Послушник и бес

Серое полотно затянутого облаками неба виднелось из маленького окна кельи. Постель в то утро казалась особенно мягкой, вставать не хотелось ни единой секунды. Кровать слегка скрипела под чужим, пусть и небольшим, весом. — Доброе утро, сладкий, — романтично прошептал Тарталья на ухо Чжун Ли, поглаживая его оголённое плечо. Подрясник с высохшими белёсыми пятнами, как символ потерянной веры, небрежно лежал на полу. Бес прижимался к спине послушника, леденя собой всё тело, и крепко обхватывал руками. Чжун Ли с трудом открыл глаза, немного потянувшись. — Как себя чувствуешь? — изображая заботливость, спросил демон. Он схватил Чжун Ли за подбородок, поворачивая лицом к себе, чтобы поцеловать в губы, а после этого улыбнулся. — Ты… трогал меня во сне? — не отвечая на предыдущий вопрос, заговорил послушник. Всё его естество снова разгорелось огнём бесовской страсти и от чужих прикосновений, и от присутствия рядом объекта вожделения. — О, совсем немножко, — ехидно ответил Тарталья, поглаживая бедро и целуя в шею, исписанную, как красочный холст, засосами. Чжун Ли лежал на боку, и взгляд его упирался в стену. В мыслях зияла пустота, словно мужчина совсем и забыл про свою религиозную работу. Этого бес и добивался: полного подчинения, слабости духа и отсутствия ясности сознания. Чем глубже он психологически закапывал Чжун Ли, тем больше получал силы и наслаждения. Низвержение ещё одного верующего с пьедестала его праведности ощущалось токсически одурманивающим. Обычно Тарталья сравнивал это с человеческим экстазом. Вставший член демона упирался в ягодицы Чжун Ли, а сам послушник всё ещё был растворён в безвременности и бесовском забытии. Полуприкрытые его глаза свидетельствовали о расслабленности и о том, что Тарталье в ту секунду позволялось делать если не всё, то чрезмерно многое. Демон собственнически гладил доступное ему тело, вжимался пальцами в мягкие мышцы плеч и бёдер и вдруг приставил головку члена ко входу, чем заставил Чжун Ли «очнуться». Послушник дёрнулся, но смертельно крепкая хватка остановила его. — Не надо… — Это ещё почему? — недовольно звучал Тарталья. Он обозлился в ту же секунду чужого сопротивления. — У меня всё болит, — честно ответил Чжун Ли. Но стоило ему произнести это, как он понял, что на самом деле причина отказа в другом. Он — послушник в монастыре, которого всю ночь истязал бес, теперь лежащий рядом. Как облитый ведром студёной воды, Чжун Ли резко повернулся в кровати, чем вынудил Тарталью исчезнуть и материализоваться уже в углу кельи, где не висели иконы. Он встал там, словно скульптура древнего тирана, неподвижный и насмехающийся, скрестив руки на груди. Взгляд Чжун Ли метался по комнате как будто в поисках чего-то. Подняв с пола грязный подрясник, послушник стал медленно припоминать, что именно случилось с ним. Встретившись после этого глазами с Тартальей, мужчина едва нашёл в себе силы спросить: — Это… правда было? Бес засмеялся, крайне довольный злодеяниями. — Не думал, что ты так легко забудешь самый умопомрачительный секс в своей жизни. Чжун Ли нервно сглотнул, спрятав подрясник в далёком углу шкафа, ведь если он сдаст одежду в прачечную, то… Думать о последствиях не хотелось. Бог видел всё, но другим монахам лучше не знать, что происходило. Пока голый послушник одевался в привычную чёрную рясу, Тарталья размышлял о своих дальнейших действиях. И наконец придумал идеальный для собственной выгоды план. Но не успел Чжун Ли прийти в себя, как демон тут же «сразил его наповал» очередной новостью. — Ты проспал у́треню.

***

После утренней молитвы совершался кре́стный ход, только к нему Чжун Ли и успел. Когда послушник прибежал к другим монахам, девочка-альбинос в ужасе отскочила от Чжун Ли. — Не смей даже подходить к нам, грязный мерзавец! Остальные монахи посмотрели на мужчину, но истинный смысл слов юродивой был понятен только самому Чжун Ли. Поэтому он рискнул задать вопрос, ответ на который ему бы явно не понравился. И всё же… — Где он теперь? Девочка брезгливо и бегло провела рукой напротив тела Чжун Ли, насколько хватало ей длины конечности. — Везде. Он жить стал в тебе. Я ведь предупреждала. Уходи, сейчас же! Девочка как будто физически не могла стоять рядом с Чжун Ли и всё стремилась убежать. Но мужчина был так безутешен, что старался задержать её во что бы то ни стало. — Попроси других молиться за меня. Я тоже начну. Послушник окинул взглядом толпу одетых во всё чёрное монахов и монахинь, поймал осуждающее от одних и понимающее от других внимание. — Ещё чего! Сам нарывался, возился с этим бесом по ночам, а всему монастырю теперь тебя отмаливать? — Где же ваше религиозное всепрощение? — Там же, где твоё целомудрие, умник. Сначала в себе разберись, потом о Боге будешь спрашивать. Задай себе вопрос: действительно ли тебе нужно очищение или тебя итак всё устраивает? — Что, если бес морочит мне голову и я приму неправильное решение? — Поэтому и надо молиться. Молиться, думая только о спасении, а не о том, как усидеться на двух стульях: и с бесом по ночам кутить, и Богу служить. Понял меня? — Я ничего не могу сделать со своими желаниями. Я человек, в конце концов. — Значит это не твой путь. Только потом не жалуйся, что бес тебя совсем измучил, заставляя быть с собой при любых обстоятельствах и в любое время. У Чжун Ли пересохло в горле. Крестный ход начался, и послушник пытался не отставать от ровного строя, хотя явно думал совсем не о Боге в тот момент. — И… так может быть? — А ты думал, что бес станет заботиться о твоём положении? Ему важно только то, чтобы ты отдал ему своё тело. И он будет пользоваться им, когда и как захочет. Чжун Ли вспомнил, как Тарталья сказал ему: «Приду прямо на богослужении». В обсуждаемом бренном теле отдалось какой-то притупленной болью то ли физической, то ли душевной. Юродивая держала дистанцию от послушника, как от прокажённого, словно боясь заразиться. Он обдумывал сказанное, но выводы были неутешительные. — Есть ли мне спасение? — Ты глубоко в яме греха, как в могиле. Бес оберёт тебя до нитки, как заядлый картёжник. Только Господь и в состоянии помочь восполнить душевное богатство. Молись, коли силы будут. А теперь оставь меня, нужно сосредоточиться, если хочешь, чтобы я боролась за твою душу тоже. Чжун Ли покорно смолк, следуя за крестным ходом. В душе его бушевал смерч, мысли путались. Он услышал словесную перемену в речи юродивой: она будто сняла маску детской жестокости, заговорив осознанно. Если бы она не хотела помочь, то не отвечала бы в конце столь искренне, ведь так? За весь день те молитвы, что Чжун Ли произносил, не приобрели для него никакого смысла. Он выговаривал слова совершенно автоматически и безучастно, будто не понимая их значения. Мужчина думал и не переставал это делать, безудержный поток внутренних рассуждений и исканий не прекращался ни на секунду. И если Господь видел его страдания, то почему не протянул руку помощи в столь опасный для потерянной личности момент? Лишь после ужина и вечерних молитв, когда приблизилось время отбоя, Чжун Ли нашёл в себе силы очистить сознание от самобичевания. Однако случилось неожиданное. Подходя по освещённому тусклым горением свечей коридору к своей келье, послушник вдруг увидел выбегающую чёрную фигуру из комнаты. То оказалась… женщина. В мужской части монастыря им было строжайше запрещено находиться без настоятельницы, так в чём же дело? Схи́мница резко посмотрела на него, что у мужчины сердце словно замерло в груди. Пронзительный, как молния, этот взгляд поразил его, заставляя в оцепенении стоять и смотреть в ответ. Монахиня не сказала ни слова. Её фиолетовые, как будто от холода и нехватки здорового питания, руки мелко подрагивали. Чжун Ли показалось, что вот-вот — и схимница схватит его за горло, поэтому он отшатнулся. Но женщина была неподвижна и пугающе молчалива. — Ч-что… такое? — спросил Чжун Ли, от страха сам не осознавая смысла своего вопроса. Женщина молча показала ему тот самый платок, который выкрал у неё Тарталья. Но как она поняла, что её элемент одежды именно у Чжун Ли? Неужели присутствие беса излучало столь сильную злобную энергию, что её легко было почувствовать? Однако ответы на эти вопросы Чжун Ли, конечно же, никто не даст. Монахиня отвернулась, скрыв лицо за чёрной мантией, и направилась к выходу из мужской части монастыря. Кажется, в ночной тиши коридора Чжун Ли слышал её молитвенный шёпот. Сказать, что он напугался этой встречи, значит сильно приуменьшить его ощущения. От женщины исходила аура такой излишней набожности, что казалось непростительным находиться с ней даже на одной территории. И без того чувствовавший себя «грязным» и «не нужным монастырю» Чжун Ли ныне ощущал безысходность. Что оказалось крайне удачным моментом для беса. Человек в отчаянии слабо рационален и жаждет лишь успокоения. Не получив божественной поддержки и помощи, Чжун Ли на грани нервного и физического истощения едва смог прочитать келейные правила, а затем рухнул на кровать. Тьма в келье, грызущие изнутри сожаления и желания, недавние события — всё накладывало неизменный отпечаток на потерянном сознании. И такое уязвимое положение — благодатная почва для дальнейшего взращивания пороков, Тарталья знал это, как никто другой. Он чуял людские слабости, как голодные псы вынюхивают пищу. Но появляться лично пока не входило в его планы: бес намеревался заставить Чжун Ли «заскучать» без него, а вот посеять определённого рода мысли он был вполне в состоянии. Послушнику запрещалось оголяться, требовалось во сне держать руки на груди, но каждый раз, когда Чжун Ли против своей воли вспоминал произошедшее, он осторожно касался сокрытого одеждой живота, и всё его тело пронизывало ощущение, будто прямо сейчас с ним вновь занимались сексом. До того сильное и приятное чувство блуда овладевало Чжун Ли, что он хотел стонать и выгибаться в спине, трогая живот, лишь бы вновь всё прочувствовать. Послушник мычал в подушку, одолеваемый греховными помыслами, накрывался одеялом с головой и жмурился, надеясь, что «всё пройдёт само», даже пытался шептать молитвы, но безуспешно. В мыслях коварно пробежалось что-то вроде: «от одного раза хуже не станет», и сил сопротивляться больше не осталось. Чжун Ли сжал член бёдрами, немного задвигал нижней частью тела, представляя, как в него толкался бы Тарталья, но все эти действия лишь усиливали и без того опьяняюще крепкие ощущения, а не служили избавлением от них. В груди томно забилось сердце, а в промежности всё рефлекторно и в предвкушении напряглось, ожидая повторного соития. В уголках глаз мужчины появились слёзы от переизбытка чувств. Он поджал губы и застонал, но не от удовольствия, а от бессилия перед собственной низменной природой. Чжун Ли резко выпрямил поджатые к груди ноги, притянул руки к верху туловища, не давая себе желаемых прикосновений, и просил Бога помочь, пока не уснул в изнеможении. Но муки продолжились на следующую ночь и не прекращались в дальнейшем. Стойкость послушника была сведена к нулю. Он считал себя животным, опустившимся на дно греха, но всё равно продолжал по ночам тереться ягодицами о стену, нажимать на свой живот в районе метки и тихо мычать, представляя секс с рыжим красавцем-бесом. Безутешный послушник днём молился Богу о спасении, а ночью, забываясь будто и внутренне сгорая от похоти, трогал себя и доводил до оргазмов, после которых хотелось не то удавиться, не то отдаться искушению вдоволь. Чжун Ли изнывал от желаний, сходил с ума и не понимал, в чём ему найти истину. Но хуже всего становилось от осознания, что Тарталья был идеальным воплощением представлений Чжун Ли о своём потенциальном любовнике. Всё — от внешности до поведения в сексе — нравилось ему в нём, вот только бес, скорее всего, намеренно принял подобную форму, чтобы лишь сильнее запутать послушника в своих сетях. Однако Чжун Ли не мог с уверенностью и былой набожностью противостоять столь притягательному образу. С каждым днём послушнику заметно становилось хуже. Иногда у него случались проблески религиозности, когда он неустанно молился, чувствуя прилив духовных сил, тогда горы словно становились по плечу, а бес чудился простой угрозой, не представляющей реальной опасности. Но за всяким таким подъёмом следовало неизбежное падение обратно в ту же точку психологического дна. Так продолжалось из недели в неделю, жизнь стала чередой повторяющих друг друга витков одинаковых событий, в которых менялась только сила одолевающих ощущений. Чжун Ли несколько раз порывался уйти или убежать из монастыря, но всё же не решался в действительности. Прозябая среди давящих на него морально богомольцев, послушник не только не обрёл желаемого смысла жизни, но и усугубил уже имеющиеся проблемы. Однако на ком лежала вина за это — на самом послушнике, который пришёл в монастырь в пустой надежде, что Бог чудесным образом решит за него всю его судьбу, или на абстрактной сущности Господа, который послал (?) эти испытания своему дитя? В один из вечеров Чжун Ли постучал в дверь кельи своего соседа-монаха. Послушник мало общался с ним, но думал, что терять ему в принципе уже и нечего, а оттого попробовать попросить кое о чём могло иметь смысл. На удивление, Чжун Ли даже пустили в келью. — Ты… можешь оказать мне услугу? — начал послушник. — Вино не дам, — отрезал монах. Учитывая его низкий рост, он явно был молодым, даже, может, намного младше самого Чжун Ли. Его чёрные волосы слегка отливали синевой, а окно в келье оказалось распахнуто настежь. Ветер качал тонкую занавеску перед крохотным оконцем, но монаху было комфортно в этой прохладе. — Жаль, — вздохнул Чжун Ли, подтвердив тем самым свои намерения. — Лучше так расскажи, что случилось. — Да разве могу я? — Почему нет? — Мы не на исповеди. — Предлагаешь мне сидеть в своей келье и наблюдать, как мой товарищ сходит с ума? — Как ты понял? — Сам в таком положении был не единожды. Чжун Ли недолго молчал, обдумывая сказанное ему. — А что у тебя за беда? — Не меняй тему разговора. Зачем тебе вино? — Забыться хочу. — Отчего? — Бес… мучает. Чжун Ли никак не мог подобрать слово, достаточно точное и при этом завуалированно говорящее о его проблеме. — Вино не спасёт. Оно даст временное успокоение, но затем чувства и память вернутся. — И всё равно… — с надеждой продолжил Чжун Ли. — И не мечтай. Короткие, но чёткие и ясные ответы монаха помогали послушнику направить собственные мысли в единое русло. Молодой человек казался более опытным в делах греховных и в очищении от них же. Его хотелось слушать, и он, в отличие от юродивой, не осуждал Чжун Ли. Как будто тоже чувствуя неожиданно установившуюся духовную связь, монах внезапно стал более откровенным: — А знаешь, почему именно меня назначили ке́ларем? Я алкоголик. — Почему же в настоящем? — Отпустил ли тебя твой грех, когда ты стал послушником? — Нет… — Вот и ответ на твой вопрос. — Ты ведь монах. — И искренне считаю, что не заслужил этого титула. Но настоятельница другого мнения. Я давал обеты Господу, но полностью отречься от вина так и не смог. Все в монастыре знают, что я прикарманиваю иногда бутылку вина. Но суть не в том, сколько раз я это делал, а в том, что постепенно я выпиваю уже меньше. С каждым месяцем мне становится лучше, и я виноват перед Богом не только в злоупотреблении алкоголем, но и в незаконном его добывании, скажем так. Это вино люди должны пить на причастиях… И тем не менее я не теряю надежды, что однажды излечусь. Бог не даёт людям крест тяжелее, чем они могут вынести. Чжун Ли потерянно усмехнулся: — Мой крест скоро раздавит меня и втопчет в землю. Я качусь по свету, как подгоняемый людскими ногами камень, который пинают все кому не лень. — Потому что сам поставил себя в такое положение и не стремишься его исправить, — с видом знатока возразил монах. Чжун Ли, которого эта речь должна была каким-то, видимо, образом переубедить, вспомнил слова Тартальи: «Господь не помогает тебе, потому что в глубине души ты хочешь, чтобы тобой пользовались». Душевно стало только хуже. Опущенные и немного вжатые внутрь плечи, понурый и уставший взгляд, бледное лицо и слегка впалые щёки — послушник выглядел, мягко говоря, болезненно. Чжун Ли молчал, думая только о том, что он, наверное, и правда заслужил быть насилуемым бесом, раз не в состоянии сопротивляться и черпать силы из религии. — Только в Боге можно найти утешение, — сделал заключение монах. Он дал несчастному Чжун Ли посидеть в своей келье, попить святой воды и подышать свежим воздухом от окна. Даже читал молитвы, пока послушник потерянно смотрел в пол. Судя по всему, уже ничего ныне не могло вызволить Чжун Ли из ловушки собственного сознания. Он покинул чужую келью как в тумане, даже не запомнив совершённого действия. Ноги будто сами повели Чжун Ли куда-то, и в итоге мужчина оказался в женской части монастыря. На этой территории простирался большой сад, за которым ухаживали монахини и послушницы. Там Чжун Ли был последний раз, когда настоятельница знакомила его с юродивой. Но если в тот день светило солнце, то ныне облака заволокли небо, создавая иллюзию купола над головой. Чжун Ли гулял по саду, чувствуя запах цветов и трав. Где-то вдали за высокой стеной кричали птицы, празднуя свободу, которой мужчина был лишён. Закованный в вымышленные цепи, послушник душевно и телесно скитался по жизни, ища своё предназначение. Подняв глаза к серому небу, Чжун Ли вдруг захотел упасть на колени и взмолиться: муки не могут быть вечными. Ведь не могут, Господи? Колокольный звон отдался эхом в ушах. Чжун Ли резким ударом в сердце почувствовал разъедающее одиночество. Никто и ничто не могло помочь ему справиться с тоской и проблемами. Боже милостивый, за что ты подарил Чжун Ли такую тонко чувствующую душу и столь богатое воображение?

***

Чжун Ли лежал на широкой двуспальной кровати в своём доме, который продал несколько лет назад, чтобы уйти в монастырь. Ноги мужчины были широко раздвинуты, а за сгибы под коленями их держал Тарталья, мягко толкаясь в разгорячённое тело. На руке его блестело золотое кольцо. Чжун Ли посмотрел на свои пальцы и понял, что у него было точно такое же. Тёмно-коричневый халат его распластался по белой свежей простыни, но холодно не было — Тарталья согревал своим теплом во всех смыслах. Чжун Ли видел его так чётко, чувствовал в себе так явно, что не возникало даже мыслей о нереальности происходящего. Но то был просто сон. И на этот раз Чжун Ли, вопреки своим желаниям спать дальше, услышал зов монаха, который ходил по коридору и будил всех в кельях. Утреню не пропустил, но какой ценой? Зажил якобы праведной жизнью, чтобы в итоге мучиться и грезить о свободе с мужем? И, наверное, чувствуя подходящий момент чужого отчаяния, Тарталья соизволил появиться в келье Чжун Ли в конце дня после очередной вечерней службы. Видеть его для послушника было одновременно и радостно, и невыносимо. Как недосягаемая мечта, он казался теперь лишним раздражителем для и без того раздробленного разума. Чжун Ли, разглядев в бесе полюбившиеся черты внешности, почувствовал прилив и гнева, и безысходности, и не нашедшей реализации страсти. — Чего тебе надо? — недовольно спросил послушник, наблюдая за демоном, который стоял у стены, скрестив руки на груди. Такое поведение было знакомым, но неприятным. — Проведать тебя пришёл, — как ни в чём не бывало ответил бес. — Ну, как видишь, я жив. А теперь уходи. — Какой ты злой стал. Не рад меня видеть? — наигранно обеспокоенное выражение лица ещё больше раздосадовало Чжун Ли. Тарталья же намеренно подошёл ближе к плетёному креслу, на котором сидел послушник. — Не просто не рад, а тошно. Сил моих нет уже. — А я предупреждал, что монастырь — место не для таких, как ты. — Но и в миру мне нет покоя, — отрезал Чжун Ли. — Иди к другим своим жертвам. Я у тебя явно не один. Бес промолчал, не опровергая и не подтверждая мысли послушника, и подошёл ещё ближе, чтобы затем наклониться и посмотреть в чужие глаза. — А всё потому, что Бог сломал тебя. Твоё религиозное раболепие превратило тебя в жалкое подобие самого себя из прошлого. Раньше ты бы никогда даже посмотреть на себя как-то «неправильно» не разрешил, а сейчас… Ты действительно считаешь себя жертвой? — как будто заинтересованно спросил Тарталья. Его лицо было так близко к лицу Чжун Ли, что мужчине приходилось вжиматься в спинку кресла позади себя. — А кем я ещё могу быть для тебя? — едкость чувствовалась в вопросе, но кому она была адресована — демону или самому себе — неясно. Тарталья вжал своими руками оба запястья Чжун Ли в подлокотники. — Всем, кем захочешь. Чжун Ли почти увернулся от поцелуя в губы, но всё равно не избежал его. Рука непроизвольно дёрнулась, но хватка Тартальи окрепла. После поцелуя бес заметил, что мужчина был на грани нервного срыва. — Чего ты пытаешься добиться? Но вопрос был столь риторическим, что Тарталья на него закономерно не ответил. Неизвестно откуда взявшейся духовной силой Чжун Ли отогнал беса от себя, чтобы встать с кресла, однако недолго продлился этот порыв праведного гнева. Стоило только посмотреть на отрешённые взгляды святых и Бога на иконах, как на глазах проступили слёзы боли, а бес, как зная, утешающе похлопал по плечу. — Уйди, — злился Чжун Ли. — Уйди, сколько можно меня мучить?! Послушник закрыл лицо руками, начав плакать, когда Тарталья прижал его к себе в объятиях и начал гладить по спине, убаюкивающе шепча: — Я не «мучаю», а лишь показываю тебе твои желания. — Ты превращаешь меня в животное, способное только совокупляться! Глаза Чжун Ли вспыхнули злостью вновь, он судорожно дёрнулся, желая наброситься на беса, но тот, на удивление, а, быть может, специально выглядел заботливо. — Людская природа всё же имеет общее с животными происхождение, — мягко проговорил бес. — Но в этом нет ничего страшного. Надо уметь принимать себя таким, какой ты есть. Тарталья успокаивающе гладил заплаканное лицо мужчины, а затем посмотрел в покрасневшие его глаза и зашептал на губы: — Позволь мне утешить тебя. Чжун Ли, испытывавший к бесу привязанность, разрыдался и уткнулся головой в его тело. Тарталья гладил мужчину по волосам, слушая его всхлипы в ночной тиши монастыря. — Уйди, молю, — сквозь слёзы пытался проговорить Чжун Ли. — У меня нет сил бороться с тобой. — И не надо этого делать. Мы можем сосуществовать. — Нет, — запнулся послушник. — Не можем. Если я собираюсь стать монахом, я должен избавиться от пагубных пристрастий. — Вот как ты меня видишь? — укоризненно спросил Тарталья. — Просто вредной привычкой? Бес демонстративно оттолкнул Чжун Ли от себя, усугубляя потерянность того. Если ни Господь, ни даже Тарталья не могут дать ему утешения, то кто может? Чжун Ли разрыдался только сильнее, повиснув на плечах Тартальи. Мужчина этого закономерно не видел, но демон ухмыльнулся на секунду, начав затем вновь поглаживать послушника. — Я же вижу, как ты трепетно любишь меня, — бес поцеловал Чжун Ли в волосы. — Разве можно бросить того, к кому привязан так крепко? Чжун Ли молчал, продолжая плакать, будто все накопившиеся чувства воплощались сейчас в этой истерике. — Одинокий и уставший, оставленный всеми, даже Богом, ты так отчаянно жаждешь любить и быть любимым, — продолжал давить на больное бес. — Я дам тебе желаемое. Чжун Ли поднял воспалённый взгляд на Тарталью. Тот снисходительно улыбнулся и прошептал: — Нужно лишь подписать один контракт, и всё станет лучше для тебя, поверь.