Uncovering a Secret

      Медленно и неуклонно тянется год, и Дауд снова занят работой в гостинице, разбором счетов и прочими административными делами. У Китобоев тоже давным-давно сложилась рутина: утром они уходят на работу, вечером возвращаются и собираются вместе, чтобы выпить и развлечься игрой в карты.              Кошка остаётся (как и опасался Дауд) и в конце концов сближается с некоторыми Китобоями, хотя у неё явно есть любимчики, в первую очередь Кент и, как ни странно, Закари.              Однажды она разодрала одну из рубашек Дауда – и он в мелочной злобе демонстративно вышвырнул её из гостиницы (пока Закари не принес её обратно), и с тех пор их взаимотношения стали в лучшем случае терпимыми. Дауд её игнорирует – и она игнорирует его.              В гостинице она совершенно освоилась: по вечерам приветливо встречает всех Китобоев в дверях (Дауд – вопиющее исключение), и если ей не хватает внимания, начинает вышагивать по столу, скидывая монетки со стола и поддевая карты лапами до тех пор, пока кто-нибудь из Китобоев не уступит её требованиям.              Игры с кошкой вскоре становятся частью их вечерних посиделок, и Дауд не раз ловит себя на том, что наблюдает поверх книги, как она носится за игрушкой из розовых перьев.              Китобои не перестают повторять, что кошка очень мягкая, тёплая, пушистая и с ней уютно спать, на что Дауд всегда бросает равнодушный взгляд с лёгкой примесью отвращения.              Тем временем их штатный лекарь проводит неделю за неделей в компании Ральфа, черноволосого уличного воришки. Мальчик мгновенно проникся к Кенту симпатией и начал забрасывать его бесконечными вопросами и постоянными просьбами достать немного китового мяса для практики шитья. Кент сперва понятия не имел, как вести себя с любопытным ребёнком, но в конце концов справился и с тех пор они стали почти неразлучны.              Ральф часто спрашивает, когда вернётся Корво, на что Кент не может ответить ничего конкретного, кроме «он занят». Реакция Ральфа на этот ответ – удручённое лицо, но это не мешает ему спрашивать по крайней мере три раза в неделю.              Каждый раз, когда Ральф упоминает Корво, Дауд слабо морщится.              Он до сих пор помнит ту глупую аудиографию и импульсивное решение подсунуть её в сумку королевского защитника.              (И вот что действительно странно: Дауд подсунул Корво аудиографию, а Корво оставил немного монет в казне Дауда, наверное, как плату за позволение остаться.)              С тех пор, как Корво пощадил его в Дануолле, Дауда не покидало странное беспокойство, напоминающее беспрестанный зуд. Дауд никогда об этом не размышлял, просто прятал в надёжно запертый сейф в своем разуме… до появления королевского защитника на Серконосе.              Сейф распахнулся настежь от одного лишь вида Корво, и весь хаос, таящийся внутри, мгновенно вырвался оттуда, накрыл Дауда с головой, сбил с ног и утащил, словно приливная волна. Совершенно очевидно, что невозможно было справиться со всем этим сходу, и годичный отказ Дауда разбираться со своими проблемами, конечно же, не облегчил его положение.              Корво затянул его, как водоворот, швыряя, словно тряпичную куклу, о яростные вспышки сильных эмоций, что в конечном итоге только увеличило и без того огромный груз на его плечах.              Только записав аудиографию и подложив её Корво, он ощутил, как давление прошлых недель чуточку ослабло, сменившись чувством облегчения.              Дауд, честно говоря, не знает, как отреагирует Корво на это… признание. Он мог оказаться в ярости, в шоке, расстроиться или даже испытать облегчение. Дауд считает, что любая из этих эмоций губительна, и больше не зацикливается на них.              Кроме того, Корво так и остаётся для него загадкой. Он по-прежнему интригует Дауда, и весь этот год Дауд усиленно старался разузнать о нём побольше, попытаться понять его прошлое, понять, что сделало его тем человеком, которым он стал.              Он знает, что королевский защитник прибыл из Карнаки (где прямо сейчас живёт Дауд), будучи серконосцем низшего сословия. Он знает, что в детстве тот много сражался, в конце концов в нежном шестнадцатилетнем возрасте одержав победу в Клинке Вербены.              Но как он научился драться? Какими были его родители? Были ли у него братья и сёстры? Где он раньше жил?              Эти вопросы привели его к нескольким прогулкам вглубь пустынных переулков Карнаки, далеко от гостиницы. Он всегда старался запомнить, как выглядят эти переулки утром, днём, ночью, как там пахнет или воняет. Он почти мог представить, как мальчик бродит этими путями, сражаясь за выживание.              Что мог чувствовать этот мальчик?              Возможно, нынешние улицы Карнаки сильно отличаются от тех, по которым десятилетия назад бродил Корво, но пройтись по ним – тоже помогало.              Помогало Дауду представить себе точное место, где жил Корво, солнечную погоду, потрескавшиеся серые здания, многолюдные шумные улицы.              Сам Дауд в детстве жил у моря, почти всё время проводя на кораблях и лодках, в совсем другой среде, нежели Корво, и в те редкие моменты, когда он бывал в городе, его почти всегда ошеломляло количество людей. Все казались ему крупнее, чем он сам, а Дауд с детства хотел вырасти, хотел стать могущественным и сильным, чтобы никто не мог причинить ему вред.              Идя по узким разбитым улочкам на окраине Карнаки, где, быть может, Корво часто бывал в прошлом, Дауд представляет себе мальчика, мчащегося по этим проулкам, петляя и срезая, чтобы избавиться от преследователей или спланировать засаду.              Вдыхая вонь, он представляет, как тот дремлет, окружённый этим запахом, никогда не засыпая по-настоящему, всегда настороже и в любой момент готовый к бою.              И видя царапины на стенах, он представляет мальчика, упорно старающегося научиться владеть мечом, наверняка совершив в процессе много неловких ошибок, ошибок новичка.              Это помогает нарисовать более ясную картину того, кем был Корво в прошлом, каким ребёнком он был. Смелым, настойчивым, даже дерзким. Это помогает Дауду немного понять опыт, пережитый Корво в детстве, узнать место, где он жил, и как оно могло на него повлиять.              Это как будто делает Корво меньшей загадкой, чем он есть, и Дауду не требуется много времени, чтобы понять, что ему нравятся эти прогулки.              Время, которое он не проводит за работой или в тёмных переулках Карнаки, обычно тратится на присмотр за уличными беспризорниками.              Корво был прав насчёт этих детей.              Ральф совершенно расцвёл под чутким руководством Кента, и иногда они вдвоём проводят вечера за книгами по анатомии, забившись в какой-нибудь уголок гостиницы.              Что же до близняшек, Лили и Фионы, они крайне любопытны – слишком любопытны на вкус Дауда, – и он быстро потерял терпение, отвечая на их непрекращающиеся вопросы. Однажды он сорвался, отчего Лили (которая намного младше Ральфа) заплакала, и после этого они перестали приставать к Дауду, вместо этого начав досаждать Коннору, ещё одному Китобою, не покидающему гостиницу.              Остальные дети тоже неплохо себя чувствуют, и все они счастливо освоились в новой жизни, полностью отказавшись от прежней, воровской.              Корво, наверное, будет рад это видеть, иногда думает Дауд.              Есть и другие дни (как сегодня, например), когда гостиница наскучивает ему до безумия. Он роется в книгах, как чумные крысы в трупе, и быстро заканчивает свою работу, поэтому нередко ему абсолютно нечего делать. Хлопоты по хозяйству, уборка, инвентаризация, все эти обязанности слишком утомительны для него, поэтому он оставляет это своим Китобоям.       В моменты, когда ему нечем заняться, его мысли начинают блуждать, погружаясь в мрачный хаос, представляющий собой его разум, и вытягивать наружу ужасные воспоминания о Дануолле, что, в свою очередь, тащит за собой уродливую мешанину из вины, сожаления и печали, на долгие часы сковывающую его в разбитом болью теле.              Слишком легко представить, как всё было бы, не соверши он ничего из того, что он натворил в Дануолле, но Дауд знает, что это просто бессмысленный бег на месте.              Он сделал свой выбор, и ему остаётся только принять последствия.              Но даже это осознание не останавливает мысли Дауда от блуждания.              Он одёргивает себя в шаге от того, чтобы снова скатиться в эту безрадостную бездну, и быстро вскакивает, спускаясь вниз за книгой, чтобы немного отвлечься.              На дворе в разгаре полдень, и солнце горит особенно ярко, заливая всю гостиницу раскалённым жаром.              Внизу он обнаруживает, что книга, которую он хочет перечитать (о механике и инженерии) захвачена в плен – немыслимо! – одной-единственной дремлющей кошкой. Дауд смотрит на клубок чёрного меха, немедленно пожалев о своём решении пару часов назад оставить книгу на столе.              Теперь она стала ковриком для тупого спящего кота.              Дауд шагает вперёд, топая как можно громче, и кошка сонно приоткрывает яркие зеленовато-голубые глаза, глядя на Дауда с таким вызовом, как не осмеливаются даже его Китобои.              – Свали, – рявкает Дауд, складывая руки на груди.              Кошка не двигается, продолжая сверлить его тем же упрямым взглядом.              Дауд категорически отказывается прикасаться к проклятому животному, и у него возникает соблазн подняться наверх за наручным арбалетом, как вдруг…              Кошка оживляется, уши встают торчком, чёрный хвост распушается. Она смотрит на дверь и топчется на месте так усердно, что на мгновение озадачивает Дауда. Обычно она не настолько взволнована, даже когда её любимые люди (Кент и Закари) возвращаются домой.              Как по сигналу дверь открывается, и кошка скрипуче мяукает. Входит высокий человек в сером пальто, и это…              Дауд замирает.              Корво выглядит точно так же, как и год назад, только волосы на дюйм короче. Кошка снова мяукает, размахивая хвостом и принимается страстно тереться о ногу Корво, урча, словно крохотный мотор (что Дауд слышит редко).              Корво едва успевает склониться погладить её, как она потягивается и с довольным видом вспрыгивает к нему на руки. Он почесывает её между ушами, и когда Дауд смотрит на королевского защитника, тот почти улыбается.              Спустя ещё несколько секунд кошачьих ласк Корво поднимает взгляд на Дауда.              Его карие глаза именно того оттенка, который помнит Дауд, посветлевшие в ярких лучах серконосского солнца. Они на миг вспыхивают негодованием и так же быстро гаснут. Взгляд Корво так же пронзителен, как и всегда, и он около минуты безмолвно изучает Дауда.              Дауд вспоминает аудиографию, и этот взгляд становится непросто выдерживать, поэтому Дауд отводит глаза и идёт за своей книгой. Он раздражённо смахивает несколько чёрных волосков с обложки и без единого слова возвращается наверх в свою комнату.              Как и следовало ожидать, Китобои взволнованы возвращением Корво – не все, некоторые продолжают нервничать, но большинство рады его видеть. Кент сияет, вернувшись из клиники, приветствуя Корво с редким воодушевлением. Ральф, юный и черноволосый, с радостным кличем прыгает в объятия королевского защитника, едва завидев его. Корво позволяет себя обнять, ласково ероша волосы Ральфа, и только потом размыкает объятия.              Дауд знал, что он вернётся. Знал точно и всё-таки, даже зная, Дауд по-прежнему понятия не имеет, что с этим делать, поэтому за целый день не говорит Корво ни слова, даже почти не смотрит на него. Корво тоже с ним не разговаривает, и каждый из них, кажется, доволен притворством, что другого не существует.              В конце концов наступает ночь, и удушающая послеполуденная жара, наконец, спадает, уступая ночной прохладе. Дауд, удобно устроившись на своей кровати, держит в руках открытую книгу.              Примерно четверть книги спустя, давно заполночь, он краем глаза замечает за окном голубую вспышку.              Дауд бросает туда беглый взгляд.              Стоит безоблачная ночь, и луна освещает пейзаж перламутровым сиянием, окрашивая каждое здание в белый цвет.              Мелькает ещё одна вспышка, на этот раз дальше, и Дауд различает знакомое мерцание метки Чужого. Он хмурится.              Глядя в окно, он закрывает книгу. Он почти может разглядеть фигуру, минующую крыши в жёлто-зелёных вспышках, высвечивающих силуэт руки.              Дауд хмурится сильнее.              Что вообще творит Корво?              Дауд подумывает вернуться к чтению, ему действительно не следовало бы вмешиваться в дела королевского защитника. Отношения между ними и так напряжены настолько, что могут лопнуть, как нить, если натянуть её слишком сильно.              Дауд переводит взгляд с книги на окно, размышляя.              Жгучее любопытство, в конце концов, становится слишком сильным, и Дауд оставляет свою книгу, бросив её на стол. Он подходит к окну, отпирая затвор, берёт с собой несколько флаконов с новой Аддермирской микстурой, и делает шаг наружу.              Падение рождает в груди прилив адреналина, но потом Дауд инстинктивно сжимает левый кулак. Его метка наливается холодом, вытягивая его из всего тела Дауда, и оживает. Мир сереет, время замирает, на миг останавливая импульс падения. Дауд отпускает магию и переносится на ближайшую крышу, материализуясь из пепла. Он чувствует, как его метка горит, поглощая изгнанную магию, странный ледяной ожог, не похожий ни на одно ощущение из реального мира. Это потустороннее чувство, которое трудно описать, но если бы его с чем-то и можно было сравнить, то только с ощущением свободного падения в сочетании с силой отдачи пистолета, воспламенённого взрывом летучей ворвани.              Дауду требуется несколько мгновений, чтобы разглядеть вдали вспышки, льдисто-голубые в темноте ночи. Он гонится за этим светом, сияя меткой. Он прыгает с крыши на крышу, легко взбегая по металлической черепице, и по венам бежит поток острых ощущений и какое-то покалывание.              Корво довольно быстро замечает преследующего его Дауда, но не обращает на это никакого внимания, минуя крышу за крышей короткими прыжками и переносами.              Чего Корво пытается достичь? Как успел понять Дауд, он не двигается в конкретном направлении, просто бессмысленно прыгая в разные стороны.              Так продолжается какое-то время, пока сердце Дауда не разгоняется, а дыхание не становится глубже от постоянного бега и использования магии.              Его тело покрыто слоем остывшего пота, а в крови горит тот странный ледяной жар, который приносит с собой только магия. Это не доставляет неудобство, скорее волнует и соблазняет.              Когда Дауд только-только получил метку, он жадно гнался за этим чувством каждую ночь. Он чувствовал себя сильным, неудержимым, и ему это нравилось. Он чувствовал лёгкий, дразнящий привкус Бездны, чуждый, иной, такой живой, и его одежда пропитывалась этим пыльным запахом, запахом, с которым Дауд засыпал, жадно вбирая его всей грудью.              Тем временем Корво замирает на краю крыши. Он оглядывается, и, догнав его, Дауд видит, что пространство между зданиями большое, на самом деле даже слишком.              С нынешним уровнем силы Корво вряд ли сможет совершить такой пры…              Но Корво разбегается и прыгает без малейших колебаний.              Он не сможет. Не справится.              Дауд ругается, срываясь на бег, грохоча ботинками по крыше. Он несколько раз переносится, пока не кончается импульс магии, и его кровь не горит от истощения.              Он перехватывает Корво в воздухе за пояс (наилучший вариант), вспыхивая меткой, что вытягивает энергию из вен.              Мир сереет, наполняясь знакомым пыльным запахом, и они застывают в воздухе.              В следующую секунду Дауд отпускает магию, и они оба падают на крышу, до которой пытался добраться Корво.              – Какого хрена ты творишь? – требует ответа Дауд.              Корво, сброшенный на крышу, смотрит на него слегка удивлённо.              – Что. Ты. Творишь?! – рычит Дауд, не заботясь о громкости. Его правая рука ноет от перенапряжения, а вены горят.              – Исследую, – пару секунд спустя ровно отвечает Корво. Не дав Дауду огрызнуться, он склоняет голову набок. – Как ты это сделал?              – Сделал что?!              – Остановил время во время переноса.              Дауд игнорирует его, внезапно охваченный раздражением. Его тело горит от истощения, и он откупоривает раствор Аддермайра, заливая его в горло, стараясь, чтобы жидкость не осталась на языке. Микстура невероятно, неприятно горька, несмотря на все свои восстанавливающие свойства.              Чувство бодрости растекается из желудка по венам, остужая кровь. Слабость и усталость уходят. Потом Дауд вновь переводит взгляд на Корво, который поднялся на ноги, внимательно наблюдая за Даудом.              – Ты не мог совершить этот прыжок, – отчитывает его Дауд, сдерживая гнев.              Корво снова склоняет голову.              – Я знаю.              И вот так, как по щелчку пальцев, самоконтроль Дауда ускользает, а сам он испытывает нестерпимое желание разбить пустую склянку о голову Корво, но сдерживает порыв.              – Что бы ты сделал, если бы я не вмешался? – спрашивает Дауд, стараясь сохранить вежливый тон, но вопрос всё равно звучит холодно и насмешливо. Неужели проклятый телохранитель желает в конце концов украсить пол своими кишками и кровью? «Что за глупости он творит во время грёбаного отпуска», – бушуют мысли Дауда в его голове.              – Приземлился бы на балконе второго этажа.              На осмысление ответа уходит некоторое время, и Дауда снова захлёстывает раздражение. Корво не пострадал бы в любом случае, он просто хотел посмотреть, что сделает Дауд.              Испытать его. Разыграть его. Осознание поражает Дауда, как удар по лицу. Им только что манипулировали? Снова?!              Дауд делает глубокий вдох и выдох. Нет, он не может потерять самообладание.              – Как ты это сделал? – снова спрашивает Корво.              Дауд внимательно всматривается в него. Корво не смотрит на Дауда как на презренного убийцу, которым он является. В его глазах горит странный отблеск, смешиваясь с бледным лунным светом, выражение, которого Дауд ещё ни разу раньше не видел. Его глаза мерцают, как звёзды в небе, потрясающе и ярко.              Ему… любопытно, вдруг понимает Дауд.              Он подумывает о том, чтобы ничего не рассказывать, но вспоминает аудиографию, и что-то в его разуме уступает.              – Практика. Тренировки. Руны.              Корво рассматривает его.              – Ты мог бы меня научить?              Дауд вскидывается, сбитый с толку. Какого хрена?              Проведя год вне общества Корво, Дауд забыл, как неприятно постоянно получать от него сюрпризы, как неприятна постоянная невозможность его понять, и теперь это чувство вгрызается в него, как упрямая минога, не желая отпускать.              Корво хочет, чтобы Дауд учил его? Он обезумел?              Учить?              И тут другой образ вспыхивает в его разуме. Темнокожая короткостриженная женщина, бывшая ученица Дауда. Билли Лёрк.              Все благостные мысли мгновенно улетучиваются из его головы.              – Нет, – саркастично выплёвывает он.              Корво часто моргает, удивлённый яростным отказом.              – Почему?              – Нет, – повторяет Дауд.              Корво продолжает смотреть на него, его взгляд ожесточается, в нём проявляется слабый отблеск обиды и раздражения.              Это должна была быть простая просьба, об обучении, и после всего, что он сотворил с Корво, Дауд должен был немедленно согласиться, стремясь искупить вину. Корво уже несколько раз его пощадил, и, должно быть, ужасно зол оттого что, несмотря на всё это, ему говорят «нет».              Но Дауд снова вспоминает о Билли Лёрк и обо всём, что произошло.              Предательство. Гибель его людей. Боль.              Что-то стискивает горло Дауда. Его решение неизменно. Он этого не сделает.              – Я сказал «нет», – рявкает Дауд.              Наступает тишина, в которой Дауд и Корво по-прежнему стоят на крыше.              – Почему ты остановил Делайлу?              Дауд замирает, не ожидая такого внезапного вопроса. И сглатывает, потому что это не самая желанная тема для разговора.              – Это имеет значение? – Дауд пытается резкостью свернуть тему. Он действительно не хочет об этом говорить.              – Ответь мне. – Обычно мягкий, тихий голос Корво вдруг обретает силу и твёрдость, которые могли бы посоперничать с Даудовыми, и Дауд знает, что не сможет избежать этого разговора.              – Я уже говорил, – через аудиографию, не добавляет Дауд. Он пристально смотрит на Корво.              – Скажи мне, – Глаза Корво такие пронзительные. – Дауд.              Имя Дауда из уст Корво поражает его, как удар ножом. Это загадка, как у королевского защитника получается так быстро перейти от любопытствующе-нейтральной манеры поведения к пугающе-властной, и всё равно как-то ухитряться сохранять определённую мягкость.              – Я просто это сделал. Спасение Эмили не было конечной целью всего этого, просто побочный бонус. Делайла убила моих людей, я хотел отомстить. – Слова Дауда звучат пусто и ужасно неискренне даже для его собственных ушей, и он знает, что Корво тоже это слышит.              – Не лги мне. – Тон Корво по-прежнему мягкий, но в нём есть опасная нотка, которая показывает Дауду, что есть правда в рассказах о том, как дворяне, осмелившиеся бросить вызов королевскому защитнику, быстро сдают позиции и падают духом. Корво знает, как превратить собственный голос в оружие, как настроить свой тон, свой взгляд, и, даже не обнажая меч, заставить дворян подчиниться своим требованиям. Он может оставаться мягким по сути своей – в этом весь Корво, – но его слова всё равно звучат как приказ, команда, и твёрдость в его голосе ощущается как меч у горла.              Дауд снова сглатывает и отводит взгляд. Он знает, что несправедлив. Именно он разрушил жизнь Корво и Корво заслуживает правды.              – Я хотел искупить свою вину. Я сожалел… о том, что убил её, – наконец выталкивает из себя Дауд ненавистные слова, и они слетают с его губ приглушённо, тихо, уязвимо – совсем на него не похоже.              Что-то в нём распадается на части при этих словах.              Корво возвращается к своему нейтральному поведению, медленно моргая.              – Ты до сих пор сожалеешь?              Дауд внезапно злится.              Он собирается заставить Дауда признать всё? Всю его вину, всё сожаление. Что ещё он хочет вытянуть из него, что не может понять или разузнать сам?              – Да, – отвечает Дауд.              Дауд хочет драться, сражаться с этим чувством уязвимости, которое принёс ему Корво, но не может.              – Ты отмотал бы всё обратно, если б мог?              Признание этого разрывает его на части. Кажется, что каждое слово отсекает кусочек самого Дауда, отделяет мышцы от костей, оставляя его голым, обнаженным и максимально открытым для атаки колоссальной вины и сожаления, клубящихся внутри него. Это больно.              – Да.              Это снова возвращает воспоминания: о криках боли в Дануолле, о руинах города, о пытках Корво, обо всех последствиях его действий.              – Ты всё ещё хочешь искупить вину?              Дауд ненавидит Корво за то, что он делает, что он снова заговорил об этом, зная, что это причиняет Дауду боль.              – …Да.              Грудь Дауда сдавливает со всех сторон так сильно, что он предпочёл бы этому клинок, вонзённый в сердце.              Он знает: Корво давит, чтобы напомнить о долге, чтобы заставить согласиться учить его.              Это знание разжигает в нём раздражение, и вдруг ему хочется накричать на Корво, объясниться, сделать… хоть что-то, но все слова теряются в его мечущемся разуме, обращаясь в пепел.              Корво просто не понимает.              Дауд точно знает, скольким он ему обязан – без напоминаний о его вине и обо всех его неудачах. Говоря об искуплении, он искренен, но королевскому защитнику, должно быть, это видится совсем по-иному – в свете вопиющего отказа в такой обычной просьбе.              Это нечестно. Это невыносимо.              Дауд хочет что-нибудь сказать, но все слова застревают в горле.              Корво просто… ничего не знает.              Билли Лёрк была его лучшей ученицей, его правой рукой, одной из немногих, кому Дауд вообще верил в этом грязном кровавом бизнесе.              И как ему не быть, пройдя вместе с ней через столько миссий, плечом к плечу сквозь кровь и пот?              Он позволил Билли понять его так, как никому другому, иногда даже доверял ей. Он доверял ей, невзирая на чёткое осознание опасности такого доверия (и Дауд не делился им щедро), и от этого её предательство только сильнее по нему ударило.              Оно потрясло Дауда до глубины души – и это в тот момент, когда он до сих пор пытался справиться с чувством вины после смерти Джессамины.              В прошлом Дауду действительно нравилось учить. Он был в этом хорош, в наставничестве, в преподавании. Это было одной из немногих радостей, которых не мог омрачить даже Дануолл. Именно по этой причине Китобои вообще существовали (сам Дауд обычно любит работать в одиночку). Ему нравилось видеть, как они совершенствуются, нравилось быть частью связи «учитель-ученик», и самое лучшее во всём этом – гордость, которую он испытывал, видя их успех.              Билли Лёрк была его лучшей ученицей, и она предала его.              После предательства Билли он полностью прекратил тренировать Китобоев. Они никогда не осмеливались спросить, почему, но, конечно же, заметили все.              Он просто больше не мог заставить себя это делать, не после того, как его и без того хрупкое доверие к миру было разрушено Билли. Он чувствовал себя так, словно как-то подвёл её, подвёл каждого из своих Китобоев, и мысль о том, чтобы снова пройти весь этот путь с новым учеником, кропотливо выстраивать новую связь, неизбежно сближаясь, доверяя… Дауд просто не находил в себе сил.              Предательство Билли сыпануло соли на незажившие раны от смерти Джессамины, и оставило такие шрамы, которых не оставила даже эта смерть, добавив новых ран, достигших самого центра его измученной души.              Он потерял всё удовольствие, которое раньше получал от преподавания, и больше никогда не учил Китобоев.              Билли Лёрк была его последней ученицей.              Уже после приезда на Серконос прошло немало времени, прежде чем Дауд, наконец, начал учить беспризорников карманным кражам. Ушли недели наблюдений за тем, какими израненными и побитыми оказывались эти дети после неудачных попыток добыть еды или денег, пока в конце концов, он не поддался состраданию, слишком хорошо помня о похожем прошлом многих из его Китобоев.              Он учил их, да, но не находил в этом радости, не так, как раньше. Билли не оставляла его, раны, оставленные ею, были всё так же свежи, обильно кровоточа, день за днём, постоянно, и Дауд всегда вёл себя с детьми подчеркнуто отстранённо: холодно, строго и чрезмерно сурово. Он ограничивал свои уроки исключительно карманным воровством, даже не пытаясь обучать их владению мечом. И несмотря на всё это, он не испытывал даже крупинки радости от их обучения. Оно приносило ему только чувство уязвимости, словно фантомная боль. Он просто отказался подпускать этих детей близко; не позволив узнать даже его имени.              И теперь Корво просит учить его.              Сердце Дауда болезненно сжимается, а вздох, вырвавшийся из его лёгких, больше похож на хрип.              Он… не может этого сделать.              Это заходит слишком далеко, это слишком личное.              Но Корво этого не знает. Он даже не вполне осознаёт, о чём именно просит. И откуда ему знать? Дауд и не ждёт этого от него, но и объясняться тоже не желает.              – Ты сожалеешь, – говорит Корво, и его слова причиняют боль. Дауд знает, что Корво зол на Дауда за отказ в его просьбе. Он расстроен очевидной неблагодарностью после стольких проявлений его доброты, после стольких пощад, но всё же он не знает, о чём просит.              Дауд даже не осознаёт, что его начинает трясти. Он разочарован, он расстроен, он раздражён. Всё сразу снова наваливается на него, погребая под собой.              Предательство, империя в руинах. Вся его вина. В том, что он всё уничтожил, погубив стольких людей.              Мысли захлестывают его, сметая на своём пути остатки контроля Дауда над собственным разумом. Они вырываются наружу, неконтролируемые и хаотичные, сливаясь в нескончаемый поток.              Они смыкаются вокруг него, словно воображаемые стены. Его собственные мысли хотят раздавить его, пронзить, сжечь. Ранить всеми возможными способами. Подвергнуть неизмеримой боли. Это слишком.              Дауд открывает рот, пытаясь что-то сказать, но слова сплетаются в клубок, и он сглатывает. Никакие слова не способны даже отдалённо это объяснить, и он не может рассказать всё это Корво. Это слишком личное.              Взгляд Корво неколебим, твёрд, и что-то внутри Дауда разрушается.              Он знает, что Корво в конечном итоге заставит его согласиться, и Дауд всё равно сделает то, чего больше не хочет делать – будет учить. Им понемногу овладевает мучительное, пульсирующее чувство безнадежности.              Дауд сжимает кулаки.              В памяти снова оживает Билли Лёрк. Её предательство.              Разум Дауда снова пустеет.              Нет.              Нет.              Билли была его величайшей гордостью, его лучшей ученицей, и она предала его.              Очень немногие вещи делали Дауда счастливым, преподавание было одной из них, и теперь он ненавидит это.              Нет, он не может этого сделать. Дауд не хочет учить никого никогда, он просто не может этого делать. Это слишком больно после того, что из-за неё произошло.              Взгляд Корво остается пристальным, карие глаза пронзительные, настойчивые, и Дауд чувствует себя загнанным в угол. Он определённо многим ему обязан, но эта его просьба… Это слишком. Слишком личное. Слишком больно.              Он выдерживает взгляд королевского защитника столько, сколько может выдержать, с мимолетным, быстро угасающим чувством надежды, что Корво оставит это, что он сможет как-то понять…              Но глаза Корво остаются твёрдыми, решительными, и Дауд, наконец, сдаётся, уступая.              – Отлично. Я тебя научу.              Он отводит взгляд, не желая, чтобы Корво увидел, как сильно это его терзает.              – Тогда завтра вечером?              Дауд кивает, онемевший, и Корво, поизучав его ещё несколько секунд, исчезает в синей вспышке.              Дауд не сразу отправляется следом, оставаясь на крыше ещё минуту или около того, пытаясь восстановить самообладание. Его обычное спокойствие не возвращается, вместо него приходит жгучий ужас, какого он не чувствовал с тех пор, как…              Лицо Билли снова маячит перед его мысленным взором, отчётливее, чем раньше, и Дауд сжимает кулаки, усилием воли останавливая мысли.              Теперь он зол – нет, он в ярости.              Почему всякий раз, когда это касается Корво, жизнь Дауда, кажется, полностью выходит из-под контроля?..              Он ненавидит это.              Он ненавидит то, что Корво практически заставил его согласиться, и то, что он чувствует себя обязанным сдержать обещание. Он не хочет этого делать. Вообще.              Это раскручивает новый ужасающий виток эмоций, которые Дауд хотел бы запрятать поглубже, и в некотором смысле это даже хуже, чем вина от убийства Джессамины.              Дауду требуется некоторое время, чтобы двинуться в обратный путь, и всё, о чем он в этот момент может думать – это прошлое: бывшие ученики, Билли, гордость, которую он когда-то испытывал.              Радость, которую он раньше испытывал.              Всё это ушло.