Uncovering a Secret

      Корво сидит на крыше, пытаясь осмыслить все, что Адриэль рассказала им за эту ночь.       Её прошлое ведьмы, её связь с Делайлой и, что более важно, ценные сведения о том, кто управляет детьми Левиафана. Ещё одна ведьма.       Следующий важный момент – это, конечно, их убежище, но когда Дауд спросил, знает ли она, где они прячутся, Адриэль покачала головой, сказав, что ей нужно больше времени, чтобы разобраться.       Дауд нахмурился, пошёл наверх, собрал все записи и отчёты о детях Левиафана и сгрузил всё это на стол. Адриэль принялась читать всё подряд, а Корво сперва сидел и наблюдал, но когда бесцельно тянущиеся минуты сложились в часы, он ощутил, что ему нужно подышать свежим воздухом – и потому поднялся на крышу, наслаждаясь редким моментом уединения.       Он сдерживает зевок.       Ночь выдалась ужасно напряжённой – да что там, вся неделя такой выдалась – и разрываясь между защитой Эмили в чужом краю и расследованием, Корво не может урвать на себя ни минуты.       Бессонные ночи, постоянная выкладка на все сто... сказываются и на Корво, как бы он ни старался это скрыть. Невероятное количество выпиваемых им ежедневно эликсиров уже почти не оказывает эффекта: Корво знает, что его телу для восстановления нужен настоящий отдых, а не дополнительная доза эликсира, на время приглушающая боль.       Корво бросает быстрый взгляд на свою раненую руку, замотанную в три слоя свежими бинтами.       Он хмурится. Рана будет мешать ему около недели, пока не заживёт, но Корво тревожит не это. Что его тревожит, так это Эмили, а точнее, её реакция.       Дочь серьёзно расстроится, увидев рану. Корво вздыхает.       Эмили всегда так переживает за него, но винить её он не может – ведь и сам он переживает за неё не меньше.       Чем она сейчас занята? Проводит ли ночь без сна, пока он не рядом? Плачет ли она тайком в подушку (как бывает нередко)?       Случись подобное в прошлом, Эмили закатила бы настоящую истерику, крича и умоляя Корво остаться дома и не раниться, даже если это буквально противоречит обязанностям королевского защитника.       Когда-то Корво каждый раз пытался образумить её, но ему просто не удавалось быть суровым и непреклонным, как Джессамина, и Эмили этим пользовалась. Она била Корво, толкала его, ругала, кричала и плакала до тех пор, пока не появлялась Джессамина, мягко отодвигая Корво в сторону и перехватывая контроль над ситуацией.       Что бы там ни думали люди, именно Корво всегда был мягок с Эмили – это Джессамина проявляла твёрдость, отчитывала её и учила отличать хорошее от плохого.       Джессамине нравилось дразнить его этим. Она говорила, что Корво мог справиться с непослушанием гвардейцев, дворянами, грозными противниками с пистолетами и клинками, что не стеснялся лютовать при дворе, но по неясной причине один крик его собственной дочери превращал его в нечто безвольное, попираемое крохотными ножками Эмили. Корво же только смущённо улыбался и отвечал: «Это только с ней».       И он не придавал этому особого значения, пока Эмили не закатила настоящую истерику через две недели после коронации, первую с тех пор, как они вернулись в башню.       Она хотела выйти на улицы, поприветствовать своих граждан, пообщаться с ними, но Корво настаивал, что это пока небезопасно.       – Нет, я пойду на улицы, – закричала она.       – Эмили, это небезопасно. Потерпи ещё месяц, ладно? – сказал ей Корво, терпеливый и нежный, как всегда.       – Я пойду! – крикнула Эмили, и Корво покачал головой.       – Я не могу тебе этого позволить.       – Ты не слушаешь!       – Эмили, – Корво нахмурился.       – Нет. Я иду и точка!       – Эмили, ты не можешь...       – НЕТ! – Эмили кричала уже во всё горло. – Я императрица, и я сказала, что пойду!       Она свирепо посмотрела на Корво.       А потом воцарилась ужасная тишина, и возникло отчётливое ощущение, что чего-то не хватает, чего-то очень важного и драгоценного, и самый воздух стал разреженным, холодным, всё заполнила давящая пустота.       Джессамина исправила бы всё за считанные минуты.       Джессамина знала бы, что делать.       У Корво перехватило дыхание.       Джессамины больше нет. Её больше нет.       Больше нет Джессамины, которая успокаивала бы истерики Эмили. Больше нет Джессамины, которая строго поговорила бы с ней. Больше нет Джессамины, наедине дразнящей Корво за его мягкость.       Корво один.       Горе пронзило его... и Корво сломался. Его собранность рассыпалась, и Корво отвернулся от Эмили, совершенно измученный, полностью опустошённый болью сильнее, чем всё, что он испытал за шесть месяцев пыток в Колдридже.       Он правда совсем один.       Корво никогда не сомневался в своей роли отца и не забывал о ней, это было его величайшей гордостью, но в тот единственный раз, когда Эмили кричала на него, а потеря Джессамины застыла в воздухе, как сдавленный крик, всё стало невыносимо, и Корво почувствовал себя жалким, сломленным и устыдившимся собственного отцовства.       Он не справлялся без Джессамины. Это было слишком тяжело.       Эмили сразу ощутила, что с ним что-то не так, она что-то говорила, но Корво никак не реагировал. Он мог только чувствовать эту ужасную зияющую пустоту внутри, желая, чтобы Джессамина обняла его, утешила, сказала, что всё будет хорошо.       Как он мог быть отцом, когда даже держать себя в руках у него получалось с таким трудом?       – Мне... Мне жаль, Корво. Прости. Корво?.. – Эмили потянула его за рукав, отчаянно пытаясь привлечь внимание.       Но Корво так и не ответил.       Он один. Его семья разрушена. Он – отец-неудачник.       – Прости, ты прав. Я никуда не пойду, обещаю. Не пойду. Надо было тебя послушать. Корво, пожалуйста. Не злись. Прости.       Корво не двигался, и голос Эмили зазвучал громче и отчаяннее. Она задёргала рукав сильнее, пока, наконец, не хлынули слёзы, быстро перейдя в громкий плач.       Только тогда Корво наконец очнулся, заключил Эмили в объятия, успокаивая и поспешно запечатывая своё одиночество и отчаяние глубоко внутри, где никто – и, в первую очередь, Эмили – не мог их увидеть.       Корво мотает головой, отмахиваясь от воспоминания, вполголоса выругавшись себе под нос. Вечно у него так: он теряется в мыслях, замыкаясь в себе и утопая в отчаянии, стоит хоть немного пошатнуться самоконтролю. Его рука машинально находит бугорок под одеждой у самой шеи – кольцо Джессамины.       Прошло столько времени – годы, на самом деле, – но Корво так же не готов отпустить, как и в день, когда потерял. Он по-прежнему любит, он пуст без неё, и не знает, настанет ли когда-нибудь день, когда он будет с нетерпением ждать наступления нового утра, зная, что Джессамина не рядом.       Раньше Корво не тяготило одиночество, он был сильнее. Но с тех пор, как он познакомился с Джессаминой и испытал это пьянящее чувство – быть для кого-то любимым и драгоценным, – Корво вдруг осознал, что без неё он никто. Он не силён, он слаб. Он одинок.       Эмили как-то сказала ему, что Корво теперь почти не улыбается, никогда не смеётся и не шутит, и посмотрела влажными глазами, тихо спросив, сможет ли он когда-нибудь снова стать прежним.       Честным ответом было бы «нет», но он никак не мог признаться в этом Эмили. Солгать ей он тоже не мог и потому просто обнял её, не сказав ни слова. Его маленькая девочка всё поняла и со слезами обняла его в ответ, оплакивая потерю не только матери, но и отца.       Корво, закусив губу, касается кольца ещё пару минут, желая стать сильнее, пока короткий стук сзади не отвлекает его от размышлений.       Он резко выпрямляется, отпуская кольцо.       Звучат шаги, и Корво слегка расслабляется, узнав их.       Обычно Дауд очень тих: крадётся, как пантера, выслеживающая добычу; и если его шаги так громки, значит, он либо хочет сообщить о своём присутствии, либо просто устал и у него просто нет сил на скрытность.       Корво полагает, немного и того, и другого.       Грохот нарастает, а потом на колени Корво вдруг падаёт флакон с Аддермирской микстурой.       Корво пару секунд удивлённо на него таращится, пока, наконец, не принимает этот знак щедрости со «спасибо». Дауд что-то ворчит в ответ и тоже устраивается на крыше, на приличном расстоянии от Корво, но оставаясь в поле зрения. Как всегда, в обороне.       Короткая пауза, и Дауд говорит:       – Выглядишь ужасно.       Корво тут же хмурится в ответ, хотя Дауд, скорее всего, этого не видит. Он слышал эту фразу слишком часто от Эмили, Карноу, Каллисты, Самуэля, дерзких гвардейцев... и теперь от Дауда – последнего, от кого Корво вообще ожидает чего-то в таком духе.       ...Но он устал и, послушно откупорив флакон, делает большой глоток. Дауд тоже откупоривает очередной флакон и отпивает.       Что ж, очевидно, Корво не единственный, кто злоупотребляет эликсирами, чтобы не заснуть.       – Что-нибудь нашли? – спрашивает Корво после третьего глотка.       Дауд качает головой.       – Адриэль говорит, ей нужен ещё час, чтобы всё расшифровать.       Снова наступает тишина, уже знакомая – та, которая воцаряется всякий раз, когда Корво и Дауд остаются рядом.       В прошлом это казалось ужасно утомительным. Они не говорили, а иногда даже не смотрели друг на друга, но между ними велось беспрестанное ментальное противостояние: они оценивали друг друга, наблюдали, анализировали, пытались разгадать и в то же время не раскрыться сами. Тишина между ними всегда казалась стеклом: твёрдым, непоколебимым, но хрупким настолько, чтобы от одного удара разбиться вдребезги и породить полномасштабную войну.       Но в последнее время что-то между ними сдвинулось. Это уже не война, скорее, взаимная настороженность, но теперь общество Дауда гораздо легче выносить. Корво не чувствует необходимости постоянно быть начеку, а иногда и вовсе об этом забывает, позволив Дауду делать всё, что ему заблагорассудится.       Если честно, сейчас Корво почти удобно в его компании. Они понимают друг друга настолько, что теперь им совсем нетрудно находиться бок о бок. Они уже не чужаки, не совсем, и их старая, мучительная совместная история, которая раньше вбивала между ними клин, теперь, кажется, только сближает их.       Сломленные люди тянутся к себе подобным, полагает Корво. Он соответствует Дауду, а Дауд соответствует ему.       Корво хмурится, от этой мысли ему не по себе.       Подобные мысли приходят к нему не в первый раз, но то, как часто они посещают его в последнее время, приводит Корво в замешательство, и это заставляет его наконец задуматься о непростых вещах, о которых ему хочется думать меньше всего: о дружбе, о прощении.       Корво сглатывает.       Корво провёл с Даудом много времени, он понимает природу вины Дауда, его связь с Китобоями и некоторые детали таинственного прошлого этого человека. Он видел уродливые стороны характера Дауда: его подорванное доверие к миру, насилие, порожденное всей этой обидой... но видел и хорошее: яростную защиту Даудом своей семьи – Китобоев, его желание творить добро и слабые проблески чего-то нежного и светлого, проглядывающие из глубины его души, отчаянно старающиеся не выдать своего присутствия из страха быть растоптанными.       Это неизбежно, но…       Судя по тому, как обстоят дела, однажды Корво придётся смириться с тем фактом, что Дауд больше ему не враг и даже опасно близок к тому, чтобы стать другом.       Это пугающая мысль, и потакать ей кажется предательством, особенно когда душа Джессамины по-прежнему здесь, заключённая в монструозной ловушке из плоти.       Но сколько ещё он будет мучить Дауда? Сколько это должно продлиться? Справедливо ли это? Дауд будет винить себя до конца своих дней, но прощение Корво может помочь облегчить эту ношу, и, учитывая, сколько усилий Дауд приложил, чтобы показать, что он изменился, разве он этого не заслуживает? Но сможет ли Корво искренне простить его?       ...он не знает.       Это слишком сложно.       – ...Мне жаль.       Услышав это, Корво вздрагивает, вдруг испугавшись, что Дауд мог услышать его мысленный спор. Он даже проливает немного микстуры. Что?       – Я не хотел тебя ранить, – очень тихо продолжает Дауд.       Он глядит на руку Корво, на лице застыло виноватое выражение, так хорошо знакомое Корво. Тот почти видит, как тяжёлые мысли ворочаются в голове Дауда, тянут его вниз, терзают.       Корво моргает и сглатывает. О.       – Я тебя не виню, – говорит Корво, и Дауд почти отшатывается, широко раскрыв глаза. – Я бы поступил так же.       Дауд смотрит на Корво только с большим недоверием.       – Так же?       – Будь Эмили в опасности. Я... – Корво замолкает, – тоже мог бы убить.       Глаза Дауда снова расширяются, но потом он фыркает.       – Нет. Ты бы не стал. Ты не такой, как я.       То, как прозвучала эта фраза, привлекает внимание Корво, и он замечает вспышку чего-то уязвимого, раненого в глазах Дауда.       На этот раз Корво молчит дольше.       Он понимает, что Дауд впал в странное настроение, буквально источая волны вины и боли.       Корво на минутку задумывается.       Что бы там ни произошло, это не вина Дауда, через некоторое время заключает Корво. Он сделал то, что сделал из лучших побуждений. Возможно, он ранил Корво, но Дауд этого не планировал. Корво оказался лишь побочным ущербом.       Потом Корво вспоминает, как Дауд позволил Адриэль остаться в Карнаке с Кентом, что, скорее всего, было для него беспрецедентно, судя по шоку Кента. Он думает о Ральфе и обо всех детях, которым Дауд дал дом и цель в жизни, и, наконец, вспоминает ревущее пламя в глазах Дауда, затихшее до мерцающего огонька, тёплого и зовущего.       Корво наблюдал за Даудом долгое время, и уже ясно, что он изменился. Одно то, что Корво вообще размышляет о прощении – явное тому доказательство.       Дауд отводит взгляд, нахмурив брови и будто каменея. Это напоминает его обычное настроение, но весь опыт общения с Даудом говорит Корво, что он расстроен гораздо сильнее, чем показывает.       И – необъяснимо – Корво хочется это изменить.       Он этого не заслуживает.       – Я не виню тебя в том, что случилось, – повторяет Корво уже твёрже, и Дауд поднимает глаза. – Ты не сделал ничего плохого. Ты просто хотел защитить Кента.       Дауд начинает изучать Корво почти с подозрением, и того немедленно охватывает неловкость, отчего он уже жалеет, что вообще что-то сказал.       Корво возвращается к своей микстуре.       Примерно десять секунд спустя Дауд наконец отводит взгляд.       – ...Ты – тайна, Корво Аттано.       «Ты тоже тайна», – хочет ответить Корво, но молчит, и весь следующий час (или около того) они в молчании проводят на крыше, пока Адриэль не зовёт их с первого этажа.       – Я знаю, где они прячутся! – восклицает она, размахивая картой, и Корво с Даудом переглядываются, явно подумав об одном и том же.       У них наконец есть зацепка.                     – Я думал, бойня – последнее место, где можно наткнуться на культистов, – ворчит Дауд пять минут спустя, когда они вдвоём пробираются по крышам к убежищу детей Левиафана – оказавшемуся не где-нибудь, а на китобойне.       Корво разделяет его чувства и пожимает плечами в ответ, переносясь на очередную крышу.       Детально исследовав все случаи убийств с учётом собственных обширных познаний в колдовстве, Адриэль приходит к выводу, что дети Левиафана прячутся на бойне Данвре – заброшенной после смерти владельца, любезно сообщает Дауд.       Вскоре после похорон владельца с завода быстро вывезли всё ценное, и с тех пор бойня просто ветшала, опустевшая и нежилая... как они считали раньше.       Теперь, по-видимому, это убежище печально известных детей Левиафана, возглавляемых ведьмой. И что бы они ни планировали, Корво сделает всё, что в его силах, чтобы их остановить и снова обезопасить верфи Карнаки.       – Ты тренировался, – вдруг отмечает Дауд, отстающий от него на пару шагов, и Корво ненадолго останавливается, с любопытством обернувшись.       Дауд тут же переносится ближе.       – Твой перенос, – ворчливо уточняет Дауд. – Наконец-то ты избавился от этой идиотской привычки слишком полагаться на глаза.       Корво нечего ответить, Дауд прав, он действительно тренировался, чтобы избавиться от этой привычки, но...       – ...Это хорошо, – тихо-тихо добавляет Дауд.       Проходит несколько секунд, прежде чем до Корво доходит услышанное. Потом в груди теплеет, и, напрягшись, он резко бросается на соседнюю крышу.       Он скорее покончит с собой, чем позволит Дауду увидеть его реакцию на это внезапное замечание.       Минуту за минутой Корво с Даудом прокладывают путь по крышам, а потом Дауд снова нарушает тишину, пробурчав:       – ...Я собирался завязать тебе глаза и швырнуть на крыши, если ты от этого не избавишься.       «Дауд сегодня очень разговорчив», – рассеянно отмечает Корво – и тут его мозг, наконец, переваривает то, что Дауд только что сказал.       Он останавливается.       – Ты... Учил так Китобоев? – недоверчиво спрашивает Корво, ошеломлённый и испуганный.       Должно быть, это заметно, и Дауд хмурится.       – Что? – огрызается он. – Это работает.       Корво приподнимает бровь. Он может перечислить миллион причин, по которым впечатляющая идея Дауда на самом деле ужасна – забудем об эффективности, – и первая из них заключается в том, что земля не слишком радушно приветствует живые человеческие тела, падающие с высоты трёхэтажного дома.       – ... Под огромным давлением кости могут сломаться, – испытывает необходимость отметить Корво.       – Ты бы не умер! – возражает Дауд, словно это совершенно логично и как-то его оправдывает.       Корво остаётся на месте, мысленно перебирая имена Китобоев, живущих в гостинице и тех несчастных, которые, возможно, подверглись сомнительным педагогическим приёмам Дауда.       Список стремительно растёт, а от сердитого взгляда Дауда Корво так и подмывает сказать ещё что-нибудь.       Какие еще глупости вытворял Дауд, обучая Китобоев? (И какие глупости Дауд собирается творить с ним?).       Корво добрых десять секунд просто смотрит на Дауда, прежде чем, наконец, покачать головой и продолжить путь к бойне.       Напомнить Дауду о множестве ограничений человеческого организма и потенциальных угрозах здоровью можно и в другой раз. У них есть дела поважнее, на которых сейчас стоит сконцентрироваться.       Остаток пути Дауд хранит безмолвие, и спустя час они, наконец, добираются до бойни Данвре, стоящей на отшибе и укрытой плотным слоем листвы, медленно перегнивающей – здание слишком долго оставалось безлюдным.       Корво никогда раньше не был на китобойне, но он уверен, что конкретно эта не отвечала никаким стандартам качества ещё на стадии постройки.       Она огромная, но уже обветшалая, построенная, похоже, из грубо сваренных вместе широких кусков металлолома, напоминая перелатанную одежду нищего, и выглядит так, словно может рухнуть в любой момент.       Воздух здесь спёрт, в нём есть едва уловимый аромат крови, насыщенно-медный. Значит, они на правильном пути.       – Главный вход будет слишком очевидным, – говорит ему Дауд.       Корво кивает. Он и сам об этом подумал, и уже осматривается, выискивая другой вход. Спустя несколько минут поисков Дауд подзывает его к небольшому, заросшему кустарником участку в углу, указывая на ржавый люк вентиляции. Она широка как раз настолько, чтобы можно было пролезть, и Дауд раскрывает её пинком – ржавые гвозди отлетают в стороны, и металлическая панель отходит.       Вскоре они достигают другого конца прохода и туннель расширяется, открывая большое пространство внутри бойни.       Внутри ещё темнее: металл не пропускает лунный свет, хоть слабые лучи и пробиваются сквозь окна и узкие щели в крыше. Корво привычен к темноте, и его глаза быстро подстраиваются под нехватку освещения. Он может разглядеть длинные металлические цепи, проржавевшие инструменты, валяющиеся на полу, и покрывающий всё это толстый слой пыли. На стенах запёкшиеся пятна крови, а в воздухе стоит затхлый запах.       Он не может не думать о всех тех несчастных китах, которых здесь потрошили ради драгоценной ворвани, и напоминает себе поговорить с Эмили о том, чтобы по возвращении в Дануолл озадачить Соколова и других натурфилософов исследованиями по поиску более устойчивых источников энергии. Может, они смогут создать что-то навроде ветряков Карнаки.       Корво последний раз осматривается, чтоб оценить обстановку, и встаёт. Внутри, насколько может судить Корво, никого, и он крадётся к двери, ведущей из помещения.       И тут Дауд вдруг издает резкий шипящий звук и морщится.       Корво оглядывается.       Дауд потирает метку, шипя от боли.       – Там... что-то внутри. Не знаю, что именно, но... – Дауд хмурится, не в силах дать связное объяснение, и Корво призывает немного магии, активируя тёмное зрение.       Предметы обретают чёткость, всё в комнате становится резко различимым, и он замечает слабое желтоватое свечение, исходящее откуда-то из глубин бойни, как вдруг...       Метка обжигает, острая боль пронзает его голову и левую руку. Корво морщится и поспешно рассеивает магию, когда боль усиливается.       – Что это?..       Дауд, тоже ничего не понимая, качает головой.       – Наверное, лучше пока не использовать нашу магию, – советует он.       Корво кивает и переходит в следующее помещение – что-то вроде обрабатывающего цеха, где по всему полу разбросаны пустые резервуары из-под ворвани. Переливающегося голубоватого свечения ворвани нигде не видно, трубы проржавели и местами лопнули.       Это помещение тоже пустует. Корво может разглядеть несколько обугленных пятен, без сомнения, от случайных взрывов, а потом замирает, заметив в углу пятно совсем другого толка.       Это свежее пятно крови (она даже ещё течёт), и желудок Корво сжимается.       Ещё одно доказательство: здесь творится недоброе.       Он проходит вперёд уже решительнее, как вдруг откуда-то из глубины бойни раздаётся раскатистый трескучий звук, от которого вздрагивает всё здание.       И Корво, и Дауд подскакивают. Корво словно током прошибает, воспламеняя нервы, и сердце начинает гулко биться о грудную клетку.       Грохот почти тут же сменяется гробовой тишиной, а сотрясение стен – ледяной неподвижностью.       Что это было?!       Он бросает взгляд на Дауда, но тот сбит с толку не меньше и сигнализирует Корво продвигаться дальше, вглубь бойни.       В следующем коридоре запах свежей крови уже преобладает, и эта гнилостная вонь, кажется, въедается в лёгкие Корво. Становится трудно дышать. Корво морщит нос и хмурится, когда замечает ещё пятна крови на стенах и крупные брызги на полу.       Так много смертей, крови, дети Левиафана убивают уже почти год, и ради чего? Корво вспоминает, как чуть не убили Кента, и, достигнув конца коридора, крепко стискивает ручку двери. Неважно, какова их цель, Корво пресечёт эту кровавую жатву.       Он остановит их. Всех.       Он открывает дверь так тихо, как только может, и первое, что его встречает, – тошнотворная вонь, от которой мгновенно подступает к горлу желчь.       Разлагающиеся тела. Гниющая плоть. Кровь.       Корво тут же словно возвращается во времена разгула крысиной чумы: в воспоминания о Колдридже и о том коротком времени, когда ему пришлось отбиваться от толп плакальщиков в Затопленном квартале.       Его рука невольно тянется к мечу.       И есть ещё кое-что... зудящий звук, напоминающий тот, что издаёт костяной амулет, но какой-то... искажённый. Это не шарманка смотрителей, но Корво чувствует: что бы это ни был за звук, природа его иномирна.       Диссонирующий, глухой, полностью лишённый всякой гармонии, он режет уши Корво и словно наждаком водит по коже, скручивает мышцы и пробирает какофонической мелодией до мозга костей.       Звук ужасает, и метка, похоже, реагирует на него, болезненно покалывая в такт нечестивой песни. От ощущения Корво закусывает губу. Во всём, что здесь творится, есть что-то зловещее, опасное. В груди Корво что-то скручивается, сердце бьётся с необычайной частотой, а кожу покалывает от странного, сверхъестественного предчувствия. Всё тело его противится самой мысли о том, чтобы приблизиться к этому ужасному звуку, но Корво продолжает продвигаться дальше.       Они довольно быстро добираются до главного убойного цеха и тут же прячутся за стопку ящиков, услышав шаги и приглушённые голоса.       Выглянув сбоку, Корво сперва обращает внимание на то, насколько огромен зал. Потолок его находится примерно на уровне третьего этажа и с болтов, вкрученных в него, свисают старые, истёртые кожаные ремни.       В центре зала обнаруживается группа людей, покрытых кровью, с безумным блеском в глазах. Они похожи на плакальщиков: мёртвые внутри, без единого проблеска ясного разума.       И звук – Корво с трудом сдерживает гримасу – определённо доносится отсюда. Это так ужасно, так непохоже на костяные амулеты или руны.       Возможно, Корво не слишком нравится быть еретиком, но даже он признаёт, что артефакты, созданные Бездной, обладают определённым очарованием, в самой форме их, в покрывающей их резьбе есть красота и гармония.       Они всегда ощущались... необъяснимо цельными, как завершённая симфония. Иногда их звучание могло быть неприятным, а некоторые амулеты не воспевали кровопролитие и насилие – но все они казались правильными, и чем бы ни было... это... что бы там ни создали дети Левиафана, оно было совсем другим.       Это звучит как жуткий вопль из глубин самой Бездны, словно небо вот-вот расколется, а планета распадётся на части.       Взгляд Корво устремляется вверх, туда, откуда доносится звук. В центре зала, там, где обычно находится кит, висит что-то белое, и Корво холодеет от осознания того, что это такое.       Кость.       Китовая кость.       Это буквально целый кит (от черепа до хвоста), с которого сняли плоть и кожу, а кости выбелили.       Каждый дюйм кости изрезан странными гравюрами, а все составные части скреплены вместе металлической проволокой, удерживающей каждую кость вертикально и плотно прижатой к другим. Особое внимание уделено массивной грудной клетке, проволока, вплетённая между изогнутыми ребрами, образует собой неразборчивый узор из грубо скрученных небрежных узлов.       Корво когда-то читал о китах и знал, что это кроткие животные, огромные, но не враждебные. Они никогда не вступают в конфронтацию. Они необыкновенно красивы, грациозны, бесспорные хозяева морей. Видеть, как это величие сводится к голым костям, осквернённым металлом, грубой пародии на их изначальную форму... это отвратительно.       Что они сделали? Зачем они создали эту противоестественную мерзость?!       В Корво начинает закипать ярость, и он приходит в себя, как только в зале раздаётся голос.       – Итак, братья и сёстры. Час настал. Великий Левиафан взывает.       Голос явно женский, услышав его, Корво сощуривается. Это, должно быть, ведьма, предводительница детей Левиафана.       – Мы готовы к последнему шагу.       Корво слышит, как остальные что-то согласно бормочут, собираясь вокруг ведьмы с широкими чашами в руках, полными тёмной жидкости. Корво мгновенно распознаёт кровь, тёмно-красную, уже частично свернувшуюся.       Культисты обмакивают руки в кровь, и пальцами, с которых она немедленно начинает капать, окрашивают массивную конструкцию из китовой кости в красный цвет.       – Проклятье, – бормочет рядом Дауд. – Они превращают целого кита в костяной амулет.