У короля новая мета.

      На пол повалилось тело. Оно и так всё было изуродовано порезами, болью и печалью, так ещё и к нему продолжали относиться, будто это скотина какая-то, не требующая ни уважения, ни порядка.       Он поднял свои глаза — перед ним сидел король. Самый отвратительный из всех, и лежащему это было знакомо лучше всего. Были знакомы все его грехи, ужасы и отсутствия человечности во имя своих идеалов, как у любого диктатора, тоталитарного и беспощадного.       Король сидел, подопрев голову рукой, а сам разливался в ехидной улыбке победителя: доминирующая поза, которая только добавляла жалости этому телу. Нога была на ногу, на самих же ногах блестела обувь, ботинки, которые было принято целовать, но лежащему не хватало чести это сделать — вернее сказать, что как раз чести и принципов было слишком много, чтобы опускаться до такого.       Пытаясь хоть как-то оглядеться и понять, где вообще он находится, он заметил большое количество украшений в виде картин, доспехов и дорогостоящих ваз с такими же дорогими цветами. Нет, это конечно было очевидно, что он находился в зале короля, но находился он тут впервые, а значит, рассмотреть тут надо было все. Говорили, что сюда впускали только приближенных короля — неужели этот парень стал ближним? В таком случае, ближним только по несчастью, ибо за все мысли, действия и слова лежачего его могли спокойно убить, отрубить голову, а тело выкинуть в ближайшую реку — все это не произошло только благодаря удаче. Конечно, этот парень со своими революционными взглядами и устоями наделал немало шуму, вот он и оказался здесь. Попал ли он уже в историю этого государства? Вспомнят ли его теперь остальные люди?       Насчёт потомков это, конечно, неизвестно, но представители этого поколения уже запомнили его — надели на него доспехи рыцаря-героя, отдали ему всю свою надежду и любовь. Это было видно по количеству поддержки и людей на улицах в каждый подобный случай, это было слышно даже сейчас по количеству оров и криков на улице. Затихнуть их уже было невозможно. Жители были возмущены до предела, готовые, слова самая верная армия, разрушить весь этот замок за одну ночь. — Ваше Высочество Сандэй, мне остановить их? — сказал какой-то невзрачный слуга, который продолжал служить правителю, надеясь, что ситуация станет лучше и в честь этого потом получит повышение. — Не стоит. Они ничего не сделают. Но вас я попрошу выйти — сейчас будет серьёзный разговор. — холодным тоном ответил король, от которого мурашки пробежались у всех людей в комнате. Сказав «слушаюсь», они сразу же побежали прочь — правитель и мятежник остались одни.       Сандэй медленно подошёл к лежачему, опустился и взял в руку его лицо, полное грязи от такого рискового действия. — Наконец я вижу тебя ближе, вижу все твоё лицо, как там тебя зовут... Авантюрин? В целом, это не важно. — на протяжении всей фразы он рассматривал голову мятежника, крутя её по сторонам и пытаясь найти что-то интересное для себя. Нет, конечно, оно было, например его глаза, но он пытался найти то, что было интереснее: отчаяние и разочарование.       Как жаль, что именно этого не было. — Я тоже давно хотел поближе увидеть такую крысу, как ты. — после этой фразы сразу же послышался шлепок о щёку, а на лице Авантюрина появился яркий красный след. — Не смей говорить такие слова, жалкое отродье. — Да мне все равно нечего терять, ты же казнишь меня за все мои действия, не так ли? — Этот вопрос всё ещё обсуждался. Но ты делаешь именно такой исход наиболее вероятным. — В целом, я не против. Убивай нас сколько хочешь, только народа всё равно больше, чем тебя одного. — вся фраза была сказана так, будто это был обычный разговор на улице на который абсолютно всем всё равно, а не, возможно, последний диалог в жизни мятежника. — Как ты смеешь говорить такие слова, находясь передо мной? — Сандэй успел отойти и встать спиной, а в этот момент он чуть повернул голову к Авантюрину, слегка одаривая его своим взглядом. — Очнись, тебя уже никто не уважает. Весь народ идёт за мной, они готовы убить тебя. Ты уже проиграл. — Я прикажу страже убить их всех. Пусть будет весь народ — мне плевать. Я готов пожертвовать этим ради своих идеалов. — Они-то тебя и погубили. — Как ты смеешь, — начал Сандэй свой вопрос, но его сразу же перебили. — Так, что это правда. Мы не просили ничего особенного — чуть больше справедливости, чуть больше жизни. Ты этого не дал и даже не пытался. — Ты даже не представляешь, почему ты должен быть мне благодарен, я, я. — Ты, ты (это было сказано с явным передразниваем короля, будто они оба — дети), ты только и говоришь о себе, но не думаешь о народе. О народе, который сейчас тебя и убьёт. Твоё королевство уже пало.       Здесь Сандэй не выдержал, и в следующее же мгновение Авантюрин оказался прижатым к стене со сдавленным горлом. Его пытались задушить. Не совсем понятно, что именно здесь было — ненависть, гнев, попытка избавиться от препятствия раньше — в общем, ни одной благородной цели для убийства. Конечно, интересно само рассуждение о том, какая цель будет вообще считаться благородной, а какая нет; интересно, можно ли вообще использовать такое слово в отношении такого преступления — но на все подобные философские рассуждения не было времени в этот момент.       Жёсткие и жестокие руки Сандэя сдавливали горло и сдерживали кислород в нем. Сколько ещё людей убили эти руки? Эти, совершенно чистые, белые руки, которые можно было бы закрасить полноцью всей той кровью, которая пролилась из-за него, и на них бы не осталось ни следы той белой невинности, которая, казалось, окутывала их полностью, словно снег зимой в лесу. — И также ты всех душишь, кто тебе не нравится, да? — сквозь зубы произнёс Авантюрин, понимая, что его смерть наступит даже раньше, чем он ожидал. — Заткнись, чудовище, не имеющее право на существование. — аргументы у него кончились, ибо Авантюрин действительно был во многом прав. Конечно, тщеславие Сандэя не могло бы в жизни это признать, но это было так. — И что ты будешь делать с моим мёртвым телом? Я же не единственный.       Сандэй не стал ничего отвечать, только сжал свои руки сильнее. Его лицо сейчас надо было видеть — полное злости и отчаяния — именно той, которую он так мечтал увидеть у своего соперника, но эти чувства решили заглянуть именно к нему. Где-то от силы появлялись вены, где-то на лице, где-то на руках. Но зрелище это было интересным.       Но не долгим.       Кончились силы у стражников. Люди огромной толпой, словно это какая-то осада, ворвались в замок.       Дальше всё, как в тумане. Шум, гам, крики, огромное количество народу с вилами и кулаками, а если повезёт — с мечами, которые они явно отобрали от уже лежачих охранников дворца, либо же были счастливые люди по жизни, которые были вполне в состоянии иметь своё собственное оружие дома. Среди этого шума было известно только, что в итоге Авантюрин умер — неизвестно, то ли от удушья, то ли от резкой толпы, которая просто не увидела его и затоптала — своего собственного предводителя, разве не иронично?       Известно и то, что казнили в этот день. Казнили взрослого мужчину, который хотел привести свой народ к лучшему. Казнили, может быть, мудрого человека, который знал многое. На которого, вполне возможно, возлагали большие надежды, в которого верили. И были у него добрые цели. Но методы его мало кого устраивали. Кровожадные, жестокие меры.       Так что под шум и крики людей казнили короля. Казнили Сандэя.