Uncovering a Secret

      Проснувшись на следующий день, Корво зевает, потягивается и выскальзывает из-под одеяла.       До рассвета осталось недолго – повсюду ещё царит тишина, и Корво зевает снова, смаргивая сонную пелену с глаз.       С годами – спасибо костяному амулету Дауда – кошмары Корво постепенно утратили свою силу, превратившись в обыкновенные сны, от которых он больше не вскакивал, задыхаясь и содрогаясь от фантомной боли.       Чаще всего он просыпается хорошо отдохнувшим (когда может позволить себе отдых), и уже давно обходится без амулета, вернувшись к той нормальности, когда ему не нужны были никакие средства, чтобы проспать всю ночь.       Костяной амулет теперь спрятан в потайной комнате Джессамины за камином – вместе с её аудиографией и всем тем, что для Корво особенно ценно.       Эта комната стала для Корво святилищем – чем-то неприкосновенным, нетронутым. В конце концов, это была последняя частица Джессамины, то, что Берроузу не удалось уничтожить. Бутылки из-под виски, стеклянные стаканы, даже стопка писем, которыми они обменивались на протяжении десятилетий – развёрнутые и аккуратно сложенные... Корво не хотел осквернять ничего из того, к чему она прикасалась. Он хотел сохранить всё это там, внутри – последние свидетельства её существования.       Когда–то они вместе играли в шахматы, и та самая шахматная доска – поцарапанная и полустёртая – лежала раскрытой на столе, чуть сдвинутая к краю.       Корво всегда играл чёрными, Джессамина – белыми, и фигуры на шахматной доске застыли , объявляя чёрным мат, а фигура чёрного короля так и осталась лежать, опрокинутая.       Будь Джессамина рядом, Корво посмеялся бы над мыслью, что единственная возможность выиграть для неё – это играть с самой собой, но теперь, когда её не стало, ему совсем не до смеха.       Корво годами не мог войти в эту комнату без острого желания сбежать, чтобы не примиряться с мыслью об исчезновении последних следов существования Джессамины.       Впервые он, наконец, набрался смелости год назад по возвращении в Дануолл, и ощущение того, как Дауд ободряюще сжал его плечо, ещё было свежо в его памяти. В комнатке всё покрылось пылью, а шахматная доска по-прежнему лежала на краешке стола, как и годы назад. Всё оставалось нетронутым.       Ушло несколько ночей (и когда он смог выделить время – пара утр), но в конце концов он убрал всю комнату, полностью очистив её от пыли.       Он оставил шахматную доску и фигуры, но вложил все письма обратно в конверты. Потом он нашёл аудиографию, наверное, последнюю из тех, что записала Джессамина, и, слушая её в первый раз, прослезился от одного только звука любимого голоса.       Все эти драгоценные воспоминания. Он никогда бы с ними не расстался.       Со временем у Корво вошло в привычку приходить в эту комнату всякий раз, когда надо было отвлечься от работы или просто хотелось немного побыть одному.       Иногда он заглядывал туда ранним утром: пил виски, включал ту самую аудиографию или перечитывал старые письма, которыми они обменивались, улыбаясь тогдашней их с Джессаминой юношеской скромности.       А однажды Эмили нашла в столе Корво стопку своих детских рисунков (давным-давно он поклялся, что выбросил их).       Эмили — уже совсем взрослая — смущённо краснея, потребовала сжечь их, и Корво немедленно всё собрал и спрятал в той самой потайной комнате, оберегая от дочернего гнева, невинно пожав плечами в ответ, когда Эмили спросила о них в следующий раз (она ищет их и по сей день).       По-видимому, это стало катализатором, и, пару дней поразглядывав смятые рисунки, небрежно сложенные в комнатке, Корво решил вставить их в рамки.       Ещё через неделю или около того он решил купить молоток и гвозди, чтобы повесить их как следует.       Потом в комнатке очутился ящик любимого виски Корво.       Старый стол отправился на свалку, освобождая место для нового.       Потом настал черёд охапки удобных подушек (которые он таскал из прачечной месяцами).       Книг.       Странных, дорогих сердцу безделушек ( как, например, костяной амулет).       А потом в один прекрасный день (Корво не помнит точно, какой именно) аудиография Дауда из тумбочки Корво перекочевала в другую тумбочку – в потайной комнате Джессамины, по соседству с её аудиографией.       Всякий раз, отдыхая в этой комнатке, просто сидя и расслабляясь или же медленно потягивая виски, он включает фоном одну из этих записей.       Слушать Джессамину или Дауда в особенно долгий, изматывающий день – это помогает.       Голос Джессамины успокаивает, в то время как грубый голос Дауда — как ни странно — бодрит. Странно, что он находит утешение в голосе её убийцы, но это так.        В его голосе есть что-то, дающее Корво тот стимул, который нужен ему, чтобы не сдаваться в такие дни.       Слушая, он вспоминает, что там, за океаном, вдали от Дануолла, есть кто-то, кто, будь это в его власти, никогда не позволит Эмили пострадать, кто-то, кому Корво может доверять (возможно, даже собственную жизнь), и это помогает пережить даже самые тяжёлые дни в Дануолле – знание того, что он не один.       Даже теперь, вспомнив об аудиографии, он начинает прокручивать в голове исповедь Дауда, слово за словом, пытаясь воспроизвести в памяти его грубый, хрипловатый голос.       Немного странно осознавать, что он выучил её почти наизусть.       Корво снова зевает и осматривается по сторонам.       Первые лучи света уже льются в окна. Корво встаёт, заправляет постель и надевает чистую одежду.       Бросив взгляд на пол, Корво замечает пса, свернувшегося калачиком у изножья кровати, прижав уши, и крепко спящего.       Корво улыбается и склоняется легонько погладить его.       Несмотря на то, что он каждый вечер закрывает дверь, или пёс, или кошка всегда умудряются просочиться внутрь, пока он спит, и устроиться рядом с ним на ночь (кошка смелее, поэтому иногда пробирается прямо к нему в постель).       Умывшись, он как можно тише спускается, чтобы не будить Китобоев (он знает, что Фёдор, к примеру, особенно раздражителен, если его разбудить раньше времени).       На кухне Дауд уже варит кофе.       – Доброе утро.       Не оборачиваясь, тот здоровается, и Корво устраивается в своем обычном уголке на кухне, оперевшись на стойку и наблюдая за Даудом, насыпающим кофейные зёрна.       – Я прочёл все книги по астрономии, – начинает Корво.       – Хм, – единственное, что он получает в ответ от Дауда, шарящего ложкой в мешке кофейных зёрен.       – Могу я одолжить ещё какие-нибудь?       – Как будто тебе нужно разрешение, – бормочет Дауд, и бросает. – Клептоман-мудила.       Корво улыбается.       Большинство (если не все) оскорблений Дауда включают в себя «мудак» или ещё какое-нибудь неоригинальное ругательство, на что у Кента уже выработался рефлекс кричать «Не выражайтесь!».       – Какой творческий эпитет.       Корво ждёт реакции.       Не дожидаясь, продолжает:       – ...Думаю, старого пса в самом деле сложно научить новым трюкам.       Тогда он, наконец, удостаивается единственного сердитого взгляда, после чего наступает тишина, и улыбка Корво только ширится.       Он знает, что это по-детски – дразнить Дауда, но ещё это так забавно, что Корво иногда просто не может не поддаться порыву спровоцировать какую-нибудь занятную реакцию.       В первый раз это получилось совершенно случайно. Обычно Корво более осмотрителен в словах и поступках рядом с Даудом, но в тот момент удачная фраза просто вырвалась, не успел Корво хоть немного себя притормозить, а Дауд поражённо застыл, но вскоре собрался и отвесил оскорбление в ответ.       Именно тогда Корво понял, что чувствует себя в его обществе свободнее, чем сам того ожидал, и само присутствие Дауда больше не побуждало его осторожничать (как часто бывало в прошлом).       Какая странная мысль: прощение Дауда повлияло на Корво не меньше.       Он никогда бы не подумал, что сможет считать того настоящим другом после того, что он сотворил с жизнью, но медленно свыкается с этой мыслью.       Они по-прежнему мало говорят, но их молчание – мирное, дружеское, и Корво это нравится.       Они оба по натуре замкнуты и понимают, что молчание не всегда значит враждебность. Никто не требует от Корво постоянно завязывать бесцельные беседы, только чтоб заполнить тишину (как часто бывает с другими людьми), и Дауд тоже не испытывает тяги к болтовне. Они могут просто молчать, совершенно удовлетворённые компанией друг друга.       – Что ты хотел прочесть? – Вдруг спрашивает Дауд, и Корво поднимает глаза.       Он задумывается, а потом вспоминает книгу, которую на днях видел в комнате Дауда.       – ...Как насчёт «Серконских деликатесов»?       Корво просто хотел немного поддразнить, но Дауд резко отшатывается, рассыпая кофейные зёрна, и встревоженно глядит на него.       Их взгляды встречаются – всего на долю секунды, – и Дауд тут же отворачивается.       – Я...       Он вдруг кажется растерянным, нервно перебирая пальцами, избегая глаз Корво.       Эта реакция напоминает Корво о взгляде, которым Дауд одарил его той ночью. Глаза – как расплавленное серебро в светло-оранжевом отблеске лампы, брови слегка приподняты. Лицо Дауда всегда виделось ему сплетением натянутых нитей: всегда напряжённое, с вечно хмурым выражением – но в ту секунду лицо его смягчилось и рагладилось, словно ковкий золотой слиток.       Корво очень хорошо знаком этот взгляд. Он знает, что это значит. Такие взгляды преследовали его с юных лет, особенно после того, как он стал королевским защитником. Раньше от всего этого внимания ему было не по себе, временами он считал всё это поверхностным, и единственной, кому он позволил так на него смотреть, была Джессамина, его прекрасная бабочка.       ...Теперь этим взглядом его провожает Дауд.       Горло Корво перехватывает.       – Дауд, я...       – Доброе утро.       Они оба вздрагивают, когда Кент, позёвывая и шаркая, заходит на кухню.       – Доброе утро, – поспешно отвечает Дауд.       Корво тоже здоровается и возвращается в свой уголок, чтобы понаблюдать за Кентом, готовящим завтрак.       Они больше не говорят друг другу ни слова до самого конца завтрака (и ежедневного обсуждения с Ральфом собачьего вопроса).       – Хочешь выбрать книгу? – спрашивает Дауд, как только последний Китобой выходит за дверь, и в гостинице остаются только они двое.       Корво кивает и поднимается за Даудом наверх, в его комнату.       Внутри нет ни шерстинки и удивительно чисто. Корво изучает взглядом книжную полку, просматривая заголовки.       «Серконских деликатесов» нигде не видно.       Корво, пожав плечами, разглядывает другие книги, водя пальцем по корешкам.       Дауд, похоже, много читает. У него есть книги об астрологии, истории, натурфилософии и даже несколько об искусстве. Корво вытаскивает пухлую книгу в коричневой обложке – самую зачитанную – с названием «Примечательные порты».       Она вся истрёпана, пара страниц вот-вот выпадет, Дауд явно изучил её вдоль и поперёк.       Корво осторожно поднимает и раскрывает книгу под пристальным взглядом Дауда, который как будто в шаге от того, чтобы просто взять и отобрать её.       Здесь множество страниц с загнутыми уголками – о самых разных портах: Морли, Тивии, Серконоса и даже Гристоля.       – ...Эту книгу мне подарила Билли, – неожиданно тихо признаётся Дауд.       Корво кивает, не зная, что сказать. Он снова листает книгу, читая внимательнее, выцепив взглядом отрывок о Куллеро, а конкретнее – о табаке и сигарах. Потом другой отрывок, на сей раз о вине. И ещё один, о производстве шёлка.       Корво захлестывает страстное желание.       Он всегда хотел однажды отправиться в большое путешествие по всем островам, может, даже в Пандуссию, но обязанности приковали его к Дануоллу, и у него никогда не было столько свободы, чтобы осуществить эту мечту.       Возможно, однажды, когда Эмили подрастёт и у неё появится новый королевский защитник – конечно же, полностью соответствующий стандартам Корво, – он отправится в своё путешествие. Он возьмёт курс на север, в морозную Тивию, потом на Морли, отведать их знаменитого рагу, и, наконец, на Серконос, где побывает во всех городах, в которых никогда не был в детстве.       – Я всегда хотел сплавать в Куллеро. Греться на солнце, курить табак и...       – Пить вино, – проговаривают они хором и удивлённо глядят друг на друга.       Дауд отводит взгляд первым, и Корво возвращается к изучению книги. Читает ещё пару абзацев и закрывает.       Он не просит её почитать – он знает, что Дауду она очень дорога. Вместо этого Корво выбирает другую, которую достаёт наугад, что-то об островных фруктах.       – Можно эту?       Дауд как будто хочет что-то сказать, но в итоге кивает и жестом выпроваживает Корво из комнаты.       Тот устраивается внизу на диване с книгой, и примерно через час в комнату врывается Ральф и шлёпает на стол какую-то толстую медицинскую энциклопедию.       – Мастер Дауд?       – Хм?       – Можно спросить? Кент занят.       Краем глаза Корво видит, как Дауд закрывает свою книгу (на этот раз о шкурах животных) и подходит к столу, выдвигая себе стул.       Корво слышит, как ещё один стул отодвигается, и на него плюхается Ральф.       – Ну? – спрашивает Дауд.       – Что это такое?.. – слышится шелест страниц.       Дауд тихо хмыкает.       – ...Сфигмоманометр? Он измеряет кровяное давление.       Ральф корчит рожицу.       – Но как это вообще работает?       Дауд снова хмыкает, а потом пускается в пространные объяснения, прерываемые короткими одобрительными возгласами Ральфа.       Когда Ральф, наконец, понимает, что к чему, он издаёт ликующий клич, а Дауд довольно ворчит, отчего Корво улыбается, уткнувшись в книгу.       Видеть Дауда, очень даже довольного ролью учителя спустя годы после предательства Билли... радостно.       Корво знает, что Дауд горит этим. В глазах его во время их полночных тренировок всегда вспыхивал огонёк – но тут же гас, сменяясь унынием и безысходностью. Казалось, для него просто жить, день за днём – мучительная пытка, но сейчас глаза Дауда сияют.       Ему наконец удалось снова возжечь это пламя – изменять мир не уча тому, как убивать и ранить, но гораздо более мирным путём.       Корво только рад за него.       – На что ты смотришь? – Вырывает его из задумчивости голос Дауда, и Корво обращает на него всё своё внимание.       – Ни на что.       – Ты пялился, – хмурясь, настаивает Дауд.       Это подозрительное, преувеличенно-раздражённое выражение лица – снова – побуждает Корво улыбнуться своей книге.       Всякий раз, когда Дауд так смотрит, с этой особой нахмуренностью, желанию поддразнить его и выудить ещё пару забавных ответов становится невозможно противиться.       – Твои волосы, – начинает Корво.       – ...Мои волосы что?       – Они седеют.       – Что? – Дауд на мгновение столбенеет. – Ничего подобного.       – Но это так.       – Это. Не. Так. Ты что, дальтоник, мать твою?       Повисает пауза.       – Хотя цвет не совсем серый. Скорее, белый.       Дауд бросает на Корво свирепый взгляд.       – ...Знаешь, как у волкодава, – не может не добавить Корво, и Дауд досадливо ворчит, пока Ральф хихикает в сторонке.       – Да пошёл ты!       ***       Со своим чтивом он расправляется быстро: добрая половина книги – это грифельные иллюстрации фруктов, и Корво заканчивает её уже к вечеру, закрывает и кладёт на стол.       Дауд на мгновение поднимает глаза и спрашивает:       – Хочешь ещё что-нибудь прочесть?       Корво коротко задумывается, но потом качает головой. Читать ему больше не хочется.       – И чем же ты тогда хотел бы заняться?       – Знаешь, тебе не обязательно меня целый день развлекать, – говорит Корво, позабавленный.       Дауд пристально глядит на него, ничего не отвечая.       Молчание начинает затягиваться, и Корво наконец говорит:       – Мы могли бы сыграть в шахматы.       – …Шахматы?       Корво кивает.       Дауд коротко задумывается, потом закрывает собственную книгу и идёт наверх.       Минуту спустя он спускается с шахматной доской и раскладывает её на столе, расставляя поверх фигуры.       Корво выбирает чёрные, Дауд – белые, и игра начинается.       Они играют в полной тишине, и примерно в середине партии Дауд внезапно заговаривает.       – Я не играл в шахматы годами.       – Я тоже.       В последний раз он играл в шахматы с Джессаминой много лет назад.       Она не была плохим игроком. На самом деле она была хороша, просто Корво был лучше. Джессамина всегда дулась, проигрывая, и отказывалась играть новую партию. Иногда, особенно когда она знала, что проиграет, она просто бросала игру, ловко смахивая со стола доску и фигуры с небрежным «ой», а потом втягивала Корво в поцелуй (Корво нравилось возмущаться, но, честно говоря, он никогда не был против).       Он скучает по игре в шахматы.       Еще сильнее он скучает по Джессамине.       Пальцы Корво невольно тянутся к её кольцу, и когда он опускает руку, то замечает на себе задумчивый взгляд Дауда.       – ...можешь играть, когда захочешь, – тихо говорит Дауд, и добавляет: – Я не возражаю.       Корво встречает взгляд, всё ещё устремлённый на него.       В этом взгляде мерцает едва уловимое серебристое свечение, что запомнилось Корво по звёздной ночи, так хорошо скрытое и в то же время такое очевидное.       Корво кивает.       Остаток игры проходит в мрачном молчании, и Корво лишь вполовину на ней сосредоточен.       Теперь он совершенно уверен, что Дауд испытывает к нему чувства, но даже не знает, что об этом и думать.       Это просто... тяжело.       Джессамина по-прежнему здесь, она всегда будет здесь, и её потеря оставила открытую рану в душе Корво, рану, которая, возможно, никогда не заживёт.       Сможет ли он хоть когда-нибудь снова впустить кого-то в свою жизнь?       Когда он сейчас смотрит на Дауда, бывшего врага, друга, человека, который понимает его лучше всех в этом мире, иногда он видит искру... чего-то стоящего. Чего-то тёплого.       Чего-то, напоминающего ему то, что он увидел в Джессамине, когда впервые начал в неё влюбляться.       Он просто не знает...       – Шах и мат. – объявляет вдруг Дауд, двигая шахматную фигуру и вырывая Корво из смятения.       Он внимательно смотрит на доску и, действительно, понимает, что проиграл.       Корво моргает и хмурится.       Единственный раз, когда он проиграл Джессамине, он поддался – только для того, чтобы увидеть лучистую радость на её лице после стольких лет проигрышей.       Так и вышло. Джессамина так радовалась своей победе, что не переставала насмехаться над Корво месяцами, время от времени вспоминая об этом даже после рождения Эмили.       Корво так и не получил шанса сказать ей, что проиграл специально.       ...Ему бы этого так хотелось.       Джессамина.       Он скучает по ней.       Дауд даже как будто не рад победе, он начинает собирать фигуры, складывая их обратно в коробку и захлопывая её.       Пауза.       Дауд поднимается и подходит ближе к Корво, так и не сдвинувшемуся с места. Теперь их разделяет всего пара шагов.       И тут чья-то рука касается плеча Корво, накрывая его.       Корво замирает.       Рука медленно скользит по его спине, оставляя след тепла, утешая. Ладонь на нежно привлекает его ближе, и Дауд склоняется навстречу.       Корво не сопротивляется. Он закрывает глаза.       Короткие волоски на лице Корво едва касаются хлопковой ткани рубашки Дауда, плотно облегающей его грудь, и тогда...       Дауд вдруг застывает, резко отстраняясь, и тепло его руки исчезает.       Глаза Корво распахиваются.       – Я... прости. – поспешно извиняется Дауд, его голос подрагивает.       В горле Корво стоит ком.       Он бы не возражал.       – Всё в порядке, – слова кажутся неуклюжими.       И Дауд быстро скрывается наверху вместе с шахматной доской, оставляя Корво одного.       Позже, после ужина, Кент вручает Корво тарелку свежеприготовленных блинчиков, политых апельсиновым джемом.              ***       Корво не может заснуть. Он ворочается в постели, кожа покрыта испариной.       В кровати как будто слишком жарко, одеяло — колючее, а подушка — слишком мягкая.       Корво вздыхает и переворачивается на бок.       Всё, о чём он может думать, едва закрыв глаза, — это воспоминание о том, как рука Дауда скользила по его спине, какой тёплой она была, как приятно чувствовать прикосновение, не вздрагивая от страха, что тебе причинят боль.       Это было… приятно.        В последний раз к нему так прикасалась Джессамина годы назад.        Корво переворачивается на другой бок.        Джессамина.        Он любит её даже теперь, но это уже не та любовь, что раньше. Любовь Корво к ней была самой жизнью, ревущим пламенем в сердце, которое отзывалось всякий раз, когда Джессамина была рядом. Эти жаркие волны тепла опьяняли, разливаясь по телу и наполняя силой. Неважно, как сильно он уставал, хватало одной улыбки Джессамины, чтобы заставить его забыть обо всём.       Они были нерушимы, они горели вместе, а теперь Корво горит один.        Огонь не угас, он всё так же ярок, вот только он больше не дарит ему того тепла, о котором Корво тоскует больше всего. То, что делало его счастливейшим в мире, теперь приносит сердцу только боль и странное смешение меланхолии и благодарности. Меланхолии, потому что он никогда больше ни минуты не сможет провести подле своей прекрасной бабочки, и благодарность, потому что у него всё же остались драгоценные воспоминания о жизни, которую они разделили.       Корво не может этого отрицать. Без Джессамины ему невероятно одиноко, и он скучает по тем временам, когда загорался только оттого что был рядом – даже не касаясь, просто наблюдая за ней.        Эмили, конечно, помогает. Не будь её, Корво мог бы просто рассыпаться, но он любит Джессамину совсем не так, как Эмили, и это просто… другое. Ничто не может заменить Джессамину.       Тогда он снова вспоминает о Дауде. О том, как он пытался утешить Корво.       Как же быть с ним? И с тем, что он предлагает?       Корво только глубже зарывается лицом в подушку.       Он не испытывает к Дауду отвращения или неприязни, но… как вообще до этого дошло? Он даже не думал, что подобное может случиться даже через миллион лет.       Но тут же Корво иронично думает, что он не ожидал подобного и с Джессаминой. Он тогда перепробовал всё, что только можно, чтобы избавиться от непрошенных чувств, и посмотрите, куда это его привело. Он как никто знает, что чувства бесконтрольны, непрошены и ужасно навязчивы. Они приходят беспричинно и также уходят, и ты просто чувствуешь то, что чувствуешь, как бы нелогично это ни было. Всё это такое личное. Никто не просит чувства появляться, просто так уж получается.       Он не может винить Дауда в том, что тот испытывает чувства, и это недобро – смеяться над ним или дразнить его этим.       Корво вздыхает.       Но как ему теперь быть?       Принять чувства Дауда? Отвергнуть их?       Корво находит и то, и другое неприемлемым.       Это просто… так тяжело, даже помыслить о том, чтобы снова открыться.       Часть его говорит «да», искренне желая этого. Он жаждет спокойствия, тепла, нежности, всего того, что украл у него Колдридж, когда любое прикосновение несло только боль. Но другая половина его говорит, что нет, он просто не может. Открывшись кому-то, он в конце концов пострадает. Он открылся Джессамине – и она умерла. Корво скорее убьёт себя сам, чем допустит повторение подобного.       Корво переворачивается, морщась, и снова меняя позу.       Бесполезно, он просто не может уснуть.       Ему нужно отвлечься... может, глотнуть немного воздуха. Корво откидывает одеяло, осторожно подходит к окну и распахивает.       В комнату врывается прохладный ветерок, чуть встрепав его волосы и освежая разгорячённую кожу. Он словно манит за собой.       Там, за окном, так спокойно.       Корво бросает короткий взгляд на свою постель, а потом прикрывает глаза, и, сделав глубокий вдох, переносится на ближайшую крышу.       Окружение меняется, и мгновенно его со всех сторон овевает прохлада, отчего по коже пробегает дрожь.       Это приятно. Корво сгибает и разгибает пальцы, делая глубокие вздохи, чтобы успокоить разум, и глядит на луну.       Сперва он хочет найти самую высокую крышу в округе и просто посидеть там, но, минуя крышу за крышей, в конце концов вспоминает подходящее место. Тихое, вдали от города, где нет никого, кроме него самого и ночного неба.       Именно то, что Корво сейчас нужно.       Теперь, определившись с пунктом назначения, он направляется прямо к цели, прокладывая путь пунктиром голубоватых вспышек и придерживаясь того же маршрута, которым вёл его Дауд всего пару ночей назад, когда пригласил посмотреть на звёзды.       Примерно час спустя Корво, наконец, добирается до полянки и переключается на тёмное зрение, ища тайник, который – он точно знает – Дауд прячет где-то рядом.       Вскоре он находит источник желтоватого свечения и, улыбаясь, достаёт из ящика бутылку виски.       Потом он устраивается на траве, скручивает пробку и делает большой глоток. Виски восхитительно-холодный, и обжигает горло Корво.       И не успевает он опомниться, как одна бутылка превращается в две, а где две – там уже и третья.       Рана на руке протестующе ноет, когда вскрывает третью бутылку, но он не обращает на это внимания и уже подносит горлышко ко рту, собираясь сделать глоток, как вдруг рядом слышится слабый шорох – и Корво мгновенно напрягается.       Он активирует тёмное зрение.       Оно очерчивает силуэт, чьи рост и фигура ему знакомы, и Корво расслабляется, рассеивая магию.       – Что ты здесь делаешь? – спрашивает Дауд, стоящий в паре шагов.       Корво моргает.       – Что ты здесь делаешь?       Короткая пауза, а потом Дауд бормочет:       – Тебя... не было в твоей комнате.       Отвечая, Дауд старательно избегает взгляда Корво.       Проходит добрая минута, прежде чем Дауд подходит ближе, уже собираясь сесть рядом с Корво, как вдруг замирает, пристально вглядываясь на него.       – Ты... – Дауд обрывается. – Постой-ка, ты что, вскрыл мой тайник?!       Касаясь губами горлышка початой бутылки, Корво пожимает плечами.       – Ты, вор!       Уголки губ Корво приподнимаются.       – Общественная собственность.       – Ты... – Дауд подходит к своему раскрытому тайнику. – Три?! Невероятно!       Корво усмехается. В темноте нельзя разглядеть выражение лица Дауда, но можно представить, как тот хмурится, щурится и пытается прожечь Корво насквозь одним только взглядом.       Но Дауд не предпринимает ни единой попытки отнять у Корво виски. Что он делает, так это достаёт бутылку для себя и, откупорив, немного отпивает.       Корво примерно ополовинивает собственную, когда, наконец, решает нарушить молчание.       – ...Джессамине здесь бы понравилось, – произносит он, и сердце ноет. – Она всегда любила звёзды.       Дауд ничего не говорит, по-прежнему держась чуть поодаль.       – Хотелось бы мне показать ей это место, – очень тихо признаётся Корво.       В другое время он никогда не сказал бы Дауду ничего подобного, но изрядное количество виски сгладило углы и ослабило границы настолько, что разум его более не тревожит нужда скрывать слабости и держать лицо.       Трава рядом мягко шуршит.       Дауд садится позади Корво, осторожно придвигаясь всё ближе, дюйм за дюймом. Корво это не тревожит, и когда спина Дауда впервые соприкасается с его собственной, он даже не отстраняется.       Дауд не наваливается на него всем телом, он прислоняется осторожно, стараясь сесть так, чтобы Корво было удобнее – и тот прикрывает глаза, наслаждаясь тем, как чужое тепло проникает сквозь ткань рубашки, растекаясь по спине.       Вскоре они оба расслабляются, прижавшись спинами друг к другу.       – Можешь поговорить об этом, если хочешь, – говорит Дауд, и Корво чувствует вибрацию его голоса.       Сперва он молчит, но вдруг пальцы Дауда касаются его ладони, лежащей на траве.       Пальцы тоже тёплые. Кто бы мог подумать, что рука, которая так умело обращается с клинком, может быть такой нежной?       – ...Джессамина любила цветы. Когда выдавалось свободное время, мы часто гуляли в садах, – говорит Корво. Приятно кому-то об этом сказать, даже если этот кто-то – Дауд. – Ей нравились розы, тюльпаны, гибискусы; они растут в Пандуссии и никогда раньше не выращивались в Дануолле. Эмили часто просилась с нами, и Джессамина всегда легонько шлёпала её по руке, когда она пыталась сорвать цветок.       Пальцы Дауда по-прежнему накрывают тыльную сторону ладони Корво.       – Какие ей нравились больше всего?       – ...Лаванда. – «Потому что они нравились мне», не добавляет Корво, горло его вдруг перехватывает.       Дауд задумчиво мычит в ответ, ведя большим пальцем по костяшкам Корво. Руки Корво грубые, мозолистые и все в мелких шрамах, но Дауд касается его кожи, словно гладит шёлк.       Корво не отстраняется.       – А что же Эмили? – спрашивает Дауд, только чтоб тут же фыркнуть. – Бьюсь об заклад, это одуванчики. Когда наступает цветение, Ральф таскает их в дом охапками – не успеваю бросать в камин.       Корво улыбается.       – Они тебе не нравятся?       – Они вездесущи.       Корво смеётся, несмотря на прохладную печаль в сердце.       – Прямо как твоя...       – Нет, – пытается возразить Дауд.       – ...сварливость.       Дауд издаёт раздражённый звук.       – Ты долбаный мудила, ты знаешь?       Корво ухмыляется. Дауд всегда так говорит, но Корво думает, что на самом деле он совсем не возражает против небольшого подшучивания. Корво мог бы даже поспорить, что ему это нравится.       И тут он вспоминает о чувствах Дауда.       Улыбка Корво исчезает, и ком в горле возвращается.       Он знает, что не может продолжать бежать от этого. Затрагивать эту тему непросто, но ему нужен чёткий ответ Дауда раз и навсегда.       – А как насчёт тебя? – начинает Корво, стараясь говорить как можно спокойнее.       – ...Что насчёт меня? – напрягаясь, осторожно переспрашивает Дауд.       – Ты... – Корво обрывается,, потом пытается снова: – Ты пытаешься ухаживать за мной?       Пальцы, скользящие по костяшкам пальцев Корво, замирают, и тот на мгновение представляет, каким будет ответ Дауда. Тщетное отрицание? Притворное непонимание?       ...Какого ответа он вообще хочет? Имеет ли это вообще значение?       Пауза тянется слишком долго.       – ...Если позволишь, – тихо-тихо признаётся Дауд.       Корво моргает.       Большинство тех, кто пытался ухаживать за ним в прошлом, никогда не спрашивали разрешения. Они просто решали, что его осчастливит одно уже то, что он привлёк их внимание, не удосужившись даже задуматься о его собственных чувствах. Только Джессамина и ещё несколькие в самом деле ценили его, искренне заботясь, и Дауд, к своему удивлению понимает Корво, стал одним из таких людей.       Но у Корво нет ответа для Дауда. Он понятия не имеет, сможет ли он со временем развить к Дауду такие же сильные чувства, как и к Джессамине, и захочет ли вообще дать им волю. Ещё слишком рано утверждать что-то наверняка.       – Я не жду ответа сейчас, я подожду, – быстро добавляет Дауд, его большой палец оживает и выводит случайные узоры на тыльной стороне ладони Корво, словно пытаясь усмирить его внутренний конфликт. – Но если тебе это станет неприятно, я прекращу.       Через несколько секунд Корво наконец кивает. Это... справедливо, полагает он.       И они возвращаются к созерцанию звёзд, наслаждаясь тишиной, прохладой и компанией друг друга.       Дауд не отпускает руку Корво до самого момента, когда им приходится возвращаться в гостиницу, и тот возвращается в постель, чувствуя себя таким отдохнувшим, каким ещё ни разу не был со дня гибели Джессамины.       Он легко погружается в сон без сновидений.       ***              На следующее утро, когда Корво спускается на кухню, Дауда там нет. Не появляется он и на завтраке, что действительно странно, потому что Кент приготовил кашу, а Корво знает, что это его любимое блюдо.       Корво старается не обращать на это внимания, просто выбирая книгу из бесконечной коллекции Дауда и устраиваясь с ней на тахте.       Ближе к вечеру Дауд наконец возвращается, но не успевает Корво спросить, где он был, Дауд уже уходит и возвращается через час со стопкой книг под мышкой.       Корво едва успевает выхватить взглядом одно заглавие, как Дауд скрывается наверху.       Руководство по...       Корво хмурится.       Что вообще делает Дауд?       К сожалению, ответа Корво не получает до самого вечера, когда Ральф увлекает его на задний двор, взволнованно указывая на что-то в углу.       Корво вглядывается. В уголке обнаруживается небольшой прямоугольный предмет, почти неприметный – но выделяющийся на пустеющем заднем дворике, и Корво подходит, чтобы рассмотреть его поближе.       Это, без сомнения, садовый вазон. Почва внутри свежая, увлажнённая, и в вазоне аккуратными рядами высажены цветки...       Глаза Корво расширяются.       Это лаванда.