457

Я помнил ту игру. Помнил, как специально выбрал нерабочую руку, чтобы посмотреть, что он сделает. Это было даже не испытание для меня — скорее издевка. Закручивать катушку одной рукой, делая вид, что мне это не под силу, — казалось, что это даст ответ на мои внутренние сомнения. Вижу ли я в нём то, чего нет, или он действительно настолько идеалистичен и... красив в своей наивности? Ги Хун был полностью сосредоточен на 001. То есть на мне. Он помогал, поддерживал на каждом шагу, словно ничего другого в мире не существовало, словно не было этих розовых охранников, которые могли пристрелить его в любую минуту. Его лицо было искажено напряжением, но в этом напряжении была искренность, которая резала меня как нож. Я искал в его глазах страх, усталость, хотя бы мельчайший признак того, что он сломается. Но он не сломался. Ни разу.  Правая рука действительно не слушалась меня, но это было неважно. Меня бы все равно не пристрелили бы. Важным было его лицо, его поступки. Хотелось верить, что он тоже человек, как и все мы, что его добродетельность — просто маска. Но нет. Он оказался сильнее, чем я ожидал. В его действиях не было ничего фальшивого. Я был поражён тобой. Ты был достоин уважения, восхищения… Ты был человеком, которым я не мог перестать любоваться. Но с каждым днём в этом аду я понимал, что твоё сияние — твоя доброта, твоя искренность — принадлежит всем, кроме меня. Я хотел, чтобы ты был таким только для меня. Чтобы все твои улыбки, весь твой свет направлялся исключительно ко мне. После той игры, когда ты смеялся с этим морпехом, вспоминая прошлое, я чувствовал себя словно изгой. "Вот теперь-то я узнаю старого Ги Хуна", — сказал он. Я стоял в стороне, слушал тебя и пытался подавить ком в горле. Почему ты говорил с ним так, как никогда говорил со мной?  Я тоже хотел узнать того старого Ги Хуна. Того, с кем можно было шутить, смеяться до слёз, строить планы и мечтать, как будто мир не был этой бесконечной тюрьмой. Но я знал, что это невозможно. Не в этой реальности, не в этом кошмаре. Здесь остался только ты, тот, кого я любил и ненавидел одновременно. Этот человек, этот наивный дурак с добрыми глазами, был всем тем, что я пытался вычеркнуть из себя. Он был моим антиподом, моей болью, моим восхищением. И я знал, что этот момент, этот его жест в адрес другого, будет преследовать меня до самого конца. Шлейф моих воспоминаний прервал голос, который приходит мне во снах.  – Значит, всё это было ложью? – голос Ги Хуна звенел болью, почти пронзая меня насквозь. – Твой рассказ про жену тоже…? Я молчал. Его слова, полные отчаяния и обвинения, висели в воздухе, словно тяжёлое облако, готовое пролиться дождём. Он смотрел на меня, словно искал подтверждение своей правоте, словно хотел, чтобы я сказал: "Да, всё ложь". Это бы упростило всё для него, не так ли? Сделало бы меня монстром, которого легко ненавидеть. Но это не было ложью. Я закрыл глаза, чувствуя, как воспоминания затопляют меня. Я вспоминал тот вечер, когда мы сидели, спрятавшись от всего мира. Мой голос звучал тихо, когда я рассказывал ему о своей жене, о том, как мы были счастливы, как её смех наполнял наш дом светом.  О ее болезни.  Я помню, как искренне я говорил, как чувствовал, что хотя бы в этот момент я могу быть честным с ним. Быть честным с самим собой.  Я радовался вместе с ним, когда он смеялся, когда он верил в эту частичку правды, которую я дал ему. Это не было ложью. Это была моя реальность, моя боль, которой я поделился с ним. Я рассказал тебе правду, Ги Хун, потому что тогда я хотел, чтобы ты узнал хотя бы часть меня. Хотел, чтобы ты понял, что во мне ещё осталось что-то человеческое. Но теперь я вижу только твоё обвинение, твой гнев, и мне больно осознавать, что ты не способен это увидеть. "Ги Хун, почему ты просто не сдашься?" – эта мысль пронзила меня. Почему ты продолжаешь бороться, когда всё уже давно решено? Почему ты не видишь, что я давно перестал быть тем, кем ты хотел бы меня видеть? Твоя вера в меня... твоя вера в добро – она разрушает нас обоих. Я снова открыл глаза и встретил его взгляд. Его лицо было искажено гневом, но я видел, как за этим скрывается боль. Его раненая душа тянулась к чему-то, чего я уже не мог ему дать. Я хотел сказать что-то, объяснить, но слова застряли в горле. Вместо этого я просто молчал, позволив своей тишине сказать больше, чем я когда-либо мог бы выразить словами. Мы стояли в этом коридоре, напротив друг друга. Призрачный свет холодных ламп падал на лицо Ги Хуна, подчеркивая его усталость, его боль. Я видел, как он напрягся, как его взгляд становился всё более пристальным, словно он пытался что-то вырвать из меня, что-то понять. – Почему ты так много говоришь о системе, Ин Хо? – его голос был твёрдым, но в нем звучал вопрос, будто он сомневался в том, что действительно хотел знать ответ. – Но в итоге всё сводится ко мне. Что ты пытаешься доказать? Почему просто не убьешь меня? Его слова, как удар ножа, пробили меня насквозь. Я почувствовал, как что-то внутри рушится, как будто он сорвал последнюю завесу, которую я так старательно держал. Моё сердце замерло, а затем начало стучать с невыносимой силой. Он понял. Чёрт возьми, он понял. – Ты… ты действительно этого не видишь? – я не сдержал дрожь в голосе. Слова вырывались из меня, словно поток, который я больше не мог контролировать. – Ты стал символом всего, что я ненавижу… и всего, что я когда-либо любил. Эта твоя доброта, твоя вера в людей, твоя глупая, упрямая идея, что всё можно изменить… Почему? Я видел, как его лицо искажалось от удивления и, возможно, ужаса. Гнев, который я копил, смешанный с болью и отчаянием, вылился в этот момент.  – Ты предал нас, предал меня, – продолжил Ги Хун, его голос дрожал от злости. – И ты смеешь говорить, что всё это ради меня? Как… как ты можешь быть таким эгоистичным? – Эгоистичным? – Я подал голос, в котором смешивались сарказм и боль. – Если бы я был эгоистом, ты бы не стоял здесь сейчас. Я рисковал собой, своими людьми… всем, что у меня было. – Ради меня ? – перебил Ги Хун. – Или ради себя ?  Эти слова ударили по мне с неожиданной силой, словно оголённым нервом. Его голос, полон злости и обиды, проникал в самую глубину, обнажая те части меня, которые я всеми силами старался скрыть. Я молчал, но тишина, что воцарилась между нами, становилась всё более ощутимой. Она звенела напряжением, не позволяя уклониться, не давая спрятаться. – Ты видишь только то, что хочешь видеть, – мой голос звучал ровно, но в каждом слове таилась подавленная усталость. – И, может быть, это лучше для тебя. Потому что, если ты поймёшь, что всё гораздо сложнее… Я чувствовал, как что-то внутри меня, такой тщательно выстроенной маски холодности, трещит, ломается, раскалывается. Но снаружи я выглядел всё так же. Мои губы оставались сжаты, взгляд был сосредоточенным, как будто ничего из сказанного им не имело значения. Ги Хун прищурился, внимательно изучая меня. Я видел, как в его глазах мелькала тень подозрения. Он начинал что-то понимать, или, по крайней мере, пытался. Я отвёл взгляд, будто разглядывал что-то в пустом коридоре. Но на самом деле я искал слова. Слова, которые могли бы объяснить всё, не раскрывая ничего. Снова тишина. Но на этот раз она не давила, а окутывала, будто скрывая нас обоих от внешнего мира. Почему он не сдаётся? Почему он всегда должен докапываться до сути? В его упорстве я видел отражение тебя, Хён. Вижу те же глаза, тот же взгляд, полон разочарования. Передо мной всплывает картина: больничная палата. Я стою у твоей кровати, а ты лежишь, измученный, ослабленный, но живой. Цвет медленно возвращается к твоему лицу. Ты дышишь. Каждый вдох будто возвращает меня к жизни, хотя внутри всё кричит от боли. Ты никогда не узнал, что это я отдал тебе часть себя. Никогда не понял, почему я так упорно держался за тебя, даже ценой своей собственной жизни. «Почему?» – спросил ты тогда, и я не смог ответить. Вместо этого я солгал, сказал, что это долг брата. Но на самом деле это было больше. Гораздо больше. Это была моя последняя попытка сохранить хоть что-то светлое в этом мире. Возвращаясь в настоящий момент, я смотрю на Ги Хуна. Его упрямство, его вера, его готовность бороться до конца – всё это напоминает мне о тебе. И это меня убивает. – Ты думаешь, что знаешь меня, – произнёс я тихо, почти шёпотом. – Но ты даже не представляешь, через что мне пришлось пройти. Мои слова прозвучали как признание. Я видел, как его лицо напряглось, как он пытался разобраться в том, что только что услышал. Но я не дал ему времени спросить. – Ты думаешь, что всё сводится к системе? – продолжил я, повышая голос. – Но дело никогда не было в ней. Ги Хун шагнул ко мне, его глаза горели гневом и… чем-то ещё. – Тогда в чём? – спросил он. – В чём дело, Ин Хо?  Его слова задели меня, как удар в самое сердце. Я хотел ответить, хотел объяснить, но слова застряли в горле. Вместо этого я отвёл взгляд, стараясь скрыть всё, что клокотало внутри. Я вспомнил тот день, когда в игре я закручивал катушку нерабочей рукой. Это был бессмысленный поступок, вызов самому себе. Я знал, что проигрываю, но мне было важно увидеть, как он отреагирует. И его реакция разрушила меня. Он не насмехался, не смотрел с жалостью. Вместо этого он поддерживал меня.  Я увидел его таким, каким видел в первый раз. Добрым, сильным, благородным.  Его лицо, его взгляд — всё это сейчас передо мной. Но я вижу больше, чем он хотел бы показать. Его злость, боль, это непреодолимое стремление докопаться до сути — всё это я изучал так долго, так пристально. Когда он говорит, его голос, наполненный возмущением и упрямством, звучит громче, чем мои мысли, но не заглушает их. Я смотрю на него, и каждая деталь его поведения остаётся отпечатком в моём сознании. Эти жесты, мимолётные выражения на лице, вспышки эмоций. Я помню момент, когда впервые заметил его. Тогда, в начале этой игры, он привлёк моё внимание. Но я смотрел на него не как человек на человека, а как кукловод на марионетку. Его реакция, его поступки, его упрямство были слишком необычными для того мира, в котором мы находились. Я интересовался им, словно редким экспонатом, которым невозможно налюбоваться. Но это было нечто большее. Этот интерес превратился в план. Ги Хун стал моей задачей. Моим экспериментом. Я искал достойного. Не просто игрока, который сумел бы выжить в условиях, созданных системой, но того, кто смог бы заменить меня, кто смог бы продолжить эту работу. Слишком много раз я убеждался, что почти никто не подходит. Люди срывались, прогибались, разрушались. Они ломались либо физически, либо морально. Но он... Он был другим. Ги Хун выстоял. Не просто выжил — он сохранил себя, даже тогда, когда я ждал, что система сломает его. И чем больше я смотрел на него, тем больше понимал: он тот, кто должен быть следующим. Наследником. Я изучал его, проверял. Его реакции, его моральные принципы. Каждый его выбор — это была новая глава в моей исследовательской работе. Но в какой-то момент это перестало быть просто анализом. Я не могу объяснить, в какой момент всё изменилось. Может, тогда, когда он, проигрывая, всё равно помогал другим. Или когда он, полный злости, не опустился до мести. Или когда, даже узнав правду, он всё равно продолжал бороться за своё видение справедливости. Система не ломала его. Она лишь раскрывала то, что уже было внутри. И это нечто заставило меня задуматься: а возможно ли, что я ошибся? Сейчас я стою перед ним. Моя задача завершена. Но внутри меня остаётся это странное чувство — нечто большее, чем гордость за выполненную миссию. Это ощущение... сожаления? Но теперь я вижу: он стал бы кем-то больше, чем просто частью механизма. И в этом заключалась моя ошибка. Я хотел, чтобы он стал наследником. Но возможно, это был мой собственный эгоизм. Я хотел, чтобы он стал мной. И сейчас, глядя на него, я понимаю, что это невозможно. Он не станет мной. Он останется собой. Тишина прерывается тихим шагом. Человек в розовом костюме подходит к нему сзади. В руках у него шприц. Всё произойдёт быстро, безболезненно. – Прости, – тихо говорю я, и, возможно, это адресовано не только ему, но и самому себе. Шприц касается его шеи, и через мгновение его тело расслабляется, словно проваливаясь в сон. Я ловлю его, удерживаю на руках, чувствуя тепло его тела. – Ты скоро поймешь, Сон Ги Хун, – шепчу я, глядя на его спокойное лицо. И в этом моменте, среди тишины и тени, я понимаю, что проиграл.

Ги Хун

Я открыл глаза. Комната встретила меня тяжёлой тишиной и едва уловимым шёпотом утра за окном. Слабый свет пробивался через массивные шторы, падая на пыльную поверхность стола. Это была моя комната. Всё выглядело так, будто ничего не произошло, будто это был всего лишь кошмар, который оставил меня в покое на одну ночь. Я медленно сел, ощущая тяжесть в каждом движении. Взгляд скользнул по зеркалу, которое отражало мои усталые глаза, бледную кожу и шрам от укола на шее. Это напоминание об острове, о том, что всё это было реальным, а не плодом воображения. Я потер лицо руками, чувствуя, как усталость пропитывает каждую клетку моего тела. Три года. Три года непрерывной борьбы, планов и ночей, заполненных кошмарами. Господи, я, наверное, впервые проснулся без ощущения страха. Это было странно, даже неправильно. Но вместе с этим кратким мгновением покоя пришла другая мысль. Я не могу остановиться. Я не могу бросить всё, уехать куда-то далеко, где меня никто не найдёт. Если не я, то кто? Стук в дверь вырвал меня из этих мыслей. Я напрягся, но затем вдохнул глубже, пытаясь вернуть себе хоть видимость спокойствия. — Войдите, — произнёс я хриплым голосом, чувствуя, как слова отзываются дрожью в горле. Дверь приоткрылась, и я увидел знакомый силуэт. Джун Хо. Я не видел его несколько дней, но казалось, будто он постарел на несколько лет. Тёмные круги под глазами, уставшее лицо. Я узнал в нём самого себя — это была та же усталость, тот же груз на плечах. — Ты жив, — его голос был напряжённым, но я заметил, как его плечи чуть расслабились. — Мы искали тебя. Господи, у меня столько к тебе вопросов. Как ты выбрался? Я вздохнул и жестом предложил ему войти. Сам я сел на край кровати, собираясь с мыслями. — Меня вывезли с острова, — коротко ответил я, глядя ему в глаза. — Видимо, решили, что я слишком мешаю. Джун Хо нахмурился. Его взгляд метался, словно он пытался выстроить в голове всё, что услышал. — Что это значит? — спросил он, садясь напротив. — Что происходило на играх?! Я отвёл взгляд. Его вопросы были логичными, но отвечать на них было всё тяжелее. — Мне нужно было понять, — ответил я после паузы. — Понять, как это устроено, кто этим управляет... Я осёкся, чувствуя, как собственные слова застревают в горле. Я знал ответ. Я знал, кто стоит за этим всем. Но мог ли я сказать это Джун Хо? — И что ты понял? — его голос стал мягче, но в нём звучала напряжённость. — Ты что-то выяснил? Мои руки нервно сцепились в замок. Сказать правду означало предать Ин Хо. Но умолчать — было предательство Джун Хо и всего, что мы вместе пытались разрушить. Предательство всего, что я строил годами. Три года непрерывных исканий в пустую. Это словно нож в спину моим собственным идеалам. И что теперь? Всё, за что я боролся, всё, что придавало смысл этой изматывающей борьбе, рушилось из-за моего молчания. — Я понял, что они не остановятся, — произнёс я наконец, стараясь не смотреть ему в глаза. — Эта игра не просто игра. Это система, которая пожирает всех, кто пытается её сломать. — Ты ничего не понял, — резко перебил он. — Ты просто боишься. Боишься сказать правду. Они запугали тебя? Подкупили? – Я мог видеть, как его лицо менялось. Это было почти физически ощутимо — вся его уверенность, вся сила, с которой он держался, начала таять. Его глаза, обычно полные решимости, теперь выглядели пустыми, как будто в них пропал огонь. Он отвел взгляд, словно пытаясь скрыть разочарование, которое я четко прочитал в его выражении. Я видел, как его губы едва заметно дрожат, и плечи, которые раньше были расправлены, теперь сгорбились Его слова резанули меня, как нож. И он был прав. Я боялся. Боялся предать Ин Хо. — Джун Хо... — начал я, чувствуя, как голос дрожит. — Иногда правда разрушает больше, чем ложь. Он нахмурился, его взгляд становился всё пристальнее. Он несколько раз попытался что-то сказать, но слова как будто застревали у него в горле. — Мне нужно время, — добавил я, отводя глаза. Он кивнул, но его лицо выдавало разочарование. Он знал, что я что-то скрываю. Когда дверь за ним закрылась, я позволил себе расслабиться. Напряжение, сдерживаемое последние несколько минут, выплеснулось наружу. Моя голова раскалывалась от мыслей. Я обхватил голову руками, чувствуя, как внутри всё горит. Как мне быть? Сказать правду? Или сохранить её в тайне? Я видел, как он пытался сохранить контроль, но с каждым его движением становилось все яснее, что он теряет это. Каждое его движение было как по инерции, каждое слово — как пустой звук. Он смотрел на меня, но в его взгляде было лишь одно: вопрос, на который я не мог ответить. Вопрос, на который он, наверное, уже знал ответ, но не хотел принимать. Ин Хо. Его лицо стояло перед глазами, как постоянное напоминание. Это не просто человек, это тот, кто так же, как и я, стал жертвой системы. Его предательство — это попытка выжить, попытка найти свой путь. Но Джун Хо? Он не поймёт. Он разрушит всё. Мои пальцы нервно стучали по деревянной поверхности стола. Я был в ловушке между двумя истинами. И, глядя в окно, за которым едва пробивался дневной свет, я понял одно: я уже предал всех троих. Себя в том числе.  Но если я скажу правду, я предам Ин Хо. Его поступок уже был предательством, но я знал, почему он это сделал. Эта система не оставляет выбора. Она давит, заставляет подчиниться. Кто я, чтобы осуждать его? Я сам был готов идти на многое ради своего пути. Мои мысли крутились в голове, как сломанная пластинка. Почему всё так сложно? Почему выбор между правдой и ложью так много стоит? Я нервно теребил край простыни, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева. Гнева на себя, на систему, на обстоятельства. Почему мы снова и снова оказываемся жертвами, загнанными в угол, вынужденными делать невозможный выбор? Я взглянул на закрытую дверь, за которой только что исчез Джун Хо. Его разочарованный взгляд преследовал меня, как немой укор. А что, если я ошибаюсь? Что, если моя ложь разрушит всё, что мы пытались спасти? Но я не мог. Я просто не мог выдать Ин Хо