Молва

      Разбуженный посреди ночи посланцем непосредственно от начальника Службы безопасности, дознаватель Меенга сразу по его тону понял — дело безотлагательное. Посыльный от непосредственного начальника вышел немедленно, в спальную вошли слуги: бритье, туалет. Передали письмо. Сорочка, рейтузы. Стакан вина для ясности сознания. Письмо Меенга вскрыл, пробежал глазами. Чернила еще толком не высохли, почерк выдавал руку де Ридо. Носки, сапог, сапог. Письмо — подержать над пламенем свечи и дождаться, пока не останется только самого уголка. Жилет, камзол, перчатки. Раскуренная трубка. Полторы минуты тишины. Еще даже не светает. Потом плащ — и туда, куда велел император.              Хорошо, когда Император в столице — это приводит в порядок их непростую рутину. В тот порядок, когда машина начинает делать работу, ей порученную — прокручивать запыленные, но еще отнюдь не ржавые шестеренки и пусть с дотошностью, бюрократизмом и неизбежными подъемами в третьем часу ночи преследовать врагов Белого пламени.              По застенкам дворца, где высокие темные стены с коптящими факелами выхватывали из темноты узкие полоски коридора, его провел писец, приставленный к нему от секретариата контрразведки. Парнишка — иначе не скажешь — шел с факелом в одной руке и письменными принадлежностями в другой с видом, совершенно не выдававшим в нем непривычки: лабиринт коридоров он знал хорошо, должно быть, совершенно не был смущен таким выбором времени допроса. Меенге это нравилось. Потирая руки в перчатках, он шел за секретарем.              Тот, наконец, потянулся к поясу, где к ремню были прикреплены ключи на кольце, когда впереди замаячили две высокие фигуры в доспехе. Снял с кольца ключ. Стража перед Меенгой вытянулась. Секретарь открыл тяжелую дверь. Пригласил дознавателя пройти первым, перехватив пергаменты с кошелем с перьями.              Меенга выправился. Что ж, запрос де Ридо ему ясен — не всегда дела разведки его касаются и далеко не так обычно звучат распоряжения де Ридо, но раз в этот раз так, то так тому и быть.              — Вы — со мной, — сказал Меенга стражникам. Потом бросил взгляд на секретаря. — Ты — ждешь в зале. Пошлю за тобой.              Секретарь кивнул с почтением, но без суеты, и четким шагом, не переходящим в слишком спешащий, ушел обратно по коридору, вложив факел в держатель. Меенга кивнул на камеру, чтобы стража взяла свет и вошла первой. Сейчас узник увидит стражу. Увидит не сразу — после полутора суток в полной темноте сначала будет долго бороться с ослеплением и пытаться различить хоть что-то, даже от тусклого света факела.              Да, вот он их увидел, пошевелил руками, попытался приподняться, чтобы сесть удобнее перед пыткой, которой будет снова ждать. Решил, что разведка снова принялась за допрос. Цепи на запястьях характерно звякнули: несколько колец ударились друг о друга, а потом еще раз. Меенга стал отсчитывать секунды, но потом остановил счет. Что, даже ничего не скажет? С выдержкой, значит? Что ж, тем интереснее. Напряженное молчание — тоже увлекательнейший сценарий для старта.              Теперь он сам вошел в камеру. Сначала многозначительно, свысока, оглядел пленника. Да, как он и думал, прикован кольцами на запястьях к штырю чуть повыше его головы. Сидит на голом камне. На плече — плохо зажившая рваная рана: Меенга узнал фирменный след беличьих наконечников. Вид его, впрочем, не слишком изнеможденный. Только немного — бледен, кровь присохла возле губ, кости целы, рассудок в норме. Взгляд не ищущий, в глазах не надежда, так, безразличие, причем безразличие нехорошее, высокомерное, так глядят фанатики — хладнокровные, рассудительные фанатики, планомерно и жестоко идущие к своей безумной цели. Волосы висят вдоль лица. Темные. Лицо не осунулось. Синяки под глазами имелись, амвпрочем, Меенга видел ситуацию и похуже. Разведка не сняла с его рук колец. На мизинце правой руки — золотое с изумрудом. Огранка хороша. На левой — на безымянном — тонкое, серебро. Нет, не серебро. Белое золото, конечно. Недурно. Нет, в целом, у этого экземпляра будет долгая история — его выдержка сыграет с ним дурную шутку. Судя по тому, сколько на полу было крови и что лежало на столе, пленнику уже было впору плакать о смерти. Но нет. Сидит. Поглядывает на него исподлобья. Изучает так же, как Меенга изучает его.              Меенга подошел к столу. Снял перчатки, бросил их на скамью. Потом поглядел на стражу.              — Освободить, — велел он страже. — Принести воды.              — Вина, — отозвался пленник. Меенга поглядел на него.              — Вина. И вон отсюда.              Стража принялась за дело. Отцепили цепь от стены, подняли пленника. На ногах он стоял уверенно. Посадили на скамью, хотели прикрутить цепь к столу, но Меенга бросил недовольный взгляд.              — Человеческого языка не понимаем. Освободить, я велел, — холодно, тихо, неприятно процедил Меенга.              — Совсем, Ваше Превосходительство?              Меенга не слишком спешил отвечать. Стража сама сообразила, что совсем. Сняли цепи с запястий. Закрепили факелы у стола и убрались. Меенга снова мерил взглядом пленника. Дерзкий. Неприятный. Скрытный. И взгляд, как он теперь разглядел в свете факела, нехороший. Вопреки тому, как обычно люди тянутся растереть саднящие запястья, пленник потянулся к кольцу, прокрутил его, поднял взгляд на Меенгу, они встретились. Меенга усмехнулся, — да, он следил за каждым его взглядом, едва он вошел в камеру.              — Обручальное, — пояснил он.              — А второе? — кивнул Меенга на правую руку.              — Напоминание о прошлой жизни.              Замолчали. Открылась тяжелая дверь, принесли вина. Меенга разлил в два бокала, пленник взял его под ножку. Рука его не дрожала. Пил он, смакуя, не чтобы утолить жажду, а чтобы насладиться вкусом. Меенга только вдохнул аромат вина, но пить не стал. Потянет ко сну. И все же теперь, когда он так много узнал об этом человеке, он в последнюю секунду решил сменить тактику и отпил из бокала.              — Я не произвел того впечатления, которое хотел, — сказал он, садясь на скамью и оправляя рукава.              — Может, не произвели такого, какое хотели, но определенное все же произвели, — ответил пленник. — Человека, которого отправили не допрашивать и не выпытывать, а разглядывать и фиксировать. Скорее чтобы удовлетворить ваше любопытство и обогатить ваш опыт, чем добиться конкретного результата от моих слов. Если бы мне было что сказать.              Меенга смотрел на то, как он опускает бокал. Что ж, пусть так. Он поднялся, сделал несколько шагов в сторону, повернулся на каблуке сапога, вернулся.              Тут пленник посмеялся негромко.              — Выбрал неудачное время. Мог бы выбрать другое, но боюсь, что меня вынудили обстоятельства.              — Так какие же события вас вынудили явиться в столь неподходящее время? — елейно спросил он, но потом сам не выдержал игры, которую играл, и опустился на скамью. — Налейте мне вина, будь оно проклято, — он подвинул пленнику свой бокал. Тот разлил вино. Они выпили. Меенга не напомнил про свой вопрос, но пленник сам сказал:              — События на Севере, разумеется. — Он не стал дожидаться, пока Меенга спросит. Да он бы и не спросил — смотрел бы, дожидался. — В Новиграде костры до небес.              — Жгут ведьм, которых сами породили своей бездарной политикой, — отозвался Меенга.              — И не только их. Если посчитать, сам я чуть не был казнен уже трижды. Так что ваша виселица не первая. Вероятно, и не последняя.              Меенга поднял на пленника скептичный взгляд — обычный взгляд не выспавшегося, уставшего человека. Пленник встретился с ним глазами, и Меенга в них не заметил ничего такого, что заставило бы усомниться в его трезвости. Пленник не подавал и признаков дурных намерений. В это недолгое молчание Меенга для себя решил, что он будет делать.              — Призраки прошлой жизни будут долго преследовать вас, дорогой друг, — произнес он. Пленник неопределенно покачал головой. — Если только вы сами от них не избавитесь. Скажите, зачем вы в Нильфгаарде, и я посмотрю, чем я смогу вам помочь.              Пленник такого поворота в разговоре не ожидал, но во внешнем виде его это отразилось скромно: он приподнял подбородок и проглядел Меенгу как насквозь. Как будто хотел услышать что-то недоступное человеческому слуху.              — Помочь? — настороженность в его голосе едва чувствовалась.              — Скажем, я в вас вижу много талантов, которые пригодились бы мне в моей работе. Мне известно, что на Севере вас разыскивают за несколько весьма красочных убийств, но Нильфгаард — это не Север. Если только вы не сотворили что-то непоправимое на Нильфагаардской земле или не собирались сотворить, четвертой вашей казни не состоится.              Пленник задумался. Меенга видел, что задумался он не над тем, что ему следует сказать. Скорее пленник хотел взвесить за и против высказанного им предложения.              — На ваш вопрос я ответить не могу. Я не зачем в Нильфгаарде, — сказал он, наконец. — Если вас удовлетворит такой ответ. Вы наверное ждали, что я бежал от северного правосудия, преследуемый за убийство. Или за магию, — тут пленник щелкнул пальцами, на несколько коротких мгновений удержав на ладони небольшое пламя, которое потушил в кулаке. Меенга не показал удивления, но бросил взгляд на цепи, которыми маг был прикован. И заключил для себя, что прикован он, в сущности, не был: оковы были стальные — сущий пустяк для достаточно обученного мага. Сомневаться в пленнике не приходилось.              Меенга заулыбался. Маг замолчал, проследив за взглядом дознавателя.              — Каков трюк. Для чего же сидеть в заточении добровольно? — спросил Меенга.              — От скуки, — сказал маг. — В Нильфгаарде я от скуки.              Меенга знал себя очень хорошо. Когда на допросе у него — главы службы, опытного дознавателя, руководителя стражи, знатока лжецов и манипуляций — пропадало обычное для такого рода досуга чувство безопасности, это означало, что просто так казнь теперь назначать нельзя, потому что она не пойдет по плану. Быть в одном помещении с незаключенным в двимерит магом было не просто небезопасно — самоубийственно.              Маг это доказал, начиная подниматься из-за стола. Меенга тогда сжал зубы, поднялся тоже, попятился к двери и не сразу руками нашарил скользкую ручку.              Маг повел руками вдоль каменного пола, в легком движении собрал магии пуд над собою и опрокинул с такой силой, что со стола покатился бокал и разбился об пол в момент, когда Меенга вывалился из камеры на своих солдат. Те поймали его под мышки. Следом из камеры вышел маг.              Солдаты схватились за пики, но Меенга махнул рукой, чтобы они опустили оружие.              — Пленник дурных намерений не имеет и волен идти куда хочет, — машинально проговорил он, сам не веря своим ушам. Маг поклонился коротко, почтительно, и спокойным шагом направился вдоль коридора. Меенга стоял с несколько минут с лицом, как у ничего не понимающих стражников у него за спиною, пока в голову не ударило отрезвление.              Тогда он почувствовал, как к горлу подступает гнев и страх. Он обернулся на каблуках к страже.              — Вы, черти, почему сразу не… — начал он сквозь зубы. Солдат скукожился.              — Так ведь, господин, не знали мы, что он маг. На Старшей речи он не говорит. При себе артефактов не имеет. Ну какой из него маг? — оправдался стражник. Меенгу ответ не устроил, но что толку устраивать нагоняй солдатам. Лучше он передаст эту оплошность их командиру, пусть он разбирается с ними.              Разложить по полочкам досье пленника вошло в бесконечный список задач Меенги на последующие несколько дней.              К утру на его столе, обычно бытовавшем в безукоризненном порядке, было разложено бумаг в несколько слоев. Преимущественно заставленные кляксами с пера, только несколько из них что-то значили. Только несколько из них имели для него ценность. Ни одна из них не позволяла бы прищучить мага, бесследно растворившегося к темноте длинных коридоров. Чертовы маги с Севера.              Меенга с утра ждал не бумаг, разумеется. Он был неглуп, он даже скромно надеялся на то, что мог бы называться рассудительным. Работать с таким пленником, как его клиент, надо было с обширным материалом о его прошлом. И хотя маг был опасен и мало было известно о нем, он не солгал на допросе ни разу — Меенга хорошо различал оттенки в голосе осужденного и ложь чувствовал, как собака. Скука может привести его в очень дурную ситуацию, возможно, заставит совершить ошибку, но вряд ли сподвигнет на дела грандиозные и вредительные — о нет, никто не разрушает государственностей со скуки.              Один знаток магов Севера был ему известен. Не считая самих магов Севера, с которыми Меенга предпочел не иметь дела до последнего. Немного скользкий, но не глупый и весьма осведомленный Яков Гоогенстра, полезный хотя бы потому, что сам много лет учился у Северных профессоров, насколько Меенге было известно, и оставался в Вызиме, где предпочитал работать в силу близости северных земель. Сносный посыльный доберется до Вызимы за несколько дней. Меенга велел секретарю отыскать такового, пока он набросал письмо: “Северный маг, бежавший несколько недель назад”, “типаж нордический”, “богат”, “вероятно, преследуемый по закону за преступление, помимо еретичества” — доложить все, что известно, за разумное вознаграждение.              Ответы Меенга получил, когда его рвение уже спало в значительной степени. О маге было не слыхать, и ничто, кроме пустующей камеры дознавания, не выдавало произошедшего. Тем не менее, в один из поздних вечеров посыльный вошел в его приемную и передал запечатанную бумагу. Меенга развернул ответ, пробежал глазами кривеющие к финалу письма строки на измазанном пергаменте обычного безукоризненно педантичного Якова и покачал головой. Отложил бумаги в тяжелый ящик стола, постучал пером по столу, посмотрел на шагающие часы на стене. И решил, что сегодня с него хватит. Он развернул посыльного, чтобы не стоял над душою, закрыл свои закрома с бумагами и удалился из дворца, веля подать ему карету до своего особняка. Не далее как утром жена его известила о приеме давно не ведущей светской жизни овдовевшей кузины Императора Фиц-Глеант, что наконец собрала своих не слишком образцовых домочадцев, и остаток дня Меенга намеревался провести в подготовке к этому вечеру.                     Гекова жизнь провела его по тропинке очень скользкой, что он едва не попрощался с нею от своей неосторожности.              Гек стоял за высокими ящами, которые друг на друга сгружал огромный широкий в плечах грузчик. Эти зарабатывали свои кроны, разгружая большие корабли, не разбившиеся по пути со Скеллиге. Пока Гек им не мешал, они его не шугали. А Геку стоять за ящами в порту было удобно — видать всю улицу, каждого прохожего. Вот девица — она из заведения, куда его не пускали в силу его возраста. Вот краснолюд — тот орет матом на моряка, Гек половину его слов не разбирает. Торговец велит грузчику быть поосторожнее с его товарами. А вон из арки вышли просто прохожие — таким в порту делать нечего: высокий дворянин северного вида (хотя на громил с островов не походил, те шли вперед пузом или грудью, а этот вышагивал чинно, как какой из нильфских генералов), и высокий старик с профессорскими очками в черной университетской мантии. Гек пригляделся к ним повнимательнее, опираясь плечом о ящики.              — А ну посторонись, пацан! — гремит над ним грузчик. Гек отходит в сторонку. Грузчик опускает ящик вниз, потому что ставить их вверх ему уже неудобно.       Гек не любил нервировать портовых работяг, те если разойдутся, так вся улица обернется, и Геку ничего не достанется. Он поднял руки, извинился. Грузчик махнул рукой, ушел за другим грузом. Гек тогда снова нашел глазами двоих прохожих и быстро зацепился за то, что искал: у дворянина, между прочим, мешочек золотых на поясе. У старика ничерта нет — может быть в карманах мантии и лежит монета, конечно, но Геку в его карманах можно будет утонуть. А вот сорвать мешок с пояса богача будет проще. Гек на них будет целый месяц шиковать, а сегодня вечером наконец наестся до отвала, чтобы не мочь встать, и поспит в постели, если у старого трактирщика будет свободная комната. Заплатить-то он сможет теперь. Даже если заметит дворянин — что он, побежит за ним что ли? Нет, люди такого типа не бегают — очень боятся спровоцировать смех.              Гек оглядел набережную вдоль порта, прикинул, где будет удобнее выскочить им навстречу, чтобы столкнуться и сразу скрыться в переулке, пока они не очухались. Приметил подходящий мосток, тогда оторвался от ящиков, поднялся на уровень улицы и пошел навстречу своим целям, пряча улыбку.              Мешочек у мага висит под левой рукой, и с этой стороны от него идет его профессор. Надо пройти меж ними, растолкав обоих, сойдет за грубость, тогда за возмущением они долго не сообразят, что произошло. Вот они уже совсем близко. Гек прибавил шагу, чтобы стремительно влететь в дворянина боком, и опустил глаза, чтобы не привлекать к себе внимания.              Наконец столкнулся с дворянином. Правой рукой сдернул мешочек золотых, приятной тяжестью легший в руку, спрятал его под рубашку. Левым плечом подался вперед, как будто чтобы пройти поскорее. Профессор от столкновения остановился.              — Внимательнее, молодой человек, — добродушным старым голосом сказал он. Но Гек уже делал широкий шаг — самый важный шаг сразу после того, как что стащишь, после которого все уже кончено — только шмыг в переулок, и концы в воду.              — Не спеши-ка, — тяжелая рука легла на плечо, от ледяного тона по спине пробежали мурашки. Гек хотел было спихнуть руку с плеча и припустить по улице. Но не смог. — Верни, что взял, — велел дворянин и требовательно подал руку.              — О чем это вы, мой друг, — вмешался профессор, но Гек потянулся к мешку золотых, вернул их в раскрытую ладонь господина. — Ах вот оно что, — улыбнулся он.              Дворянин сжимал его плечо крепко, подтолкнул его красноречиво к стражнику, зевающему в переходе. Гек уперся ногами в мостовые.              — В Скайриме за воровство отрубали руки, мальчик, — заметил дворянин. — Это тебе известно? — спросил он.       Гек замотал головой, сглотнув слюну. Профессор учено заметил, что в Новиграде обыкновенно воров клеймят. Дворянин улыбался, видать, представил клеймо под русыми волосами Гека.              — Простите, господин! Простите! — Гек повернулся к дворянину, только чтобы он не потащил его к страже. — Не повторится! Я больше никогда…              — Лжешь, — улыбнулся дворянин. Гек тут совсем сжал зубы — в улыбке его свернули клыки, торчащие кверху и книзу меж обычных человечьих зубов. Гек прикусил язык. — Воровство тебя кормит. Как не повторится? — спросил он скорее риторически.              Бывало такое, что Гека ловили за руку и устраивали нотации на тему позволенного и непозволенного, и Гека эти разговоры утомляли страшно, но тут он боялся прослушать каждое слово. Цеплялся за него, как за дополнительную секунду — как будто дворянин его убить собирался прямо на месте. Отчего такой тревожный страх накрыл его, Гек не знал. Да и не думал он об этом. Думал, что он голоден, что останется без ночлега, а может и без кистей, как грозит дворянин.              — Сколько тебе лет? — спросил дворянин.              — Одиннадцать, — сказал Гек. Спешно добавил: — господин.              — Я вам говорил, Стейн, людей в неблагодетель толкает в первую очередь нужда, — сказал Профессор. — И только потом уже — дурные нравы. Голоден ты небось, воришка? — спросил он у Гека. Гек помотал головой так отчаянно, что ничего не мог рассмотреть перед собой. — Да как нет? Не верю. Отпустите его, Стейн. — Профессор стал хлопать себя по карманам, нашел несколько золотых, отдал их Геку. — Пойди возьми вареник, а после — найди меня у книжного мастера на площади Иерарха. Найдется для тебя ночлег да кое-какая работенка.              Дворянин ослабил хватку, хлопнул Гека по плечу, развернулся на пятках, и они с Профессором мерно последовали дальше вдоль порта.              — Струсит, — сказал дворянин Профессору.              — Струсит — так струсит, но по крайней мере сегодня будет сыт, — сказал Профессор.              Дальше Гек уже не слышал. Стоял, как вкопанный, держа в руках кроны. Отчего-то внутри себя запротестовал, что не струсит, хотя вид дворянина все еще внушал леденящее оцепенение. Гек пересчитал кроны. Семь. Хватит на три вареника, если уболтать Эйвара Хаттори на особенную щедрость. Ладно.              Вечером к книжному мастеру он не явился. Явился двумя месяцами позднее, когда лето скоропостижно сменилось ревущей проливными дождями и ночными заморозками осенью, проще говоря, когда идти стало уже некуда и когда от сухости в горле и гудения в голове не хватало сил на то, чтобы удирать от заметивших пропажу золотых господ. Тогда профессор встретил его на пороге, с неделю поил микстурами, пока ему не стало легче, подрядил переписывать какие-то из его писем, что Гек не заметил, как начал разбирать его каракули и вместе с тем недурно читать. Между делом профессор наведывался к своему другу, где, по его словам, преподавал Старшую речь его жене. Так Гек побывал в доме дворянина. Мягкая молодая девушка предложила ему орехи в меду. Сам дворянин смерил его взглядом, Геку показалось, насмешливым.              — Стало быть, одумался. — Гек не ответил. — Одумался — это хорошо.              Когда Новиград порядочно завалило снегом, профессор и вовсе предложить уехать с ним в Оксенфурт.              — И раз уж ты побывал в особняке Стейнов, будешь нашим посыльным. За плату, разумеется, — подкупающе разъяснил профессор.              Ради орехов в меду Гек согласился. Провел два сытых года, каждые две недели отъедаясь сладостями с позволения жены господина Стейна. Тот и сам не возражал, и Гек заметил, что его лицу не чуждо гостеприимство и мягкость, особенно в присутствии этой женщины. Он встречал Гека в дверях, забирал у него письма, спрашивал о профессоре, опускался в кресло, разворачивая конверты. Спускалась его жена. Они начинали перекидываться какой-то игрой слов, суть которой Гек плохо понимал. Если Гек попадал в Новиград поздно, он даже ночевал у Стейнов и наутро господин мог передать ему письма в ответ.              Два прекрасных года оборвались в одну из таких поездок, когда Гек долго стучал в дверь особняка и не получал ответа. В Новиграде стояла мокрая осень. Гек прикинул в голове. Можно было бы переночевать в таверне на дороге славы и попробовать прийти с утра — может, Стейны у Вегельбудов, тогда понятно, что дома никого — они не держали прислуги.              Гек спрыгнул с крыльца, подобрал сумку поближе, чтобы она не болталась у ног, когда услышал за спиной, как дверь все же отворяется. Он обернулся. В узкой щели, на которую Стейн приоткрыл дверь, показалось лицо сухое, безразличное. Которому впору были глаза светящиеся и клыки острые. Гек совсем забыл, что они и были, только обычно Гек не обращал на них внимания, когда Стейн посмеивался над замечаниями жены и читал вслух ей пожелания от профессора. А тут можно было с непривычки даже с крыльца свалиться, оступившись. Но Гек взял себя в руки. Ему уже тринадцать лет все-таки.       — Письма. От профессора эд Бакре, — сказал он, как будто Стейн не знает, зачем Гек еще мог наведываться.              Он ничего не сказал, только поглядел на погоду нехорошую и темную ночь, опускавшуюся на Новиград с востока. Исчез в темноте особняка, не закрыв за собою дверь. Гек счел это за приглашение и прошмыгнул внутрь, прикрыв за собой.              Стейн стоял в глубине гостиной с бокалом вина.              — Что профессор?              — Велел кланяться, — сказал Гек. Профессор еще кое-что велел. Велел не болтать с господином, если он будет в дурном расположении духа. Гек не сильно разбирался в расположениях духа, а потому не вполне понял, в каком случае не следовало задерживаться. — А где госпожа? — спросил он. Хотелось сладкого.              Стейн перевел на него уставший взгляд. Молчал. Покачал головой, переложил бокал в левую руку и правой повел в сторону. От этого со стола поднялся серебряный поднос со сладостями, какими обычно госпожа баловала Гека. Поднос плавно пролевитировал к нему. Гек что-то не сразу вспомнил как говорить словами. Не знал он, что господин Стейн колдует. А он колдовал, а магия — дело недоброе. И это если позабыть про клыки его и глазищи. Гек сжал зубы.              — Угощайся. — Гек помотал головой. Отчего — сам не понял. Зато начинал становиться ближе к выражению про дурно расположенный дух или как его там. Господин протянул открытую ладонь. — Письма, — напомнил он. Гек опомнился, принялся суетливо копошиться в сумке. Достал профессорскую корреспонденцию, отдал господину. — Ты можешь переночевать в спальне наверху. Не стоит тебе ехать в ночь, — сказал Стейн, опускаясь в кресло и срывая сургуч с запечатанного письма.              Гек прошел к лестнице на второй этаж, где госпожа обычно стелила ему постель, но остановился и повернулся на пятках башмаков.              — А все-таки, где госпожа? — спросил он. Маг поднял на него взгляд исподлобья, помолчал.              — Мертва.              У Гека перехватило дыхание. Он попятился, но запнулся о лестницу и уселся на ступень. Маг углубился взглядом в свое кислое вино, а Гек сжал зубы, чтобы не раскиснуть тут перед господином. Иногда бросал на него взгляд короткий, чтобы поглядеть, как он себя ведет. А маг вел себя замедленно и опустошенно.              — И что же вы, мастер, ничего с этим не сделаете? — спросил Гек. Маг не посмотрел на него, все рассматривал цветное стекло, выводящее во двор.              — Кое-что, пожалуй, сделаю. А ты завтра передай Алонзо, чтобы он не возвращался нынче летом в Новиград. Здесь будет неспокойно, — сказал он размеренно задумчивым тоном. Тогда Гек поднялся на подгибающихся ногах, добрел до спальни, просидел без сна до рассвета и утром, забрав у не покинувшего свое место мага письма, вернулся в Оксенфурт.              Профессор, встретив Гека на пороге своей профессорской кельи, просмотрел письма быстрым взглядом из-за очков. Поглядел на Гека, спросил отчего-то, цел ли он, и тогда велел пойти заняться чтением или каким другим полезным делом. А потом почти месяц не посылал Гека в Новиград, хотя писем написал с три мешка и еще долго разговаривал с какой-то женщиной в одном из коридоров Академии.              Наконец однажды снова вложил Геку в сумку письмо со знакомым именем на подписи, хлопнул его по плечу и углубился в свои иссохшие пергаменты, как ни в чем не бывало. Гек стоял в недоумении с полминуты. Что с таким письмом делать. Профессор на то и профессор. Он смотрел на мир по-профессорски, упрощенно то есть. Гек решился его окликнуть.              — Профессор? А как это до Нильфгарда?              — Что Новиград, что Золотые башни, все одно, — махнул рукой профессор. Для него сложностью было оценить в квант-реалистичных терминах хаотические перемещения магических частиц в момент Сопряжения Сфер. А вот это все — житейское — было слишком просто, чтобы беспокоить его ум.              — Мастер, где Новиград, я знаю, а нильфы — те за горизонтом, у черта на куличиках, — сказал он профессору. Профессор тогда поправил круглые очки. Квант-реалистическая теория его нынче очень занимала. Еще бы Гек знал, что это такое.              — Да, это я не подумал. Сделаешь так. — И он велел прибиться к кому из нильфов, заполнявших нынче Вызиму.              Добраться до Вызимы оказалось несложно, мальчик подсел в повозку сапожника. В Вызиме стало сложнее. От нильгаардских солдат он мог получить разве что подзатыльник — и получил, решив, что впредь к ним не сунется. Из нильфов еще были торговцы, но те не брали попутчиков, тем более тех, которые не доставали им до пояса. Гек выпрашивал у владельца книжной лавки, перевязывающего обернутые в мешковину стопки книг.              — Мастер, я вам мешать не буду и в любом городе нильфов, где вы скажете, сойду.              — Все к югу — города нильфов. Нет, малышня, — отвечал с грубоватым акцентом переплетчик, хотя вид его был добродушный. — Оставайся дома.              — Так дом у меня не в Вызиме, — сказал Гек, залезая на табурет для верхних полок. — Давайте я вам с книгами помогу? А вы меня возьмете, а, дядя?              Старик поднял на него взгляд и хотел что-то сказать, но в книжный вошли — какая-то молодая дама в черном платье, волосы ее были забраны высоко, от теней на глазах она казалась очень строгой. Каблуки ее сапог звонко отбивали ее шаг по половицам.              — А, госпожа Фиц-Глеант, — повернулся к ней переплетчик. — Ваш заказ прибыл, прибыл, где это я его отложил, — старик нагнулся под прилавок, поднялся, придержав берет, суетливо осматриваясь. Сборы перед отъездом разорили его порядок. Дама сказала, что не спешит. Дрожащую и трясущуюся суетливость старика это не убавило. — Ах, это хорошо, это хорошо. Куда это я его отложил, на складе что ли…              — Давайте я посмотрю! — спрыгнул Гек с табурета. И, не дожидаясь позволения мастера книг, убежал в кладовые помещения.              — Так ты его не найдешь, дурак, как же ты отличишь… — разразился старик, но мальчик уже скрылся за высокими полками. Старик вытер платком щеки. — Ладно, еще здесь посмотрю, вряд ли на складе, конечно, — он тогда снова опустился под прилавок. Дама стояла, сложив руки в замок, оглядывала полки и струящуюся в лучах света из окон книжную пыль. Тогда из дверей подсобки с перевязью книг показался мальчик. Дама улыбнулась — пачка книг была для него тяжеловата.              — Как вы сказали, госпожа Фиц-Глеант? — спросил он, поставив стопку на табурет. Потом показал привязанный к бечевке ярлычок. Дворянка разглядела на нем свою фамилию.              — Совершенно верно, молодой человек, — сказала она и наклонилась к перевязи, пересчитала тома. Мастер книг поднялся из-за стола, поглядел на мальчика поверх очков. Что он читать умел, оказалось для него сюрпризом.              — Видите, мастер, ну возьмите меня в Нильфгаард, — попросил он снова. Тут мастер уже не стал отказывать сразу, но пока раздумывал, к нему обратилась госпожа Фиц-Глеант.              — Зачем тебе в Нильфгаард? — спросила она.              — Доставить послание, — мальчик прижал к себе висящую возле его колен сумку.              — И как ты собираешься это сделать? Сколько тебе? Десять?              — Тринадцать, — гордо ответил мальчик.              — А по-нильфгаардски ты говоришь? — спросила госпожа.              — Нет, — замялся парнишка.       Мастер книг уже думал, что надо выручать его из лап дворянки, чтобы она его не засмеяла. Мальчишка и знать не знал, с кем говорит. Мягкость госпожи Фиц-Глеант — дело редкое, и испытывать ее не стоит, тем более безродному северному беспризорнику. Старик уже открыл было рот, но не посмел перебить дворянку из столицы.              — И куда именно в Нильфгаард тебе надо?              — В столицу, — с готовностью отвечал парнишка.              — Можешь поехать со мной. Глядишь, поучишься кое-каким словам, — сказала она и подняла свои книги. Гек чуть не подпрыгнул от счастья.              — С радостью, госпожа! Давайте, я заберу, — он чуть не силой отнял у нее книги и она, усмехнувшись, открыла ему дверь из книжной лавки, шагая медленно, чтобы мальчишка не запнулся в спешке. Махнула рукой в перчатке переплетчику.              Через два дня госпожа Фиц-Глеант действительно собралась в город Золотых башен. В карету уложили всяческие пожитки в долгую дорогу, они поехали. Госпожа Фиц-Глеант находила Гека забавным и научила его представляться, спрашивать, как дойти до какого-то места, извиняться, прощаться и обращаться к людям высокодворянского происхождения. Такого, как ее собственное.              — Вы-со-ко-пре-вос-хо-ди-тель-ство, — диктовала она по слогам длинные титулы. Гек повторял, оттого что заняться в карете все равно было нечем. Так что лучше марать бумагу каракулями, которыми писали нильфы и эльфы, и еще наслаждаться снисхождением дворянки.              — Высокопревосходительство! — довольно успешно повторял Гек. Госпожа Фиц-Глеант улыбалась.              — Ваше.              — Ваше Высокопревосходительство, — тогда старательно записывал он.              Не прошло и полутора недель, как один из приторно расцветших травами поздней осени особняк Фиц-Глеант в нескольких верстах от города Золотых башен встретил их небольшой конвой. Долгая полоса каменной стены отделяла территорию поместья от тракта. Гек сначала долго сидел и упорно глядел на сапоги госпожи Фиц-Глеант, но потом не удержался и подскочил к окну. Наконец, перед лошадьми распахнули кованные ворота, возле которых стояла стража — и не эти северные пьянчуги, закованные в круглые бочки своих неловких панцирей, а огромные черные солдаты с позолоченной саламандрой на массивных щитах.              Карета и сопровождение вкатились на широкую аллею, ведущую к стоящему в отдалении, в глубине поместья особняку. Гек опустил стекло, высунулся на улицу, чтобы разглядеть, как аллея, огибая фонтан, подводит к двум лестницам, ведущим к главному входу. Возле фонтана стояло карет бесчисленное множество — Гек таких чисел не знал, а по лестнице спускались двое: немолодая женщина в сдержанном черном платье, вышитым золотом по подолу, и в шляпе, роняющей глубокую тень на ее лицо, и с ней под руку — мужчина, моложе ее и отчего-то одетый не в дворянский фрак, а в северный бардовский наряд. Люди перед ними расступались, слегка склоняли головы и отчего-то салютовали узкими бокалами. Гек, разглядывая это великолепие, чуть не вывалился из кареты, когда лошади начали заворачивать вокруг фонтана. Госпожа Фиц-Глеант рассмеялась, когда Гек, едва удержавшись, съехал на пол кареты.              — Держись позади и будь почтителен. Право, не ожидала, что мы попадем на такой пышный вечер, — сказала она, когда карета остановилась и подпрыгнула на рессорах от того, что кучер спрыгнул на мостовую открывать перед госпожой дверь. Госпожа Фиц-Глеант подобрала подол платья, изящно вышла из кареты, позволив кучеру помочь ей, и окинула взглядом стоявших перед ней женщину и барда. Гек глядел на них из тени кареты.              — Как ты добралась? — на нильфгаардском спросил бард. Гек едва разобрал слова и не сразу решил, что услышал правильно. Госпожа учила его обращаться только в самом вежливом тоне к таким, как она, дворянам кровной близости к имперской семье, а бард, хотя и не был одет по-дворянски, спрашивал ее на ты и не обогащал речь разнообразными титулами.              Госпожа Фиц-Глеант присела в реверансе перед женщиной, та благонамеренно склонила голову в приветствии.              — Отлично добралась, мой путь скрасил один мальчишка. Я в этом путешествии начала понимать твою привязанность к Северу, — сказала она. Она подала руку мужчине, тот, следуя вполне дворянским ритуалам, позволил ей обернуться вокруг своей руки, чтобы оглядеть ее с ног до головы.              — Да, смотрю притащила с собой какого-то оборванца, — беззлобно улыбнулся бард. Гек захлопал глазами — это он про него? Госпожа Фиц-Глеант повела рукой, чтобы Гек выбирался из кареты. Сама продолжила:              — Право, я и не думала, что ты вернешься так скоро.              — Я прибыл только вчера. Думаю, что впредь я вернусь на Север только в статусе консула, — ответил бард. Госпожа Фиц-Глеант перестала улыбаться, поглядела не него с удивленно-огорченным видом. — На то есть причины.              — Надеюсь, — сказала она потеряно. Потом обернулась на Гека, который вылез из кареты, встал перед бардом и немолодой женщиной. — Мой спутник, Гек. Прошу, мама, позволь ему остаться у нас до утра, а на утро вели отправить его с покупками в город, — здесь она перешла на всеобщий и Гек перестал ломать голову над каждым ее словом. Женщина поглядела на Гека, Гек тут же склонил голову в поклоне.              — Что ж, пусть так, — благосклонно сказала она. Ее лицо было еще не старое, осанка расправляла ее узкие плечи, закрытые строгим, вообще-то, платьем. Когда Гек осторожно поднял голову, боясь нарушить с полсотни правил этикета, которые не успел запомнить из рассказа госпожи Фиц-Глеант, нашел в ее взгляде доброе, уравновешенное снисхождение благородного толка. Это придало сил. А кроме того, он готов был готов поклясться, что хозяйка поместья, поглядев на него, картинно расправила плечи, чтобы Гек и сам встал ровно и не глядел на нее снизу вверх. — Что дитя с Севера ищет в Городе Золотых башен, если не секрет? — спросила она у Гека. Всеобщий ее был безупречен, в отличие от госпожи Фиц-Глеант младшей, которая слегка глотала гласные и иногда заплеталась в словах.              — Я должен доставить письмо. — Женщина тогда улыбнулась, поглядела на дочь.              — Как удачно ты привела мальчика. Ваш покойный отец говорил, что ребенка отправляют посыльным только дураки и разведка. И если твой случай — второй, вероятно ты найдешь получателя в нашем дворе. Но, пожалуй, сначала надо привести тебя в порядок. И тебе, Ирен, следует отдохнуть с дороги. — Она повела рукой в сторону, обернулась. По лестнице сразу сбежала прислуга. Она велела им что-то на нильфгаардском.              Госпожа Фиц-Глеант ушла под руку с братом, а Гека утащила в особняк одна из служанок, что смогла объясниться с ним на всеобщем. Гек провел в горячей воде ванной, оттираемый прислугой, с час, пока его не одели в какие-то немного нелепые узкие штаны и глуповатую рубашку с широкими рукавами, заканчивающимися свободными фонарями на запястьях и с воротником с рюшами. Тогда служанка напялила на него тяжелый кулон на длинной золотой цепи и тогда отпустила его, наконец. Гек схватил сумку и выскочил из ванной комнаты в темноту ночи, освещенной факелами и лампами, трижды пробежав по одному и тому же коридору.              Двор особняка оказался огромным. С этой стороны на площадь выходил высокий фасад поместья. В сад, окруженный кипарисами, можно было попасть через единственную огромную арку, увенчанную палящим солнцем. Гек потихоньку шел к арке. Под аркой стояло много солдат. Подняв подбородки и выпятив закованную в сталь грудь, они стояли с огромными алебардами в карауле. Золотые саламандры блестели на груди.              Гек невольно замедлил шаг, прибрал к себе сумку с письмами и остановился перед караулом. Солдат на него даже не посмотрел, так и стоял, задрав подбородок. Не обругал, как если бы подойти чересчур близко к стражнику под воротами Иерарха в Новиграде. Гек поглядел через арку туда — внутрь. В саду, за широким передним зданием, казалось, был еще такой же город, как по эту сторону. Было видно высокие узкие хвойные деревца, похожие на вытянутые хвосты, и какие-то цветы, и еще слышно фонтан. Под аркой плечом к плечу стояли солдаты — такие же, в карауле, с алебардами.       Гек представил: он делает шаг в арку, и они все отпускают свои алебарды, и они валятся на него сверху вниз. Гека передернуло. Он попятился. Поднял сумку, поглядел на конверт для уверенности: мелкий, изысканный почерк мастера курсивом выводил: старому другу Севери Стейну, Золотые башни и окресности. Тогда Гек набрался решимости, выдохнул, убрал письмо в сумку, прижал ее к себе крепко-крепко, и бегом припустил в арку, в сад, зажмурившись.              Он никогда так быстро не бегал. Бежал, кажется, тысячу шагов, представляя, как позади него одна за другой валятся огромные острые алебарды. Бежал, пока не услышал недовольный “Эй ты” на нильфгаардсокм и не врезался в чью-то черную юбку, покрытую таким же черным шелковым кружевом. Платье покачнулось и вскрикнуло от столкновения. Тогда глаза пришлось открыть.              — Приношу свои извинения, Ваше Высокопревосходительство! — выпалил на нильфгаардском Гек. Оглянулся только теперь — алебардисты стояли далеко за спиной и алебарды их стояли на месте. Мальчик все не мог отдышаться. Женщина перед ним переступила с ноги на ногу. Гек поднял взгляд.              — Чей этот несносный ребенок? — спросила она строго. Гек хлопал глазами. Так далеко в Нильфгаардском он еще не заходил. Вторая, что с ней рядом, прислонилась к ней ближе, что-то шепнула на ухо. Тогда женщина наклонилась над ним. Повторила, теперь на всеобщем. — Спрашиваю, ты чей будешь? Как ты здесь оказался? Сейчас велю страже вышвырнуть тебя отсюда.              Гек тогда пришел в себя.              — Ничей. Я должен доставить письмо.              — Кому?              — Господину Стейну. Вы, госпожа, не знаете, где он? Обычно он сам меня встречает в городе, если только я не могу найти его в поместье, — сказал Гек. Дворянка оскорбилась так глубоко, что рассмеялась надменно и тонкой рукой в перчатке подозвала стражника. Гек отшатнулся от звука тяжелого доспеха, переваливающегося с ноги на ногу, и помотал головой, попятился. — Нет, нет, госпожа, — начал он, но пятиться было некуда. Он и сзади уперся в чьи-то ноги.              — Думаю, это излишне, — услышал он над собою четкий, холодный голос, в воспоминаниях Гека леденящий душу, но сейчас отчего-то ложившийся маслом тем, насколько привычен он был посреди невыносимых дворян юга. Тяжелая рука легла на плечо. — Простите моего посыльного за невнимательность.              Дворянки перед ним отчего-то потеряли дар речи. Та, что не проронила ни слова, начала судорожно обмахивать себя веером, а вторая так надрывно вдохнула воздух, что Гек подумал, что ее корсет слишком туг для ее полной груди.              — Ну раз такой господин, как вы, просит, — многозначительно сказала она. Потом они развернулись и обе пошли в сторону, совершенно противоположную той, в какую шли минуту назад.              — Письма, — напомнил Стейн, протягивая Геку руку. Гек положил конверт на его ладонь, Стейн сразу развернул письмо. — Добрался до Нильфгаарда за три недели. Похвально, — сказал он. — Теперь иди, поешь, и постарайся не попадаться вельможам под ноги.                     Разгоряченный крепким коктейлем по вкусу своей изысканной жены дознаватель Меенга сразу по ее лицу понял — дело безотлагательное: она последние несколько минут не отрывала взгляда от арки, что вела из глубины особняка Фиц-Глеант. Меенга наклонился к жене, чтобы получить от нее ее безупречных, с его профессиональной точки зрения, разведывательных данных. Жена его незаметно указала на двоих дам, что встали посреди узкой мраморной дорожки, сделав вид, что поправляет серьгу, а потом повернулась к мужу.              — Видела, там мальчик-посыльный. Не твои ли письма он несет? — сказала она негромко. Меенга отшагнул назад и выпрямился, чтобы вполне хорошо видеть весь сад, до самой арки. Донесений он не ждал, а иначе детей не могло оказаться на приеме.              — Видела ли ты, с кем говорят эти дамы? — спросил Меенга. Жена его улыбнулась едва заметно.              — Разумеется. С великолепным северным мужчиной с дурными намерениями, — сказала она и поглядела на мужа долго. — Дорогой, что с тобой?              Меенга плохо расслышал, что она сказала. Чувствовал, как начинает биться жилка на шее, как напряглись и сжались пальцы в печатке и как голову заполняет иррациональное желание направиться туда и выяснить все с беглецом. Но разум восторжествовал.              — Не хочешь ли познакомиться с моим другом с Севера? — спросил он, чувствуя, как нормализуется его дыхание и как перестает гореть шея. Жена его приосанилась, хотя и так стояла прямая, как статуя.              — Разумеется. Представь нас.              Тогда Меенга под руку с женой пересек сад, низенькие изгороди, тонкие поперечные тропы, чтобы наконец подойти к беглецу почти вплотную, когда его мальчишка уже растял меж гостями. Маг поднял взгляд на Меенгу, оглядел его нехорошо, насмешливо, потом перевел взгляд на его жену. И Меенга готов был прямо сейчас велеть стражнику как следует дырявить его алебардой до тех пор, пока он не склонил почтительно голову перед его женой.              — А, Ваше Высокопревосходительство, — сказал он. — Полагаю, ваша жена. — Меенга склонил голову в кивке — жена его была женщина гордая и представляться предпочитала сама.              — Да. Адалхеид Ивен Кейипп Меенга, — она подала северянину тонкую руку, тот взял ее и едва прикоснулся губами. Она потом долго глядела в его лицо, едва заметно поджимая губы. — Вы маг.              — Да.              — Вы поэтому здесь?              — Лишь отчасти, — ответил он.              — Вы не представились.              — Севери Стейн.              — Стейн. Простите мне мое праздное любопытство.              — Полагаю отчасти это любопытство вашего мужа. Спрашивайте.              — Что за письмо вы получили? Я видела, оно принесло вам облегчение, с вашего лица на мгновенье сошел смертный вид.              — От моего старого друга, профессора в Оксенфурте. Он сообщил мне, что мне удалось вытащить одну женщину из непростой ситуации и что с тех пор ее судьба ему неизвестна.              Они замолчали. Ивен медленным движением повернула голову к мужу, чтобы считать в его серьезном, спокойном лице, узнала ли она для него достаточно. Тогда Меенга качнул головой.              — Дорогая, ты не оставишь нас?              — Конечно, — мягко улыбнулась она и мерным шагом проследовала под балюстраду, отходящую от арки вдоль особняка.              Меенга тогда поглядел на мага, стоящего перед ним с руками за спиной, слегка подавшись вперед, чтобы с готовностью отвечать его жене. В глазах его темных, казалось, переливавшихся цветами крови и клякс сургуча, ходил недобрый блеск, и все же Меенга видел, как на губах его скорбная тень не давала ему расслабить лицо и тяжелое прошлое, его пресловутая прошлая жизнь, давили наковальней на его расправленные плечи.              — Будет вам известно, после вашего побега я написал одному своему контакту разузнать о том, кто вы такой. — Маг поднял брови, но лицо его совершенно потеряло способность к удивлению. — И мне сообщили, что когда-то двенадцать лет назад вы раззадорили Красный Огонь Новиграда, не сумев сгореть на костре, а осенью измучили до смерти начальника Стражи огня за жестокую и несправедливую смерть вашей невесты.              — Жены, — поправил Стейн с металлическим отзвуком в голосе.              — Жены, — поправился Меенга. — И все же я нахожу эту справку неполной, потому что могущество ваше не подобно могуществу магов, что вертят своими протекторами, и не подобно могуществу злодея, что копит силу для дурного. Источник мой был со мной не искренен и утаил от меня что-то, что внушает ему благоговейный страх и преклонение перед вами, от которых он теряет рассудок.              — Неискренность не означает безумия, — заметил Стейн.              — Вы просто не видели, во что превратилась его записка по мере того, как он ее заканчивал.              — В нечитаемую ахинею, — сказал Стейн. Не предположил, сказал. И по молчанию Меенги понял, что не ошибся. — Кто ваш источник? — спросил Стейн. Меенга поглядел на него, прежде чем открыть ему имя.              — Яков Гоогенстра. — Стейн улыбнулся.              — Он забрал у меня одну вещь, с которой не может вполне справиться. От его безумия пилюля одна — смерть.