Castra uxor

Тарталья улыбается: — Привет, Капитан. Край деревянного стола с разложенной картой наверняка болезненно впивается ему в бедра. За входом в шатер раздается голос Николая, молодого, но уже подающего надежды адъютанта Первого Предвестника: рекогносцировка местности завершена, Лорд. Натлан изрезан оврагами и ущельями, как тело — венами. Он не собирался сражаться с Пиро богиней всерьез, но считал, что нужно быть готовым ко всему. Ко всему, кроме этого. Одиннадцатый Предвестник собственной персоной почти одолел инопланетного гостя на сцене театра, едва не умер, пересек полконтинента и просочился в тщательно охраняемый шатер в военном лагере Фатуи с умением воды. Или крысы. Они мелкие и серые, в ночи почти незаметные. — Что ты тут делаешь? — спрашивает Капитано, сохраняя дистанцию. В полумраке блестят слюной мелкие бледные зубы. — Да ты не рад меня видеть! Мы же товарищи. Рыжие волосы, тонкие и сильные запястья, скрещенные на груди: ничего не поменялось в мальчишке со времен последней встречи на похоронах Ла Синьоры. С их последнего секса — тоже вряд ли. Было бы неплохо проверить, все еще ли он узок, но охота на Сердца Бога наступала им обоим на пятки; приходилось развлекать себя воспоминаниями и занудной тяжестью в паху. Капитано, разведя сильные черные плечи, повторяет: — Что ты тут делаешь? — в этот раз куда тверже. Он хотел бы сказать: я скучал. Или хотя бы: отлично, возглавишь арьергард в бою. «Ты все еще горяч и временами глуп, как и все парни твоего возраста, но титул Предвестника не дают за недостатки». При их обилии, Тарталья остается одним из самых смертоносных воинов в Тейвате — и, вероятно, самым гибким; он подтверждает это еще раз, когда отталкивается от стола бедрами, и Капитано чудится. У него нет костей. Лишь змеиная гибкость, меткость орла, сила тигра ришболанд из джунглей Сумеру. Обольщение, присущее тем девкам в натланском порту, что продают себя местным морякам за пару сотен моры. У них ярко-алые волосы, «волосы Мураты», татуировки-руны и бронзовая кожа. У Тартальи бледная, как снежнийские сугробы. Нет татуировок, а шрамы складываются в рваное грубое рубище, никак не в призывы мертвым богам. Неважно. Подойдя к Капитано едва ли не вплотную, он укладывает раскрытую пятерню ему на живот — литые мышцы, и звенят немного цепочки. Потом звон смешивается с шумным горячим дыханием, и думается Капитано о ритуальном сексе на алтаре, залитом кровью. Частая практика для дикарей-натланцев. Связь оплодотворенной женщины с землей, ребенка — с посевами. Совокупляясь на этих алтарях, как дикие животные, они отдавали дань предкам даже более древним, чем Селестия и Архонты. Тарталья, юный и наглый, понятия не имеет, что такое «корпоративная этика», и, кажется, даже не думает, что хватать Первого Предвестника за уже напряженный член — это что-то плохое. Корпоративная этика, мать ее. Горящие жирным воском свечи расставлены по углам шатра, делая тьму какой-то густой, оранжеватой, от нее задыхаешься. Пламя пляшет на кончиках, точь-в-точь как шаманы. — Прямо сейчас — стою, — почти что шепчет Тарталья, неудобно задрав голову и всматриваясь в черноту шлема. Где-то там Иль Капитано тянет воздух сквозь зубы; воздух пахнет Тартальей, морем и свечами. Ему нравится. Он не скажет. — Потом, надеюсь, лягу. С тобой. Думаешь, эта кровать выдержит нас обоих? Сразу после ты возьмешь меня так, как никогда не брал, и расскажешь, что у вас тут да как. Про этот «турнир», устраиваемый Архонтом, не слышал только глухой, и шанс сразиться с местными мордоворотами слишком заманчив, чтобы я от него отказывался. Ловкие мозолистые пальцы сжимают ремень Капитано, а не клинок, но умения в этом жесте не меньше. Он нервно сдергивает цепи-завязки. Сжимает член сквозь брюки, уже в полную силу — намерения более чем ясны, и Тарталья, даже трахаясь с негласным начальством, наверняка чувствует себя побеждающим очередного могучего противника. Тарталья не любит, когда ему сдаются без боя, а Капитано не любит сдаваться. Впрочем, план ему нравится. Хрипит лишь ради приличия: — Я не встречал мальца более наглого, чем ты, Одиннадцатый. В ответ пожимают плечами с улыбкой, мол: кто не без греха? Огонь на кончике свечи напоминает Капитано чужие волосы. *** Кровать с грубо сшитыми медвежьими шкурами вместо белья, вообще-то, требовалась в палатках Капитано не сильнее, чем ваза цветов или трюмо. Сохраняя облик «человеческий», он оставался неизвестным Тейвату биологическим существом. Совсем иные потребности. Тело с четырьмя конечностями и головой — неудобное, порочное, слабое. Но нужно маскироваться. Первое время на континенте он не понимал, что такое «артерии земли» и «Архонты», а о надобности дня и ночи оставалось только догадываться. Ему объясняли, что ночь — время для сна. В ночи темно, и мигают, как огромные белесые глаза, фальшивые звезды. Кровать тоже для сна, но Одиннадцатый Предвестник «Чайльд» Тарталья однажды показал совсем другое ее применение. Он знал о нем и до Тартальи; люди использовали кровати для продолжения рода и удовлетворения потребностей. Пару раз даже пробовал сам. Груди двигающихся на нем — и его члене — женщин напоминали яблоки, но стоило обхватить, как оказывались мягкими и податливыми, словно оболочки с водой. Капитано не то чтобы не понравилось. Скорее, не понял, зачем. Так было до Тартальи, что теперь, запрокинув рыжую голову, объезжает его плавно и прекрасно, точно скачет ленивой рысцой. Тьма липнет к его коже и скрадывает выточенный боями силуэт, похожий на какое-то наваждение. В пустынях Натлана миражи не редкость, но Капитано, все еще не совсем человек, оставался невосприимчив к иллюзиям — у мальчишки на нем плоская грудь, зато набухшие от укусов соски: темно-розовые, оттенка оскверненного жемчуга. Сильные бедра. Если потрогать, сжать — кожа тонка, легко повреждаются сосуды. Капитано, кончая, однажды сжал, и синяки не сходили месяц. Ему нравилось обновлять их каждую ночь, когда Одиннадцатый приходил к нему с желанием боя. Или секса. «Почти одно и то же», думает Капитано, толкаясь вверх, ему навстречу. Тарталья ахает и захлебывается стоном «о, Архонты…» Поясница гнется у него легко, совсем аккуратной дугой, член небольшой, но с приметными венками; когда Капитано обхватывает исполинской ладонью, буквально выдаивая из него семя, — весь Тарталья, от макушки до поджавшихся перед оргазмом пальцев ног, кажется ему мельче, чем есть на самом деле. Можно сломать шею, ребра, таз. Для Капитано даже каэнрийская сталь порой — хрупкие косточки. Можно обнять его, бессильно падающего тебе на грудь, будто засыпающего ребенка. Вопрос лишь в том, кто ты: ведомая инстинктом размножения тварь или учтивый любовник; Капитано удачно совмещал эти два понятия. Наверное, именно поэтому на его фразу «неужели не нашел себе никого в Фонтейне?» Одиннадцатый по-волчьи оскалился — и опустился до яиц слишком быстро, жадно, черты лица сузила боль: — Зачем мне кто-то еще? — блестящая соленая капля скатывается за ухом, пот кажется сладким. — Тем более, из Фонтейна. Пирожные ничего, но перед ними они едят лапы лягушек. Он не успевает добавить о бедняках, живущих в канализации — «и это нация справедливости?» — как воздух из легких ему буквально выбивает вжавшаяся в простату головка. Член у Первого Предвестника подстать ему самому, длинный и увесистый. И пусть это не совсем его тело, ровно как и черты лица белого мужчины, которые скрыты от всех, кроме одного человека, Тарталья обожает их — черты и член, и каждую секунду рядом с ним сохраняет в долговременной памяти, как ценнейший артефакт, острейшее из своих оружий. Было бы враньем сказать, что он не хвастается своей коллекцией-угрозой. Чаще всего — перед Путешественником и Паймон. Они не впечатляются. Его коллекция луков, клейморов, катализаторов и копий с причудливыми остриями и древками из драгоценных камней — лишь десятая часть от коллекции Иль Капитано. Самое изящное и опасное, что есть у него в арсенале — Одиннадцатый Предвестник. Мысль эта Тарталье льстит даже больше, чем театральные овации и букеты под ногами. Даже больше, чем долгожданное восхищение на лице Путешественника. Он смакует ее, мысль, словно сладкую ягодную конфету, когда начинает гонку за собственным оргазмом — вверх и вниз, не оставляя Капитано никаких шансов и заставляя сбиваться на тихие порыкивания. Тарталья играет с самой Бездной, но это ничего; о рисках думают потом. Внутренности внизу живота спиралевидно сжимает жаром, пульсируют все вены, капилляры и артерии. Во время секса они почти не разговаривают. На собраниях Предвестников тоже — слишком большая разница-пропасть. Остается много невысказанного. Например, Капитано почти точно запретит ему участвовать в турнире, слишком велика угроза международного скандала. Натлан дик и закрыт от остального мира, но это не значит, что у них карт-бланш. Капитано вцепляется ему в талию. Рычит — «мальчишшшка». Огонь на свечи у изголовья качается и дрожит, как смущенный свидетель. Например, «я не трахаюсь ни с кем, кроме тебя, Капитан». Например, «я влюблен в тебя». Лет с… четырнадцати? С первого дня в Фатуи, пожалуй. — Бля…ть, — почти выскуливает Одиннадцатый, чувствуя щекотку где-то между лопаток. Там шрам. Очередной. Уже и не вспомнить, где и когда — похоже на ожог от магии, какого-нибудь Пиро или разряда Электро, но и след холодного оружия угадывается. Именно там всякий раз, когда Капитано втрахивает его в воздух, в свой стол, простынь или шкуру, у него собирается целое войско мурашек. Они бегут, быстро перебирая лапками-жвалами, и позвонки в хребте перекатываются под сливочно-белой хрупкой кожей. Потом накрывает волна. Горячая, как кипяток: оргазм. Достигает члена — и вязкое семя брызжет Капитано в руку, бедер — и чувство, как в детстве, когда пятилетний неуклюжий Аякс перевернул себе на ноги тарелку супа. Мать не ругалась, но вот отец журил: еды было немного, а голодных крестьянских ртов — в достатке. — Мальчишка, — рычат где-то снизу. «Капитано», — вспоминает Тарталья. «Мой Капитан». Лениво промаргивается, облизывает губы. Плечи бьет мелкая, почти крохотная дрожь, а вся кисть у Капитано в сперме; красивый узор. У него терпкий вкус, напоминающий полынь под яичным белком. Он выдыхает: — Прости. — Ты забыл, кто под тобой? — Никогда не забывал, — не врет Тарталья — и улыбается, вертя задницей. Судя по тому, как хмурит брови Капитан, его Капитан, это срабатывает. Ему требуется не больше двух толчков в самую глубину атласной тесноты, чтобы тепло хлынуло мальчишке в живот; он принимает это со смирением праведника. Или грешника. Это тоже — почти одно и то же. Тарталья жарко распахивает рот, вцепляясь в бедра Капитано в ответ — тоже с синяками. В секунды удовольствия у него тускнеют холодные сапфировые глаза, и что-то не из этого мира, темное и глубокое, будто колодец, мелькает под зрачком, и тот словно проваливается в эту разверзшуюся тьму. Морщит лоб, кусает губы: совсем как человек. Забавно. Впору бы испугаться, но для Тартальи это вызов, победа, гордость. Трахнуть Первого Предвестника — да кто бы не мечтал?! — О чем ты думаешь, Капитан? — произносит он, сжимая уже размягчающийся член своей задницей. Выпускать не хочется. «Еще секундочку. Или сотню секундочек». — О долге… — отвечает Капитано. Тарталья фыркает. — …И о том, как ты сумел проскочить мимо часовых у входа в лагерь. Сам Капитано чувствует себя кем-то вроде алтаря для ритуальных совокуплений. Твердым и холодным, и самую малость использованным, и залитым телесными жидкостями: вместо крови сперма. Тарталья не похож на натланскую жрицу, но вот если добавить бус из кости, амулетов и… — Я могу рассказать, — хитро произносит он, не стремясь сползти «с вершины», — Но только если ты в ответ расскажешь мне о турнире. И не станешь останавливать. Безопасность лагеря в обмен на хорошую драку, а? Он все равно будет участвовать, догадывается Капитано. С разрешением или без, под личиной Предвестника или просто авантюриста, жаждущего смерти — разницы нет. Сейчас у него хотя бы есть шанс закрыть брешь перед боем с Пиро Архонтом, и надо быть идиотом, чтобы не воспользоваться им. Теперь фыркает Капитано. И соглашается.