик. Маг поморщился, но честно объяснил, что для него Уртир была слишком сильна, он бы не справился, не смог ее контролировать, поэтому пришлось передать девчонку тому, кто сумеет с ней совладать. Но в качестве компенсации Брейну позволили набрать группу — и по оговорке приемного отца Зигрейн понял, что не одну, — и провести давно планируемую серию экспериментов. Пользуясь случаем, он решил задать еще один вопрос: про тот день, когда состоялся неудачный побег — кто в него вселился и не может ли снова такое произойти? Брейн нахмурился, бросив взгляд на красную татуировку у Зигрейна на лице, но потом усмехнулся и все же ответил:       — Ты не того полета птица, мальчик, чтобы Красная Колдунья интересовалась тобой. Хотя… Обычно после ее присутствия в голове не выживают, так что все возможно. Я тебе так скажу: эта могущественная ведьма — двинутая на всю голову психопатка, так что если, не дай боги, такое все же случится, мой тебе совет — не зли ее. Понял, нет?       Он кивнул, стараясь не показывать, как пугает подобная перспектива и всерьез задумался, как же ему избежать подобной участи. От его внимания не укрылось, как Брейн, говоря о Красной Колдунье, покосился на его татуировку. Это казалось важным.       Вообще, Зигрейн заметил, что как только их отношения официально приобрели другой статус: приемного родителя и сына — Стоукер сильно изменился. Теперь мужчина вел себя гораздо мягче к нему, делал маленькие поблажки, объяснял непонятное, гораздо охотнее отвечал на вопросы, пытался баловать, часто рассказывал какие-то забавные истории из собственной богатой на события юности и на каникулах лично учил магии.       Видимо, для опекуна это значило многое. Зигрейну такое поведение казалось странным: как одна запись в Королевском реестре может так сильно изменить отношение — это ведь всего лишь написанные на бумаге слова?.. Но мальчик молчал, послушно благодарил за сладости и новую одежду, гораздо искреннее благодарил за книги, слушал байки, смысл которых не всегда понимал, и старательно учился, чтобы порадовать Брейна. Как бы там ни было, но именно этот человек вытащил его с острова и дал шанс на нормальную жизнь, дал возможность получить образование и стать независимым. Со временем, но все будет зависеть от него. И за эту возможность он был благодарен.       Окружающие его в Академии люди четко делились на несколько групп: маленькие снобы, наследники своих семей, потомственные аристократы, военные и высшие чиновники — большинство из них он презирал. Пока им было нечем гордиться, да и в будущем не факт, что появится повод, поэтому они кичились заслугами семьи и прославленных предков.       Следующими были ведомые и их было больше всего — они старались устроиться в жизни с максимальным комфортом и наименьшими трудозатратами. И их, в принципе, можно было понять, но от этого менее жалкими те не становились. Еще на Райском Зигрейн насмотрелся на таких приспособленцев — именно они быстрее всего привыкали быть рабами, будто это спало у них внутри, и именно они быстрее всего теряли человеческий облик. Именно с такими индивидами у охраны было больше всего проблем.       Пожалуй, единственными одноклассниками, которые не вызывали у него явного отторжения, были Ноэль, Киранд и Люси. Первая демонстративно ровно общалась со всеми, никого не выделяя, обладала внутренним стержнем, но при этом все равно оставалась в душе ребенком: вымуштрованным, стойким и неплохо умеющим держать удар, но в ней не было глубины, впрочем, как и в Киранде. Тот, к его чести, не разделял людей по статусу, только по собственному интересу и, кажется способен был разговорить даже камень, а еще постоянно попадал в переделки благодаря неуемному любопытству. Но они все равно оставались поверхностными, немного легкомысленными наследниками, четко знающими свою распланированную жизнь на много лет вперед. Дети, родившиеся на шелковой простыне и никогда ни в чем не нуждавшиеся, не пережившие даже малой толики его опыта, не способны были ни заинтересовать Зигрейна настолько, чтобы он захотел с ними общаться, ни вызвать уважение и уж тем более были неспособны его понять.       Последняя, Люси Хартфилия, была странной. Поначалу все думали, что ее пропихнули за деньги и стали травить, в чем немало поспособствовала ее соседка по комнате. К концу месяца слухи стихли — Люси умудрялась стабильно получать высокие оценки, и тогда всем злопыхателям стало ясно, что попала она в Академию не только за деньги.       Люси Хартфилия была чужой, абсолютно не похожей на других детей, всегда держалась особняком. Если бы не ее имя, то он бы решил, что она такая же, как и он, не отсюда, не из этого рафинированного мирка, но такого быть не могло по определению. И это вызывало интерес. Загадки он не любил после истории с Робом, все тайное вызывало в нем жгучее раздражение — мозг требовал скорее найти ответ на поставленный вопрос и переключиться на что-то действительно важное.       Люси сама подошла к нему. До этого какое-то время присматривалась — Зигрейн очень четко чувствовал чужое внимание, поэтому бесхитростную слежку ощутил сразу.       Хартфилия попыталась договориться, но как-то странно: то ли давила на жалость, то ли действительно так сильно приоткрылась перед незнакомцем — неясно. Решив проверить, как далеко она готова зайти, он спросил, что она готова предложить. Ожидая в ответ возмущения, издевки, страха или смущения, чего он не ожидал, так это оживления.       Радовало, что девчонка не пыталась получить от Зигрейна что-то задаром. В обмен на его услуги наставника она предложила деньги. Пусть сейчас он в них не нуждался: всем необходимым для учебы его обеспечивал опекун, но это только пока. Если, как он и планирует, через пару лет всерьез изучать магию, как науку, а не просто научиться паре трюков, то они определенно понадобятся, и много.       Он уже понял, что драгоценные иной раз дают гораздо больше свободы, нежели титулы и положение в обществе. За них можно было купить если не все, то многое. Не нужно было тратить время на лесть или угрозы, иной раз проще было продемонстрировать пару купюр номиналом покрупнее — и все проблемы были решены. На взрослых они действовали, как заклятие подчинения, примененное на нем Красной Колдуньей, о которой он после памятного разговора с Брейном больше, к своему счастью, не слышал. Бумажки затыкали моралистов-старост, которые единственные имели свободный выход по выходным в город, доставляли ему необходимые реактивы, фолианты и прочие нужные для его частных исследований материалы. Все время ожидать нападения, оставаясь открытой книгой для Красной Колдуньи, ему не хотелось. Пока он не придумает, как закрыть ей путь в свой разум, он уязвим. Он хотел быть господином хотя бы в собственном теле. Ощущение бессилия он запомнил очень хорошо, и ему оно очень не понравилось. Он должен защитить себя.       Учить Люси ему понравилось. Она быстро схватывала материал, не ленилась залезать в дополнительные источники и с каким-то детским удивлением, словно ребенок, в первый раз увидевший чудо, смотрела на простенькие фокусы, которые осваивались в два-три приема. При этом она обладала неплохим потенциалом, но времени развивать его девчонке не хватало — ее образование уже сейчас обещало стать профильным, в отличие от большинства учащихся, получавших, скорее, общие знания. Пожалуй, единственным минусом была излишняя осторожность, которая со временем обещала перерасти в паранойю. Но чужие странности были понятными и… близкими, что ли? Только с ней одной Зигрейн ощущал странное сродство, какое-то сходство. Инаковость?.. Она так же, как и он, не стремилась к общению со сверстниками — тоже пережила подобный опыт? Знания были для нее в приоритете — любила учиться или пряталась от жизни, как большинство синих чулков и книжных червей? Любила магию. Загоравшиеся теплым светом и восторгом глаза при виде старинных фолиантов со схемами ритуальных печатей или применяемых заклинаний завораживали Зигрейна. Правда, такая реакция больше пристала, скорее, ему или Сорано, которые волшебства на острове не видели практически никогда. Как же прошли мимо девочки из сверхблагополучной семьи бытовое волшебство, магия моды и строительные заклинания? Что-то тут не складывалось. Зато она очень хорошо и быстро считала, перепроверяя за ним расчеты.       Пообщавшись с ней подольше, мальчишка уже подумал, что разобрался в ее характере, но кое-что не давало утвердиться в этой мысли. Поначалу он думал, что понял, что с ней не так. Люси, хоть и не была такой же умной, как он, старалась не отставать, легко усваивала книжные премудрости, но все эти мелочи были вполне объяснимы. Покоя не давало другое: она с самого начала вела себя отстраненно. Зигрейн думал, что это объяснялось ее непростым положением среди привилегированной аристократии и потомственных царедворцев, но с течением времени все больше осознавал, что дело в другом. По поведению и своим рассуждениям она казалась гораздо старше, чем выглядела. Впору было бы заподозрить, что она взрослая — настолько похоже на кураторов себя вела. Этот снисходительный взгляд на остальных одноклассников…       Каждый раз, стоило ему решить, что вот теперь-то он разгадал головоломку по имени Люси Хартфилия, как она подбрасывала ему какую-то нетипичную реакцию, и он неделями размышлял, почему она так поступила или озвучила ту или иную мысль. В чем-то она была гораздо наивнее всех остальных, а в чем-то — гораздо циничнее. Иногда казалось, что она так же хорошо понимает людей и их устремления, как и он, но в тот же миг Люси делала дурацкие выводы из абсолютно верных предпосылок и он снова начинал сомневаться. Со временем даже привычное раздражение отошло на задний план, осталась привычка ждать новую странность или несостыковку. А еще ее было очень забавно доводить. Зная, что умна, постоянно видя подтверждение этого, она была странно не уверена в себе, так что подколки по поводу своих умственных способностей воспринимала крайне забавно: обиженно надувала губы, морщила переносицу и смотрела обиженным взглядом. А еще краснела.       Все изменил четвертый курс. Однажды, ожидая Люси в библиотеке на очередное занятие, Зигрейн подбирал интересные книги. В этот момент в помещение стремительным шагом влетела Хартфилия, тут же притормозившая после недовольного шипения смотрительницы. И вот, когда до него оставалась буквально пара шагов, из прохода показалась рука и утянула Люси между стеллажей. Зигрейн замер на секунду, а потом быстро вытянул книги так, чтобы можно было подсмотреть, что происходит с другой стороны.       Киранд внаглую тянулся ее поцеловать. Глядя, как Люси замерла, широко распахнув глаза, он ощутил неприятное жгучее чувство внутри. В следующую секунду девчонка оттолкнула наглеца и выбежала из библиотеки. Зигрейн медленно разжал крепко сжатые пальцы и повел плечами. Лицо словно свело в каменную маску. Решительно шагнув в соседний проход, где довольно ухмылялся Киранд, он уперся в него потяжелевшим взглядом и ждал.       Сначала улыбка сползла с лица придурка, потом он громко сглотнул и в глазах появилось понимание. Кивнув, будто они заключили пакт, рыжий быстро ушел. Что радовало, к Люси он больше не приближался. А на следующем занятии он спонтанно решил поцеловать ее, но увидев, как меняется выражение лица: как на нем проступает растерянность, осознание и, наконец, разочарование и смирение, в душе ругал себя последними словами. Он сразу вспомнил Джиса и похожие выражения на лицах его жертв. Он ошибся, выбрал дурацкий повод, но честно признаться в желании поцеловать ее было выше его сил.       И он запретил себе думать об этом, тем более, что на следующем занятии Люси была подчеркнуто вежливо-холодна. И он боялся, что она совсем разорвет их договор, поэтому просто запретил себе об этом думать. Тем более, ничего серьезного себе позволить не мог: кто он и кто она? Ее отец его даже слушать не станет, а на меньшее не согласился бы он сам. Зигрейн слишком привык к ней, полюбил то время, что они проводили вместе, даже если она его неимоверно бесила упорным непониманием простых для него вещей, своим упрямством или излишней принципиальностью в мелочах. А еще необычными высказываниями, иногда глубокими, иногда смешными и несуразными. С ним она почему-то не скрывала свой характер, а может, сама не замечала, как меняется. В любом случае, ему это нравилось. А еще она была живым доказательством того, что в нем еще оставались обычные человеческие чувства, потому что самому Зигрейну иногда казалось, что он давно вымерз изнутри, подчинив все мысли только изучению магии. Люси была нужна ему. Хотя бы как друг. И тогда он просто запретил себе думать о ней по-другому. Они друзья. Точка.       И именно Люси случайно навела его на мысль, как обойти действие татуировки. Саму Люси на эту тему навела Уртир. Каким таким непостижимым образом сошлись и сумели стать подругами две настолько непохожие личности — для него оставалось загадкой. Зигрейн не понимал, как Люси может общаться с этой психованной особой, хотя сам неоднократно видел их в библиотеке сидящими над каким-то древним фолиантом, что-то с жаром обсуждающих. Однажды заинтересовавшись, о чем Люси спорила с Милкович, он был удивлен, когда предметом обсуждений и жарких споров оказалась теория развития магии. Люси долго возмущалась, пересказывая ход спора, а потом подсунула ему под нос выписку. В самом верху листа мелким убористым почерком было написано название книги «Драконы как природные ингибиторы магии и их влияние на Земной Край».       …В эпоху, когда в мире существовали драконы, маги были сильнее, потому что гигантские магические ящеры поглощали лишний эфир, таким образом уменьшая естественный мировой манофон и действуя на людей, как яркий аналог антимагических браслетов. То есть при понижении манофона усиливалась его выработка в источнике волшебника. На данный момент концентрация эфира (мировой манофон) повышена настолько, что это привело к неконтролируемым мутациям живых организмов. На магов же избыточная концентрация произвела негативный эффект, ввиду переизбытка маны в воздухе у волшебников нет необходимости вырабатывать ее внутренним источником, из-за чего постепенно маги слабеют и деградируют. С тех пор, как бесследно исчезли все драконы, наблюдается постепенный регресс волшебников и упадок магических искусств…       Мысли понеслись вскачь. Природные ингибиторы магии… Вот! Вот оно! Если Красная Колдунья управляла им с помощью татуировки из собственной крови, то если сверху уже имеющегося узора нанести точно такой же, но кровью дракона, сохранившей свойства негатора магии, она перебьет, как более сильная магическая субстанция, кровь притворы. Осталось только найти дракона… Какая мелочь!       — Зигрейн, ты меня слышишь? — кажется, Люси обращалась к нему уже не первый раз, а он так ушел в себя, что ничего не замечал.       — Да… Да, ты мне очень помогла! Спасибо! Потом поговорим, ладно? — Зигрейн, быстро собрав конспекты в сумку, умчался писать Брейну. Возможно, приемный отец сумеет достать такую редкость.