Сердце его в Эдирне

Султан сам не понимал, зачем позвал Раду с собой. Ему следовало уйти ещё в начале ужина, а не сидеть едва не до рассвета — но, увы, он был слишком жаден, когда дело касалось принца. Раду ему всегда было мало, даже если они проводили вместе дни — как будто он не мог надышаться воздухом в его присутствии. Как будто ему всё ещё было мало того, что принц и так был почти всегда рядом. Раду был интересным собеседником, способным мастерски ставить в тупик, и в то же время наслаждаться незатейливыми разговорами ни о чём. Мехмед не даром выбирал его своим спутником, если ему предстояло участвовать в сложных переговорах. Принц таже оказался незаменимым миротворцем — он видел людей насквозь, различая их скрытые мотивы, но при этом умел сохранять лицо и не горячиться. В нём ясно угадывалось влияние Халил-паши, и он был достойным приеемником великого визиря отца Мехмеда. Но… Почему-то этого было всё ещё недостаточно. Чем дольше Мехмед находился рядом, тем сложнее ему было покидать принца. Он не смог заставить себя уйти вовремя. Вместо того, чтобы отправиться к себе, продлевал эту ночь, как мог. Беспомощно наблюдал за тем, как обыкновенно равнодушный к алкогольным напиткам принц пьёт неразбавленное вино, прожигая султана слишком красноречивыми взглядами, на которые Мехмед до сих пор запрещал себе отвечать. В какой-то момент ему показалось, что большого вреда не будет в том, чтобы немного поухаживать за Раду за столом — тем более, гости не то, чтобы были особо внимательны в этот час. Мехмед убеждал себя, что делает это, чтобы отвлечь принца от чрезмерных возлияний, однако он врал сам себе. То, как Раду смотрел на него, и как доверчиво ловил губами ягоды винограда, сокрушило бы святого. Находиться рядом с ним, видеть его таким — и ничего не предпринимать — было совершенно новой пыткой. Мехмед к такому оказался попросту не готов. Сейчас, сидя посреди шелковых подушек напротив Раду, он изо всех сил старался не опускать взгляд к расстёгнутому вороту лёгкой рубашки, из-под которого проглядывал светлый контур ключиц. Он не позволял себе думать о том, как эти же контуры могли бы оказаться прямо над ним, если бы Раду оседлал его так же, как сейчас седлал бархатный футон. Знал ли принц, что творил? Делал ли он всё это намеренно? Он ведь просто сидел перед Мехмедом — почему же в одной его позе чувственности было больше, чем в самом разнузданном танце? Мехмед не знал. Знал лишь, что его одержимость ни к чему хорошему не приведёт. К несчастью, с самого начала они оба были обречены идти по этому пути — Ты ведь понимаешь, к кому и зачем пришёл? — снова спросил Мехмед. Он не был уверен, что ужасало сильнее: то, что принц может передумать, или что он останется. Раду продолжал смотреть на него с тем самым любопытством, с которым до этого изучал до этого древние мозаики. Мехмед неуверенно улыбнулся, указывая на подушку подле себя: — Ты можешь просто переночевать рядом, если хочешь. Он замолчал, потому что Раду принялся молча стягивать с себя рубашку, и во всём этом действии не было и тени скромности. Тонкие пальцы легко расстёгивали пуговицы, как если бы их обладатель не колебался ни секунды. Мехмед завороженно наблюдал за тем, как мягкая ткань струилась в воздухе, спадая по предплечьям. Раду в дрожащем свете бронзовых канделябров казался ожившим произведением искусства, оказавшимся в его спальных покоях по случайности. Его место было, скорее, в древнем храме, где бы ему поклонялись, как он того заслуживал. Поджарый и стройный, светлокожий несмотря на изнуряющие тренировки под палящим солнцем, он был создан для любви. Рельефную грудь венчали мягкие полукружья тёмно-вишнёвых ареол — два гранатовых зерна среди белоснежного сливочного великолепия скульптурных мышц. Взгляд Мехмеда скользнул ниже — к подянутому прессу и выпирающим контурам таза, наполовину скрытым шелковым поясом. Ладонь Раду замерла в секундном колебании, а затем принялась развязывать тугой узел. Мехмед снова вгляделся в лицо Раду, пытаясь понять, действительно ли принц так уверен в том, что делает. Замерев, он следил за каждым взмахом густых ресниц, до конца не веря происходящему. Казалось, они оба лишились слов. В немой предрассветной тишине один лишь шелест одежд сводил с ума. — Раду, — снова позвал Мехмед, с трудом заставляя себя говорить, — не нужно… Раду остановился, взволнованно поднимая на него свои дивные тёмные глаза. Казалось, он вмиг растерял всю прежнюю смелость. Мягко перекатился кадык на стройной шее. Сверкнуло серебром простое распятие на груди. — Ты не обязан это делать так. — Скажи, чего хочешь ты, — Раду смутился, — и я попробую сделать это для тебя так, как ты желаешь. Мехмед вздрогнул, словно от удара. Он бывал со многими юношами, однако он редко в принципе с ними разговаривал в постели. С Раду всё было иначе — он был желанен безоговорочно, однако Мехмед понятия не имел, имеет ли он хоть какое-то моральное право уступать своим желаниям. Сейчас его волновало лишь то, чего желал принц. Даже если голова шла кругом, а в висках стучал жар, лишь желания Раду имели для него значение. — Прошу, подойди, — Мехмед едва говорил. Голос его сделался глухим и резким, раня его собственный слух. Раду молча переместился ближе. Теперь, находясь совсем рядом, он замер. Тёмные ресницы опустились, скрывая смущение. Длинные края пояса всё ещё по инерции раскачивались, и Мехмед, словно завороженный, наблюдал за тем, как алые кисти растекались нитями по шёлку постели. Так легко было представить, как они будут скользить по обнажённым бёдрам. Слишком живое воображение было проклятием. — Раду, — Мехмед, всё ещё не до конца уверенный в том, что это ему не грезится, подался ближе, вглядываясь в мягкий румянец бледных щёк, — Взгляни на меня. Принц шумно выдохнул. Тёмные глаза взволнованно распахнулись, пристально вглядываясь в Мехмеда, вызывая в нём тёмную волну огня. — Если уверен в своём решении, разденься полностью. Оставь лишь пояс… Затем подай мне кувшин с маслом, — прошептал Мехмед. Раду расправил плечи, стаскивая с себя нижнюю одежду. По мере того, как обнажались его длинные ноги, движения его замедлялись, а лицо становилось всё горячей — однако в том, с какой готовностью он это делал, угадывалась непоколебимая решимость. Он подал кувшин, садясь на подушку вполоборота. Его поза и осанка словно сошли из античных фресок и бронзовых кувшинов — изящество белоснежных плеч в густом полумраке. — Ближе, — поманил Мехмед, расслабленно перехватывая кисти пояса. Раду на секунду замер, но затем поспешно кивнул, сдвигаясь. Всё ещё недостаточно близко. Мехмед натянул пояс сильнее. — Ты спрашивал, чего хочу я, Раду. Всё ещё хочешь знать?.. Я хочу доставить тебе наслаждение, — он встретил взгляд Раду со спокойной решимостью. — Я хочу поклоняться тебе своим телом так, как я поклоняюсь словом. Хочу дарить тебе любовь. Он скорее почувствовал, нежели заметил, как вздрогнул Раду от его слов. Но теперь, лишь заговорив, он более не мог остановиться: — Я хочу целовать тебя. Прикасаться к тебе. Хочу слышать, как ты стонешь, не в силах выносить эту сладость. Это — мои желания сегодня. Раду молчал, однако во взгляде его появилось смятение. — Я хочу любить тебя, Раду, — продолжил Мехмед. — Но я должен знать, что ты хочешь этого. Я клянусь, я не притронусь к тебе, если ты мне этого не позволишь. Казалось, тишина между ними заполнила всё возможное пространство. Раду перестал дышать, и лишь глядел на него в немом изумлении. — Раду?.. — позвал Мехмед снова. — Я… хочу, — прошептал Раду, опуская голову, так что тёмные пряди отчасти скрыли нахмуренные брови. Мехмед наконец подался ближе. Достаточно было лишь поддеть пояс пальцами, чтобы он развязался и скользнул ниже по белоснежным узким бёдрам. Алая кисть прошлась по напряжённому естеству — и Раду тихо охнул. — Я хочу, чтобы ты оседлал мои колени, — Мехмед выпрямился, — так, словно ты собрался прокатиться на мне. Раду смущённо кивнул. Он переместился к Мехмеду, а затем, после секундного колебания, перебросил ногу через бёдра султана. От его обнажённой кожи волнами исходил жар, но сам он держался максимально прямо, словно искусный наездник. Балансиря над Мехмедом, он упёрся ладонями в подушки, но те скользили. Мехмед обвёл его жадным взглядом. Даже в самых смелых фантазиях он не представлял, что между ними всё будет именно так. Видеть, как Раду покорно садится ему на колени, было сокрушительно. . — Протяни руки. Раду шумно выдохнул, ёрзая над его бёдрами, пытаясь сохранить равновесие. Он действительно был от природы грациозен — ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы занять устойчивое положение. Он вытянул руки ладонями вверх, протягивая Мехмеду пояс. Алая ткань лежала на тонких пальцах свободным полотном. Мехмед перехватил край, перекрещивая его между запястий, чувствуя, как быстро колотится пульс. Он сделал всего несколько свободных витков, и затем, затянув их аккуратным узлом, поднёс к своему лицу, изучая работу. Сколько ночей эти изящные пальцы не давали ему покоя? Сколько ночей он мечтал о том, как прикоснётся губами к сплетениям сухожилий? Он потянул ладони Раду ближе, проходясь ртом по длинным фалангам. Тонкие пальцы подрагивали, словно эти невинные прикосновения обжигали их. — Раду, — Мехмед продолжал поглаживать ладони принца, — я хочу, чтобы ты запомнил. Если я тебя чем-то обижу, я хочу, чтобы ты остановил меня. Ты слышишь меня? — Да, — Раду поглядел на него из-под упавших на лицо волос с неожиданной прямотой. Его губы были влажны и красны от укусов, а зрачки, казалось, заполнили собой всю радужку. Он дышал часто и взволнованно. — Хорошо, — Мехмед осторожно сместил руки Раду себе на плечи, а затем медленно опустил егоо бёдра вниз. — Скажи, тебе комфортно? — Да… — Раду замер, когда Мехмед прошёлся пальцами по его пояснице. — Тебе нравится? — Мехмед продолжал гладить его спину, наслаждаясь первыми прикосновениями. Он склонился к Раду, проходясь губами по его рту. — Скажи мне. Ответом ему был шумный вздох и подрагивание бёдер, стоило его ладоням опуститься ниже. Раду был чувствителен к малейшему колебанию воздуха, от лёгкого же давления на крестец он едва не дрожал. Мехмед набрал в ладони немного масла и, прогрев его, принялся массировать плечи принца, плавно спускаясь по груди и прессу ниже, проходясь по области паха, бледным бёдрам, и изящным изгибам естества. По спальне расплывался густой цветочно-пудровый аромат, смешанный с жаром их тел, и соображать становилось всё сложнее. Раду медленно раскрепощался. Глаза его теперь были прикрыты, а бёдра его едва заметно подавались навстречу прикосновениям, словно не желая разрывать контакт. Он запрокинул голову, дыша шумно и хрипло, податливый и нежный, и в то же время смятённый. Всё более уверенно он теперь насаживался чл*ном на ладонь, позволяя пальцам Мехмеда беспрепятственно проникать внутрь себя. — Ещё?.. — выдохнул Мехмед в его губы. Он сам не знал, как долго сможет держаться, но ему хотелось продлить эти мгновения. Он жаждал Раду слишком долго. Сердце его было наполнено жаром любви и сладкой горечью страсти. — Да… — бёдра Раду задрожали, он ритмично насаживался на его пальцы, лицо его пылало огнём. Мехмед сбросил с себя руки Раду, переворачивая его на живот, укладывая на подушки. Связанные руки оказались вытянутыми впереди на постели, не давая принцу подняться. Мехмед бережно захватил его волосы, приподнимая голову, целуя плечо, шею, задевая зубами ухо. — Ещё? — он снова проник в Раду пальцами, но теперь движения его стали резче. — Ах!.. — Ещё? — он наращивал темп. Раду сдавленно застонал, глотая ртом воздух. — Да… да… да… Его бёдра разъехались в стороны и блестели от масла, сам он — казался потерянным среди шелковых простыней. В уголках глаз собралась влага, взгляд подёрнулся чёрной пеленой. Мехмед сам не знал, как забылся. Он думал, что первая их ночь обойдётся без его участия, но его тело горело огнём, а сам он едва понимал, что творит. Стоны сводили с ума. Волосы Раду пахли тенистым садом и маслами. Кожа его пахла желанием. Его тело дрожало под ним, подобно крыльям птиц на ветру. Раду молил его без слов. Он встречал каждый толчок жадным вздохом. Мехмед запрокинул голову, вбиваясь так, словно это была его последняя ночь на земле. Он горел, как никогда прежде. Его накрыло забвением, подобным тому, что наступает, когда слышишь раскат грома прямо над головой — вот только громом этим было его собственное сердце, а молнией была ослепительная пелена желания, в которой он тонул, словно в полуденном мареве, задыхаясь и в то же время не зная, как надышаться. Он любил Раду так, как умел — пылко, страстно, самозабвенно. Казалось, в какой-то момент он перестал понимать, кто он, как если бы душа его покинула тело и устремилась к Раду, желая слиться с ним в экстатическом порыве. Он сжимал Раду в своих объятиях, он целовал его шею, он обвивал его собой. Он любил Раду, как умел — забывался в этой любви, потому что иначе сошёл бы с ума. С рассветом, простыни липли к их измученным телам, но души их продолжали жаждать — и никто из них не был готов встречать новый день. Раду уснул на груди Мехмеда, окончательно обессилев. Мехмед уснул, сжимая Раду в своих объятиях. Никто из них не понимал, что с этим делать дальше, потому всё, что им оставалось — забыться.