The scars we carry

За все годы, что он был профессиональным героем, его инстинкты обострились. Как скальпель. Точный и тихий. Полезный только в том случае, если пользоваться мудро, логично и осторожно. Он всегда мог рассчитывать на то, что его инстинкты укажут правильное направление, дав ему одну секунду, необходимую, чтобы опередить своих врагов. Был ли это кто-то наблюдающий за ним или это было решение, которое они приняли под влиянием момента. В эти дни инстинкты редко ошибались. Так почему же они сказали ему войти в его квартиру? Что всë будет хорошо? Шота уставился на свою приоткрытую дверь. В зал не проникал свет, и он не слышал никаких звуков, доносившихся изнутри. Он закрыл и запер ее, когда уходил. Несомненно. Выпив кофе и оставив чашку на горе таких же старых у входа, он всегда хватал ключи, закрывал дверь и запирал ее одной рукой одним быстрым движением. Если бы он этого не сделал, то споткнулся бы на первом шаге, неправильно оценив равновесие. Но он не споткнулся сегодня утром. Его ключ уже был немного погнут, потому что он делал это слишком сильно, поворачивая и выдергивая, и вскоре ему придется попросить замену. Наклонив голову, он прислушался. Хизаши был на попойке с другими учителями, отправляя селфи налево и направо, у Немури было «дело кое-с-кем» — к счастью, вообще никаких селфи — и, кроме них, никто не вламывался и не выключал свет во время посещения. Шота достал телефон и набрал номер своего участка, отправив короткое сообщение о предполагаемом взломе, несмотря на час ночи. Никто не будет читать его до рассвета, но… На всякий случай. Он сомневался, что кто-либо, оставивший такой очевидный намек на взлом, сможет серьезно навредить ему — может быть, просто разозлить — но было бы нелогично не рассчитывать на внезапную засаду. А с его инстинктами, тихими и спокойными, скорее всего уже было пусто. Может быть, кто-то только что ограбил его? Он толкнул дверь, глядя в темноту за ней. Вот его гора чашек, его туфли беспорядочно разбросаны в том же порядке, в котором он их оставил. Он мог разглядеть свою гостиную дальше по коридору и запах остатков еды с прошлой недели из кухни. Между своими расчетами о том, как, когда и кто мог войти, он понял, что забыл вынести мусор. И он должен сделать это до того, как об этом узнает Хизаши. Он мог стать таким громким… Шота осторожно вошел в свою квартиру и захлопнул дверь на случай, если незваный гость все еще был здесь и попытается сбежать. Шота, возможно, не был Старателем с его безупречным списком «ни одного сбежавшего преступника во время погони», но он все еще гордился своими бескомпромиссными поимками. Тот, кто вломился в его квартиру, считается достойным захвата. Темнота окружила его, пока он стоял около своего маленького входа и мужчина снова прислушался. Нет движения. Он наклонил голову. Ни звука. Только постоянное гудение холодильника и протекающий кран в ванной. Шота все еще чувствовал себя на грани, но он сделал два шага, чтобы видеть почти каждую комнату из своего маленького коридора. Во-первых, кухня справа от него. Каждая грязная посуда стояла на своем месте, даже его табурет стоял под тем же углом, в котором он его оставил. Потом перед ним его открытая гостиная. Бумага валялась повсюду на диване, столе и полу. Красные ручки для исправления тестов с обгрызенными концами, собранные в дальнем правом углу его диванного столика. Так же, как он оставил их. Его телевизор все еще был там, так же как радио и кофеварка. В дальнем конце комнаты, рядом с балконом, он мог разглядеть свой компьютер и письменный стол, также заваленный бумагами, книгами и ручками. Он повернул налево и осмотрел свою ванную, тесную кладовку и спальню. За исключением осознания того, что ему нужно заняться стиркой, ничего не казалось необычным. Затем он проверил свои полки, шкафы и платяной шкаф на предмет пропажи вещей или того, что кто-то спрятался внутри. Через двадцать минут он устало вздохнул и вернулся в гостиную, отправив сообщение «все чисто». Может быть, кто-то пытался взломать и в последний момент передумал? Не редкость, но насколько велик был шанс, что это случится с Сотриголовой? — Черт возьми… — вздохнул Шота и включил свет. Он постоял еще минуту — в нём говорили его тренировки и опыт, — но ничего не произошло, и он по-прежнему ничего не слышал и не видел. Быстрый взгляд на вход сказал ему, что его дверь все еще была закрыта, а его туфли все в том же порядке. Пока он искал, никто не пытался бежать. Он протер глаза, снова вздохнул и обмяк. Или, может быть, он просто забыл как следует закрыть дверь. Стал ли он параноиком? Снова проверив дверь и убедившись, что замок по-прежнему работает, он скинул ботинки и оставил их там, где они приземлились и, сгорбившись, отправился на кухню. Кто бы или что бы ни вошло в его квартиру, их здесь больше не было, поэтому его усталое тело жаждало еще кофеина, прежде чем проверять свое жилое пространство на предмет подозрительных устройств или чего-то еще. Или он мог довериться своим инстинктам на этот раз? Его кофеварка издала булькающие звуки и выплеснула еще кофе после того, как он добавил в нее воды и кофейных зерен — и, возможно, несколько раз ударил по ней. Он должен как-нибудь достать новую… Он поднес к губам последнюю чистую чашку, до краев наполненную горько-коричневым эликсиром бесконечного благословения, и хотел сделать глубокий вдох, но тут же вспомнил о мусоре. Нахмурившись и сморщив нос от запаха, он посмотрел на свой мусорный бак и быстро вышел из кухни, сгорбившись, обратно в гостиную и уставившись на свою загруженность. Он вынесет мусор завтра. Наверное. Но сегодня он просто хотел тишины и покоя, может быть, подумать о школе, может, просто посмотреть в бездну несколько минут. Или он мог бы, наконец, заполнить формы со своей последней работы под прикрытием. Слегка раздраженный, он пинает стол и смотрит, как его ручки катятся по столу. Одна упала и подкатилась к его ногам в носках. Он любил свою подпольную работу, правда любил, но забыл, какой напряженной была жизнь без школьных занятий. Не то чтобы он мог больше отдыхать, будучи учителем, но он предпочитал напряжение известного, чем неизвестного. Что ж, подумал он и отхлебнул кофе, винить некого, кроме себя. Если бы он не исключил целый класс из-за отсутствия у них потенциала, тогда он мог бы сидеть здесь, проверяя работы, вместо того, чтобы намечать возможные убежища для своего следующего задания. Но с другой стороны, он, вероятно, имел бы дело с несколькими неблагодарными детьми, ослепленными своими мечтами и умершими на своей первой стажировке. Шота снова отхлебнул из чашки, осматривая свою территорию бюрократического безумия. Следующий учебный год был не за горами, и он был полон решимости закончить это дело до начала очередного адского круга гормональных подростков с неограниченными уроками причуд, рвущих ему нервы на части, как кучка младенцев под экстази. Бурча себе под нос, Шота протер раздраженные глаза, нащупывая капли. Он снова вздохнул, холодное облегчение от глазных капель оседало на него, и он подумал о том, чтобы сесть и поработать с бумагами, но вместо этого ноги привели его к балконной двери. Он открыл ее, чтобы впустить свежий воздух в свою квартиру, и вышел на улицу. Его шарф, все еще туго обернутый вокруг него, согревал его, так что холод щипал только его ноги. Но он по-прежнему сунул одну руку в комбинезон, а другую прижал к груди. Теплый пар от кофе развевался ветром. Потягивая, он позволил своим глазам блуждать и чуть не задохнулся от удивления, когда его взгляд упал на скорчившуюся фигуру в дальнем углу его балкона. Частично скрытый печальным подобием стола с еще более печальным растением, которое он забыл полить, но оно все еще цеплялось за жизнь. На него смотрели два ярко-зеленых глаза. Шота сумел не задохнуться, даже спокойно сглотнул и опустил чашку, чтобы получше рассмотреть человека. Обхватив руками колени, они забились в самый темный угол, скрытый тенями и полумертвым растением. Темные растрепанные волосы под потертым худи, рваная одежда и один ботинок с развязаными шнурками. — Извини, — сказала тень с зелеными глазами, и Шоте понадобилась секунда, чтобы узнать хриплый, слабый голос. Он принадлежал тому мальчику, бездомному ребенку, который следовал за героями повсюду и спас другого, довольно громкого взрывного мальчика от грязевого злодея. Шота вспомнил, как видел в новостях трясущиеся кадры, как он рухнул со здания и врезался в злодея. По камере это было трудно сказать, но этот мальчик злобно рвал и царапал злодея, который, в свою очередь, выпячивался и корчился, как будто внезапно терял контроль над своей причудой, прежде чем выхватить пойманного заложника. В конце концов, другой мальчик отшвырнул грязевого злодея одним из самых мощных взрывов, которые Шота видел от подростков. Но бездомный мальчик исчез, как и в любой другой раз. Герои подполья и полиция, связанные с Сотриголовой, начали называть ребенка «бродяжка», но даже с дополнительными глазами на ребенка, никому не удалось его догнать. Шота вспомнил их последнюю погоню, их последний разговор и то, как бродяга дразнил и подшучивал над профессиональным героем за предложение помощи. Как он увел его в веселую погоню по городу. И растворился в воздухе. — За что ты извиняешься? — спросил Шота. — Дверь. Я взломал еë. Он звучал странно подавленным. Как будто каждое слово было тщательно продумано, чтобы звучать определённым образом, не оставляя эмоций, которые можно было бы проанализировать. И его глаза не отрывались от лица Шоты. Профессиональный герой промычал и попытался отбросить свои разыгравшиеся мысли. — Хорошо, — сказал его рот, прежде чем он успел решить, что на самом деле хотел сказать, и ребенок что-то пробормотал. Это звучало натянуто, но быстро оборвалось, и он моргнул, словно удивленный этим. Осторожно поставив кофе на шаткий столик, Шота еще немного повернулся лицом к ребенку и медленно присел на колени. Зеленые глаза последовали за ним — тело напряглось — но он не вскочил и не побежал. Что было улучшением по сравнению с прошлым разом. Может быть, Шота сможет, наконец, узнать, кто этот ребенок, и помочь ему. — Извини, — снова выдохнул ребенок, и Шота прищурился в темноте. Он заметил широко раскрытые глаза и понял, что зрачки ребенка расширились и расфокусировались. Судя по всему, он просто следовал за движением, вместо того, чтобы узнавать Шоту. Он вздрогнул и задрожал, крепко вцепившись руками в промокшую от пота толстовку. Шота также чувствовал запах чего-то тяжелого, чего-то приторно-сладкого. Пятна на его руках, лице и одежде внезапно перестали быть просто грязью. — Ты ранен? Последующее дыхание ребенка было странным. Долгое и спокойное, но оно застряло у него в горле и заставило снова издать этот напряженный звук. Он моргнул и попытался сфокусироваться на глазах Шоты. Это выглядело немного неправильно, но ребенок открыл рот. — Ты говорил об этом? — спросил он, и Шота нахмурился бы от такого ответа, если бы не тот факт, что ребенок был явно огорчен, едва держась за какое-то подобие спокойствия, может быть, даже травмирован. Шота наклонил голову, пытаясь понять смысл его слов. — Ты говорил об этом? — повторил парень еще энергичнее своим прерывистым голоском, и Шота профильтровал их встречи и то, что он сказал ему. Но, видимо, эта секунда длилась слишком долго, потому что ребенок снова закашлялся и замычал. — Ты бы помог мне. Ты сказал это, не так ли? — Конечно. Я помогу тебе. Шота выдохнул и попытался расслабить язык тела, чтобы поговорить с подсознанием ребенка. Но вместо того, чтобы выглядеть облегченным, ребенок начал бормотать, огорченный и напуганный. Про-герой уловил лишь обрывки, что-то про «отца», «сумасшедшего», «они меня найдут» и «не могу, он умрет». Еще слова, невнятные и неопределенные, вылетели из его рта, как будто клапан сломался. Он начал тереть лицо одной рукой, пачкая его еще сильнее и резко царапая щеку. На раздраженной коже расцвели злобные красные рубцы. Шота был в растерянности. Ему редко приходилось ухаживать за сильно травмированными жертвами, не говоря уже о детях, и этот, в частности, каким-то образом привязанным к про-герою. — Ты меня слышишь? — попытался Шота и, чтобы вернуть себе внимание, не вторгаясь в пространство ребенка, наклонился в сторону. Малыш сильно вздрогнул, и его бормотание резко оборвалось. Он прикусил нижнюю губу, пока не потекла кровь, но отнял руку от окровавленного лица. Он, казалось, не осознавал, что его окружает, но реагировал на слова и движения. — Хочешь войти внутрь? Малыш снова вздрогнул, моргнул, явно не понимая. — Там тепло, и я смогу тебе помочь. Хочешь войти внутрь? Медленно, но довольно неожиданно он развернулся и начал подниматься. Удивленный, Шота хотел немного отступить, но тут увидел большие порезы по всему маленькому худому телу. Они пересекали его туловище, ноги, руки — куски плоти и ткани отсутствовали, сквозь кожу и мясо проглядывали кости. Парень изо всех сил пытался встать, и Шота инстинктивно подхватил его под локти, потрясенный количеством крови, скатывающейся под… Удар по ребрам застал его врасплох, и он упал на задницу, кашляя. Это было неожиданно сильно и болезненно — Не надо! — прохрипел малыш и полез на перила. Ему удалось встать, но он покачнулся и схватился за живот, внезапно очень осознающий и очень агрессивный. Расширившиеся глаза пронзают душу Шота. Показывая зубы, он повторил. — Не надо! Шота потер грудь и встал. Медленно, делая шаг назад, осматривая кровь на полу. Раны не выглядели свежими, и они не кровоточили так сильно, как должны бы, но все же… Как, черт возьми, он все еще мог стоять? Он увидел, как глаза ребенка метнулись в сторону. Со страхом и с еще большей паникой он посмотрел через перила. Шота подумал о том, чтобы накинуть шарф на ребенка, туго замотать его, чтобы он не убежал и не усугубил свои раны. Но затем он увидел ужас на юном лице, когда тот беспомощно опустился на пол. — …не надо, — повторил он, затаив дыхание, и сильнее схватился за перила, изо всех сил пытаясь встать, но в конце концов рухнул. — Хорошо, — сказал Шота, снова медленно опускаясь на колени в надежде, что хрипы ребенка не перейдут в гипервентиляцию. В безвыходной ситуации они оба молча присели на холодный балкон и уставились друг на друга. Мальчик вздрогнул, и его лицо сменилось со страха на растерянность и снова на панику, прежде чем оно приняло то странное пустое выражение, которое он носил раньше. Шоте понадобился весь его опыт, чтобы оставаться на месте и бороться с желанием схватить ребенка и запихнуть его в машину скорой помощи. Как профессиональный герой и учитель, он должен позвонить кому-нибудь прямо сейчас, предупредить полицию и задействовать необходимые каналы, чтобы помочь малышу. Он чувствовал, как тяжелеет телефон в его кармане. Кто знал, какие раны малыш прятал под одеждой. Почувствовав свои замерзающие ноги, он заглянул внутрь. Что бы он не решил сделать, он не мог выпустить ребенка из виду — будь то из-за его ран или из-за его таланта бесследно исчезать при серьезном ранении, — но он также не мог просто оставить его сидеть на холоде, вероятно истекая кровью на своем пути к панической атаке. У ребенка явно были проблемы с физическим контактом, а также он был не в состоянии двигаться куда-либо самостоятельно. Наверное. Шота чуть не застонал. Это было похоже на деликатный баланс, правила, которые он не знал. Ему нужно было завоевать больше доверия, но он также должен был пойти против его границ. Шота обещал помочь ему, но, сделав это, он, вероятно, напугал бы ребенка еще больше. Просто не было хорошего решения для этого. — Слушай… — начал Шота и убедился, что у него хотя бы зрительный контакт, когда он говорил. Не то чтобы это было гарантией того, что его услышат. — Мне нужно, чтобы мы вошли внутрь. Но для этого я должен прикоснуться к тебе. Малыш отреагировал почти так, как и предполагалось. Он слабо оттолкнулся и заскулил от боли после бесплодной попытки снова встать. Шота подождал, пока он устанет, снова ища зрительный контакт. Зелень почти исчезла из-за расширившихся зрачков, и он тяжело вздохнул, как будто это была тяжелая работа, вялый и напряженный во всех смыслах. Если он действительно начнет гипервентиляцию сейчас- — Эй-эй, успокойся. Я ничего не делаю. — «Пока что». Малыш бормотал без особого смысла, выглядел усталым и напуганным. Но он моргнул, как будто очищая свои мысли. В следующий раз, когда Шота подумал, что привлек его внимание, он откинулся на корточки. — Давай я тебе помогу. — и просто чтобы донести мысль, он добавил: — Пожалуйста. Это застало парня врасплох, судя по его растерянному хмурому взгляду и тому, как он остановился в своей борьбе. Мальчик все еще хрипел, но он слышал его, еще больше сжимаясь в себе. Шота дал ему целую минуту, чтобы эти слова действительно осмыслились, но, отсчитав секунды и медленно теряя чувствительность пальцев ног, он был готов действовать, несмотря на последствия. В этот момент с губ парня сорвалось совершенно мягкое и слабое «хорошо». Шота на секунду задержал взгляд, понимающе кивая, просто чтобы убедиться, что они говорят об одном и том же. — Хорошо. Я подойду. В ребенке сразу же ожила жизнь — мерцающая и слабая, падающая каждые две секунды — он изо всех сил пытался сесть, но он не пнул профессионального героя, когда тот осторожно подсунул одну руку под дергающиеся ноги. Маленькие грязные руки вцепились в его рубашку, впиваясь костлявыми пальцами в ткань, а другой рукой про-герой обхватил дрожащую спину. Убедившись, что он хорошо ухватился за напряженное и тощее тело, он взглянул на пепельное лицо в своих объятиях. Его дыхание вырывается короткими вздохами. — Сейчас я встану, — сказал он как можно мягче. Мальчик снова кивнул, но больше себе, чем Шоте. Он не боролся с героем, но и не сдавался, упираясь последними остатками силы в грудь Шоты, чтобы увеличить дистанцию ​​между ними. Поднявшись, Шота осознал, что у него было совсем немного времени, чтобы побеспокоиться о том, насколько легким был мальчик, приложив слишком много сил, чтобы поднять стонущего ребенка, прежде чем он начал вырываться из рук и его дыхание перешло в дикие хрипы. Торопясь внутрь, жонглируя тощим мёртвым грузом, он осторожно усадил ребёнка на кушетку, зарабатывая один слабый толчок за другим. Острый локоть неприятно впился ему в грудину, даже после того, как он выпустил ребенка из рук и откинулся назад. Он ждал, когда одеревеневшие дрожащие пальцы отпустятся сами по себе, но мальчик сосредоточенно нахмурился и едва сдерживал эмоции. Через несколько минут стало очевидно, что он не отпустит сам по себе, хотя близость и пугала его. Профессиональный герой использовал эти минуты, чтобы осмотреть наиболее заметные раны в свете своей квартиры вблизи. И это не выглядело хорошо. Они были не такими свежими, как он опасался, большая рана, идущая от правого плеча к локтю, и рваная рана на голове, уже покрытая запекшейся кровью, но они вновь открывались при каждом движении, медленно кровоточа. Он мог мельком увидеть раздраженную кожу, где толстовка с капюшоном была разорвана, а его штаны больше не имели колен, демонстрируя ободранную кожу под ними, как будто его тащили на них по гравию и камню. Подозрительная выпуклость на правой стороне его груди рядом с кровью, просачивающейся сквозь толстовку, синяк под глазом, окровавленный нос, один палец стоял под странным углом… Что с ним случилось? — Я не могу… — вдруг выдохнул он, прожигая взглядом дыры в собственных дрожащих руках. — Не могу отпустить! Шота осторожно схватил тонкие запястья, заработав еще одно вздрагивание, от которого сотрясся весь его диван. — Все в порядке, — тут же прошипел он своим успокаивающим голосом учителя. — Только позволь мне… Так осторожно, как только мог, он освободил мальчика, немного удивленно глядя на черные ладони и кончики пальцев. Были ли они у него в последний раз, когда они встречались? Малыш отдернул руки, как только они освободились, и облегченно вздохнул. Отклонившись от героя и прижав свои руки к груди. Шота тоже откинулся назад. Снова удивление отразилось на лице ребенка, и Шота тихо задумался, почему, но теперь, когда грязный ребенок лежал на его диване при свете, срочность вернулась. Шота также не мог сказать, была ли бледная кожа результатом потери крови, холода или паники. Что ж, лучше перестраховаться и все подготовить. — Подожди здесь, — просто сказал он и встал, поспешив вглубь своей квартиры. Маловероятно, что он загонит пацана под горячий душ, он едва выдержал пять шагов на руках и совершенно точно не оценит, что его сейчас разденут и вымоют. Собрав вещи, которые он счел полезными, Шота вернулся с полными руками одежды, одеял, миски с горячей водой, полотенец и обширной аптечки. Он вывалил все на диванный столик и увидел, как ребенок вяло моргает от звука. Он углубился в кушетку и покачал головой, словно снова проснувшись. Взяв миску с горячей водой и несколько полотенец, Шота снова опустился на колени, чтобы не возвышаться над едва осознающим пространство ребенком, и заговорил четко и мягко. — Мне нужно тебя почистить. У ребенка сжалась челюсть, и он изобразил очень впечатляющий хмурый вид, но его рот остался закрытым. — Я быстро, — пообещал Шота и дождался неохотного кивка, прежде чем осторожно начать смачивать полотенце в воде и брать руку с раной в ладони. Рукав был скреплен практически только нитями и прорехами, поэтому он осторожно оторвал остатки, обнажив изуродованную руку, покрытую синяками, с искривленным локтем и жилистыми мышцами. Шота пока не обращал на это внимания, натягивая одежду на костлявое плечо, чтобы лучше видеть, с чем он имеет дело. Было сильное сопротивление, парень вздрагивал и время от времени отдергивал руку, но благодаря терпению и настойчивости ему удалось пробраться вверх по руке и счистить грязь и засохшую кровь. Сама чистая рана была большой, но не такой глубокой, как он опасался. Неужели он только что представил, как выглядывала кость? Время от времени ему приходилось останавливаться и снова заставлять ребенка дышать как можно спокойнее, но он быстро обнаружил, что тот восприимчив к успокаивающим словам. Чем больше Шота разговаривал с ним, мягко указывая ему, что он делал или собирался сделать, тем больше это успокаивало мальчика. В конце концов, ему удалось полностью забинтовать руку, лодыжку, наклеить пластыри на два колена и перевязать теперь чистую рану на голове у истощенного ребенка. Объяснения, почему ему нужно снять толстовку, чуть не заставили ребенка снова захрипеть. — Эй, эй, тсс, глубоко вдохни, — услышал он свой собственный голос и остановился, чтобы не протянуть руку. Он до сих пор чувствовал, как малыш дрожит под его нежными прикосновениями, отшатываясь, словно ожидая удара. Вместо этого он схватил свежее полотенце и посмотрел на коричнево-красную воду в миске. — Я пойду и поменяю воду. А потом… Давай начнем со взгляда, хорошо? Так же, как твои колени. Я посмотрю, а потом решу, нужно ли тебе снять верх или ты можешь оставить его. Это помогло справиться с внезапным всплеском его страданий, заставив ребенка работать вместе с ним, а не против него. И дать ему минуту, чтобы собраться. Шота встал и поспешил в ванную. До сих пор все шло относительно хорошо, и Шота вспомнил про телефон в кармане. До сих пор травмы были не такими серьезными, как он опасался, большая часть ужасного зрелища была смыта с засохшей кровью и грязью. Да, он был черно-синим, но ничего, от чего не могли избавиться несколько ночей сна. Может быть, его первым впечатлением было просто удивление от теней, которые обманывали его глаза. Пока чаша наполнялась пресной водой, Шота протер глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Еще немного. Этому мальчику не могло быть больше четырнадцати, может быть, пятнадцати, моложе, чем его набор учеников каждый год… Тело ребенка не должно было выглядеть так… так… Прежде чем он сам довел себя до эмоционального припадка, он выключил воду и поспешил обратно в гостиную. Но когда его взгляд упал на парня, ему пришлось резко остановиться прямо у дверного косяка. Мальчик каким-то образом задрал свою одежду настолько, что обнажил окровавленную верхнюю часть тела, полную шрамов и синяков, прикусывая скомканную одежду. Его относительно неповрежденная рука сжимала что-то, торчащее из его бока, когда он сделал глубокий вдох. Шота услышал, как Исцеляющая Девушка кричала ему в затылок, что никогда — никогда! — не следует вытаскивать пронзающий предмет из тела без присутствия хирурга. Но прежде, чем его мозг смог отреагировать на него соответствующим образом, малыш засунул эту штуку обратно в свое тело. Приглушенный крик, сгорбленное тело, тяжелое дыхание, и все кончено. Парень поднес руку к кровоточащей ране — свежая кровь сочилась между его пальцами — когда Шота понял, что только что видел ребенка, вставляющего кость обратно в своë тело. Еле слышно бормоча огорченное «бля?» он подбежал, прижимая к ране свежее полотенце. Парень вздрогнул, но лишь слабо ударил Шоту по руке, прежде чем схватить и удержать ее там. — Ты только что вставил ребро обратно? — прошипел Шота — гнев и шок едва сдерживались, потому что это то, что должен был делать доктор! Парень поднял голову, на его лице играла полуухмылка, расфокусированные глаза мелькали. — Ага… — у него перехватило дыхание, и Шота уже собирался наругать этого ребенка, когда услышал и почувствовал громкий хруст под рукой. Он бы отпустил, если бы не ребенок, удерживающий его руку на месте. У него был собственный опыт переломов костей под пальцами. Но это не было похоже на разрыв. Парень хмыкнул, а затем сделал глубокий вдох — как раз вовремя, чтобы его грудь снова захрустела, и Шота почувствовал, как срослась кость. Мальчик задержал дыхание на две секунды, когда его грудь увеличилась под кожей, а затем осела, пока он задыхался от облегчения и боли с тихим «дерьмо». Он выглядел ещë более не в своей тарелке, чем раньше, но его дыхание стало ровнее, а тело обмякло — вероятно, из-за усталости. Маленькая рука упала с руки Шоты, его пальцы дернулись. Шота осторожно продолжал давить на рану, пока его собственное сердце не успокоилось и мальчик не посмотрел на него снизу вверх. Он больше не улыбался, обмякший и измученный, но в его зеленых глазах вспыхнуло еще больше дерзкого огонька — того самого, который Шота видел все эти месяцы назад, когда они впервые встретились лицом к лицу. — Я не могу… я не могу вернуться… Ты обещал… Он облизнул пересохшие, потрескавшиеся губы — Шота тускло заметил следы его зубов, но они уже сомкнулись, оставив пятна крови на свежей коже. Голос хриплый и слабый. Его голова откинулась на спинку дивана, прежде чем снова заставить себя проснуться. — Ты говорил, что поможешь мне. Мальчик изо всех сил пытался поднять руку, вероятно, чтобы схватить героя, но рука слабо дернулась, сжимаясь, безвольно лежа рядом с ним. Он сонно моргнул. — Помоги мне. И наконец вырубился. — Хорошо, — сказал Шота и провел рукой по губам. — Хорошо. Когда ребенок то просыпался, то терял сознание на несколько минут, фактически отказываясь просто отключиться и остаться там, Шота изо всех сил старался не показывать свое изнеможение ни на лице, ни в словах, но его терпение медленно истощалось. Взглянув под полотенце, он увидел, что рана медленно закрывается прямо у него на глазах. Он видел исцеляющие причуды, да, он видел, как они работают, видел, как раны затягиваются за секунды, но такие самоисцеляющиеся типы были редкостью. Героям с ними обычно приходилось увольняться после непродолжительного периода работы в бизнесе, выдерживая целый букет психических проблем, что делало их непопулярными для геройских агентств — в геройском бизнесе вообще, на самом деле. Сам Сотриголова много лет назад видел вблизи «худший случай». Не будучи новичком, но все еще зеленым, он был назначен в команду из четырех человек. Уничтожьте базу и сдержите злодеев. Тихо. Быстро. Легко. Последняя битва, так ее звали, очень высокая, с яркой личностью, но до смерти молчаливая и хорошо обезоруживающая злодеев, проворная и гибкая, как вода. Исцеление от колотой раны прямо в грудь через несколько минут — Шота никогда не видел ничего подобного, шевеление плоти, сшивание и заживление кожи — боль, физическая травма, все прошло, как будто этого никогда не было. И она только что ударила мудака прямо в лицо, ухмыляясь. Они нашли злодеев, они их сдержали, один вырвался на свободу, «Последняя битва» преследовала их — и исчезла. 48 часов и она вернулась измененной. Шота был тем, кто споткнулся о нее. Никаких телесных повреждений не осталось, она просто выглядела так, будто кто-то выкрасил ее кровью в разорванном костюме героя, появившаяся из переулка, как потерянный призрак. Она ничего не сказала, просто смотрела на Сотриголову. Злодей, бросивший ее, так и не был найден. А она так и не оправилась от того, что случилось. Больше не сказала ни слова. Соседка нашла ее тело в ванной. Запечатанный конверт для матери и отца все еще в руке. Никто не знал, как она это сделала, но она нашла способ обойти свою причуду и сделала это. Пока Шота перевязывал грудь мальчика в синяках, успокаивающе шикая, чтобы ребенок в полубессознательном состоянии оставался спокойным и послушным, он чувствовал, как тот же ужас струится по его венам, что и много лет назад, когда он читал ее дело. Шота быстро проверил скулящего ребенка, не скрывает ли он больше травм от про-героя сейчас, когда тот едва проснулся. На его бедрах было пять небольших колотых ран, которые он быстро обработал, но кроме них были только раздраженные царапины — это могли быть порезы — разноцветные синяки — это могли быть сломанные кости — и поврежденная кожа — это могло быть чем угодно. Он не мог ничего проверить внутри, но, по крайней мере, он не нашел больше крупных сломанных костей, только черные ладони и затекшие пальцы, которые он не знал, как лечить. На левой руке его мизинец выглядел искривленным, и Шота тщательно проверил, нужно ли его поправить, но это была ложная тревога. Он был просто кривым и все еще гибким. Парень заскулил, отвернулся и дернул свою руку в хватке Шоты. Чувствуя себя немного виноватым за то, что он воспользовался его нынешним состоянием, Шота отпустил мальчика, подложив ему под голову подушки, набросив одеяла на его все еще очень холодное тело, и смотрел, как он наконец вырубается. Дрожащие веки закрылись и хмурые брови медленно расслабились, ребенок вздохнул. Дыхание стало глубже. Он заснул. Шота опустился на колени возле дивана и посмотрел на его руку, окровавленные пальцы, рассматривая рану, которая уменьшилась в размерах, пока он работал над ней. Его использованная аптечка рядом с ним, грязные полотенца и обрывки толстовки валялись вокруг, он медленно опустил голову, чтобы отдохнуть на краю дивана. Позволив себе одну минуту просто сделать глубокий вдох. — Какого. Хуя. Это было… много. Много. И он не знал, что теперь делать. Он проверил ребенка. Вылечил серьезные раны. Согрел его. Уложил его спать. Позвонить кому-нибудь. Он должен был позвонить кому-то. Да, он должен был сказать кому-то, что укрывает бездомного ребенка, вероятно, жертву физического насилия — от его семьи? Злодеев? На него напали? Такой уровень травмы Шота ассоциировал бы, по крайней мере, с инцидентом со злодеем. Но он ничего не слышал ни в новостях, ни от своих знакомых в городе. Если не считать инцидента с грязевым злодеем, ничего более серьезного не произошло — вероятно, потому, что появился Всемогущий и произнес небольшую речь перед репортерами. Отпугивая злодеев поблизости. Встав, Шота достал телефон и написал Фурубаши. Кто-то, кто знал, как относиться к чему-то подобному, не поднимая большого шума в нужное время и в нужном месте. Ну, он все равно закатил бы истерику, но, по крайней мере, не стал бы звать никого, кто ввалится к нему домой и напугает пацана значком. Он предпочел бы поговорить с Хизаши, попросить у него совета или потребовать, чтобы он пришел и помог решить проблему. Но ребенок, вероятно, испугается, когда внезапно появится другой герой, особенно такой громкий, как Сущий Мик. И Шота надеется, на данный момент Фурубаши будет достаточно. Он взглянул на бледное лицо на диване. Полиция пока не в курсе. Может быть, ему просто стоит позвонить прямо начальнице Сотриголовы? Если бы он позвонил ей сейчас, даже так поздно, она бы немедленно приняла меры, учитывая, что они говорили о явно несовершеннолетнем и раненом ребенке. Боже, сколько лет было этому мальчику? Шота покачал головой и обеспокоенно посмотрел на дрожащее тело. Несмотря на все слои одеял и использование теплой воды для его ран, он все еще дрожал. Побочный эффект его причуды? Парень все еще был без сознания, поэтому он наклонился и ощупал его кожу. Влажная и холодная. Может ли у него быть инфекция? Было ли это вообще возможно с исцеляющей причудой? У каждой причуды был побочный эффект при чрезмерном или неправильном использовании, как и у любой другой мышцы в теле, но исцеляющие причуды были хитрыми, в лучшем случае балансирующим действием. Кому он мог позвонить, кто знал достаточно об этих типах причуд в это время дня? Пролистав контакты, он быстро встал и закрыл балконную дверь, перекрывая поступление холодного воздуха больше, чем уже был. Он нажал кнопку вызова у нужного имени и, взглянув на измученного мальчика на диване, пошел на кухню, прижав телефон к уху. Гудок продолжал звенеть целую вечность, пока Шота смотрел поверх кухонного стола на ребенка в своей квартире. — Зачем ты звонишь мне в такой час, дорогой? — сказал слегка скрипучий голос, усталый и немного сонный, и Шота взглянул на часы. Почти три часа ночи. — Что ты знаешь о причудах регенеративного исцеления? — спросил он вместо того, чтобы извиниться за ночной звонок. Исцеляющая Девочка глубоко и устало вздохнула. — Прости, что разбудил тебя, Шузенджи. Извини, что давно не звонил тебе, Шузенджи. У меня есть просьба, Шузенджи. Прости меня за мою грубость, Шузенджи, — пробормотала она, и Шота услышал, как пожилая героиня шуршит на линии, вероятно, садясь в постели или поправляя одеяло. — Я старая женщина, Айзава, ты не можешь просто позвонить мне глубокой ночью и попросить урок причуды, но … — Шота закрыл свой готовый к спору открытый рот, немного пристыженный ее словами и строгим голосом: — Я полагаю, ты бы не позвонил, если бы это не было важно. Итак, скажи мне, что именно тебе нужно знать, потому что «что я знаю о причудах регенеративного исцеления» — это вопрос с длинным ответом, и если ты ищешь что-то конкретное… Шота потер висок. — У меня тут ситуация. — Я догадалась, дорогой, — последовал невозмутимый ответ. Профессиональный герой посмотрел на мальчика, все еще дрожащего на диване. — Помнишь того пацана, который два дня назад врезался в грязного злодея? Это было в новостях и все такое. — Бродяжка? Шота поморщился при имени. — Да, он. Он в моей квартире. Вырубился. Я думаю, что он сбежал из того места, где остановился. И он ранен. Или я предполагаю… был ранен. Теперь было больше шороха и удивленного «о» от Героя Исцеляющей Девочки по телефону. — Да, у него есть исцеляющая причуда, или регенеративная, или что-то в этом роде, — продолжил Шота и даже махнул рукой в ​​воздухе. — Я не уверен, как его причуда работает прямо сейчас, но он засунул ребро обратно в грудь, и оно закрепилось за считанные минуты, так что я бы сказал, что это довольно эффективно. — О, Боже… Шота нахмурился, немного ошеломленный искренним беспокойством в этих двух словах. Но он просто продолжал говорить. — Я проверил его на что-нибудь еще, но, кроме впечатляющих синяков и поврежденной кожи, он выглядит нормально. — Я чувствую приближение «но». — Но он дрожит, и его кожа холодная. Он также сильно потеет. Исцеляющая Девушка задумчиво промычала, прежде чем ответить. — Он, вероятно, обезвожен и истощен — обычно регенеративные причуды работают с ранее проглоченными питательными веществами. Ну, я думаю, не все причуды одинаковы, но, говоря в общем, им нужно откуда-то брать энергию. Как и мой поцелуй, я беру собственную выносливость пациента, чтобы ускорить его регенерацию. Я могу дать немного своей, но это было бы опасно и глупо, учитывая, что я несу ответственность за здоровье каждого студента в UA. Шота хмыкнул, шагая туда-сюда, пока она говорит. — Беспроигрышное предположение: у него закончилась энергия, поэтому у него нет резервов, чтобы бороться с тем, что его беспокоит. Скорее всего это простуда. Если у тебя нет четкого представления о том, как он перезаряжается, просто дай ему отдохнуть. Принеси что-нибудь теплое попить, может быть, немного поесть. Начни с Окаи, двигайся дальше, ты знаешь правила, Айзава. Если ему не станет лучше в ближайшие несколько часов, позвони мне, и я приду. Он прекратил ходить и тяжело оперся локтями о кухонную стойку, уставившись на копну темно-зеленых кудрей, выглядывающую из-под одеял. Малыш все еще крепко спал, одеяло поднималось и опускалось в медленном глубоком ритме. — Спасибо, я буду иметь это в виду, но я уже попросил медика. — Хорошо. Хотя это довольно рискованно, тебе не кажется? Этот мальчик, кажется, опасается… Ну, всех. — Вот почему я позаботился о том, чтобы сейчас позволить только Фурубаши. При этом она цокнула языком. — Этот невежливый человек не медик, и ты это знаешь. Позвони мне, когда он облажается. И Айзава, ты знаешь эту новую чайную за школой? Красивые цветы на окнах, еженедельный чай? Прекрасная пара владельцев? Айзава кивнул, когда вспомнил, что она его не видит, но она все равно продолжала говорить после короткой паузы. — Утро понедельника, первая вещь на моем столе — это специальное еженедельное предложение с двумя ложками сахара. Возьми себе маффин. Спасибо, дорогой, и удачи! В этот момент в телефоне раздался гудок. Айзава вздохнул, легкая усталая улыбка исчезла с его губ так же быстро, как и появилась. Он отложил телефон и потер лицо обеими руками. Затем он провел пальцами по волосам, вниз по шее и оперся головой на стойку, закрыв глаза. Усталость подкрадывалась к нему, мигрень медленно нарастала, чтобы подстеречь его, как только это закончилось, так что он позволил себе две минуты глубокого вдоха. Ему нужен был план или стратегия, что-то, за что можно было бы держаться и сохранять сосредоточенность. Оттолкнувшись от прилавка, он запутался в шарфе, закатал рукава и проигнорировал легкую дрожь в руках. С эмоциями, воспоминаниями, беспокойством или усталостью, он не удивлялся. В любом случае, сейчас было не время зацикливаться на них. Взглянув на диван и его обитателя, он собрал волосы в хвост и начал готовить.