в драгоценном плену заблуждения

дуновение холодного ветра заставляет зонтика содрогнуться и пересесть на другой край кровати, подальше от незастеклённого окна. лучи заходящего солнца пробиваются через густую серость облаков, но совсем не греют, и правителю остаётся лишь укутывать замёрзшие руки в мятое одеяло. его взгляд устало скользит по комнате и в конце концов замирает, устремляясь в пустоту. веки утомлённо опускаются, и он вздыхает от ноющей боли в левом глазу, которую всё это время старался не замечать. наконец раздаётся стук в дверь. — можно, — тихим, полным измождения голосом говорит зонтик, медленно открывая глаза. алебард заходит в комнату и как обычно запирает её — сюда всё равно никому нельзя, но лишняя осторожность не повредит. в его руках правитель видит аккуратно сложенный комплект сухой одежды и влажный тканевый свёрток. — вам необходимо переодеться, — алебард отдаёт вещи и привычно отворачивается. глупая формальность, выступающая очередным кирпичиком в стене безукоризненного доверия; стене, ограждающей правителя от такого ненадёжного и пугающего внешнего мира. когда зонтик заканчивает, оба садятся на край кровати. алебард поднимает свёрток — сделанный на скорую руку ледяной компресс — и, будто спрашивая разрешения, тонкими пальцами прикасается к повреждённой коже под глазом зонтика. тот вздрагивает от боли, но с готовностью кивает. алебард невольно замирает, с восторгом разглядывая своего создателя — могущественное божество этого мира, сражённое собственной беспомощностью. он поразительно уязвим, ведь можно надавить немного сильнее, проигнорировать жалобный всхлип и вонзиться ногтями, образуя кровоподтёки на священно-неприкосновенной коже, но стоит помнить о заветном, хрупком доверии, которое ни в коем случае нельзя потерять. алебард ограничивается едва заметным нажатием перед тем, как с нарочитой осторожностью приложить холодный компресс. зонтик морщится от боли, но не двигается с места — боится прервать момент долгожданной заботы. алебард наверняка отложил важные дела, чтобы помочь, и правитель надеется, что не сильно помешал. он заглядывает в отрешённые глаза сидящего рядом в попытке убедиться, что в них нет недовольства, раздражения или усталости, но не видит ничего — нечитаемый взгляд подобен преграде, за которой надёжно скрыты любые эмоции. беспокойство берёт верх, и он решает спросить напрямую. — ты не устал за сегодня? можешь идти, я подержу сам. — поверьте, мне совсем не трудно, — и зонтик с облегчением кивает. ему бы совсем не хотелось остаться одному. они снова сидят, не говоря ни слова; тишина, царившая в главном зале, пробирается и сюда, в самую отдалённую комнату замка. зонтик отчаянно вслушивается в неё, чтобы отвлечься от вновь настигнувших его раздумий, но даже слабые отголоски уличного шума не способны перебить безжалостный поток мыслей. впервые за долгое время существования первого министра правитель ощущает тяжёлый груз ответственности во всей его полноте. зонтик напуган. его подданные способны на настоящую жестокость, и он ничего не может сделать; реформы породили недовольства, хоть алебард и пытается это скрыть; за всем не уследить, даже если не спать ночами, регулярно гулять по городу и бесконечно искать ответы на множество вопросов. он хочет озвучить каждый из них, чтобы стало легче хоть на мгновение, хочет говорить без остановки, но спрашивает лишь об одном. — как ты думаешь, я хороший человек? алебард мгновенно переводит взгляд на зонтика, удивлённый наивностью услышанного. неужели правитель ожидает искреннего ответа? — несомненно, господин зонтик, — и это почти не ложь: по правилам общепринятой морали, полнейшая мягкотелость и безрассудная доброта делают правителя святым. — не ври, пожалуйста. я ведь не справляюсь. из меня вышел ужасный правитель и никудышный бог, — тихие, еле слышные слова. — когда я создал первого человека... я не мог даже смотреть на него от страха, понимаешь? я с самого начала всё испортил, — сокрушённо подытоживает зонтик. — я никогда не вру вам, — алебард делает вид, что глубоко оскорблён таким заявлением. — ничего из этого не делает вас плохим. вы лишь нуждаетесь в помощи, — он мягко касается чужого плеча свободной рукой, — и потому я всегда рядом. фальшь выученных слов действует безукоризненно: лицо зонтика озаряется улыбкой, и в следующий миг он крепко обнимает алебарда, ненароком заставляя его выронить компресс. — спасибо тебе большое! правда, я так ценю твой труд, — а ещё то, что ты никогда-никогда меня не бросишь. алебард растерянно замирает. раньше такого не происходило, и он не сразу понимает, что нужно делать, но вскоре обнимает в ответ, отчего-то напряжёнными руками прижимая правителя к себе. неужели великий зонтик настолько слеп? совсем не опасается, не учитывает риски, а просто выворачивает душу наизнанку, будто дразня своей беззащитностью. это завораживает и опьяняет, но сейчас алебард чувствует что-то ещё: впервые за свою жизнь он испытывает жалость. первый министр не знал жалости, сажая неповинных людей за решётку; не знал жалости, приказывая пытать узников совести. сделанный из оружия, алебард никогда не опускался до сопереживания и прочих сантиментов. что изменилось сейчас? — благодарю, господин зонтик, — задумавшись, он забывает придать своему голосу подобающую нежность, и улыбка правителя мгновенно потухает. он отстраняется, смущаясь своего неуместного жеста. вдруг алебарду было неприятно? опустив глаза, зонтик замечает лужу, образовавшуюся от растаявшего льда, и сразу вскакивает. — ой! извини, я и не заметил, как уронил, — он начинает вытирать намокший пол, но вновь смягчившийся голос алебарда его прерывает. — я уберу. вам давно пора спать, — и зонтик с неохотой соглашается. оставлять за собой беспорядок неудобно, но усталость действительно берёт своё. — спасибо, алебард. ты тоже отдохни! прости, что задержал, — правитель неловко улыбается, а в ответ видит только сдержанный кивок. алебард гасит свет — ничего, убраться можно и в темноте. зонтик ложится на кровать, с облегчением завершая изнуряюще тяжёлый день. глаза закрываются, как только голова касается подушки, и он совсем не боится, что снова увидит кошмар — когда алебард рядом, плохие сны не смеют к нему приближаться.