Принцы видят сны

      Эйгон, пьяно улыбаясь во весь рот своим мыслям, тихонько крадется по мрачным и пустым коридорам Красного замка. Время уже позднее, все члены его многочисленной семьи наверняка давно спят, но только не Эйгон. Последние несколько часов он провел в казарме городской стражи, попивая эль — между прочим, не самый ужасный в его жизни — и травя байки о тяжелой судьбе королевского отпрыска.       Эйгону вовсе не обязательно быть тихим и крадущимся: вся прислуга и придворные знают, что он большой любитель послоняться ночью по замку или в его окрестностях. Но он все же старается не шаркать подошвой сапог о каменный пол — сейчас ему так хорошо, что совсем не хочется омрачать прекрасное настроение мыслями о завтрашней возможной кислой мине Джейса, занудно порицающего его «разгульный и совершенно недостойный принца» образ жизни. Громко икнув, Эйгон зажимает рот рукой. Было бы приятно лишний раз позлить племянника, будущего короля, всегда такого собранного и сдержанного, но есть и другие способы сделать это. У Джейса, на удивление, довольно много общего с Эймондом: тот тоже постоянно ходит хмурый и натянутый, словно струна — того и гляди порвется. Эйгон догадывается о причине такого настроения, но вслух брату этого не высказывает: он планирует прожить долгую и, по возможности, счастливую жизнь, наполненную вечерами, похожими на сегодняшний.       В ногах ощущается такая знакомая приятная легкость, а в голову лезут мудрые мысли о бытие, складываясь из витиеватых оборотов слов, которыми Эйгон до этого момента даже не изъяснялся. В груди вспыхивает желание отправиться в Драконье логово и пролететь кружок другой на Солнечном огне над городом, но Эйгон вовремя спохватывается: в таком случае, вероятность прожить долгую жизнь крайне мала. Она будет счастливой, безусловно, но очень короткой.       Эйгон хихикает над собеседником из своей головы, привалившись боком о холодную каменную колонну. Впереди пустой коридор, манящий своей прохладной темнотой. Эйгон переводит дыхание и откидывает пятерней со лба мешающие волосы, приподнимая их у взмокших корней. Ноги же нестерпимо горят — хочется разуться. А почему бы и нет? Эйгон снимает сапоги, небрежно закидывает их на плечо, перемазав пылью и грязью свободную рубаху, но хуже на вид она не становится — в нее уже и так впитались и пот, и капли алкоголя, и дым.       Слева от колонны за неприметной деревянной дверью слышится возня. Эйгону становится любопытно: он уже не раз ловил в замке похотливую прислугу за грязными делами. Эйгон чувствует азарт, когда подкрадывается к двери и слегка ее приоткрывает. На его счастье, она не скрипит.       Картина, представшая перед глазами, отрезвляет получше звонкой — отточенной с годами в совершенстве на его же лице — пощечины в исполнении матери.       Посреди пыльного помещения, уставленного открытыми деревянными стеллажами с бесхозной старой посудой и прочей утварью, стоит древний хлипкий стол, на котором восседает Люцерис Веларион собственной персоной. Между его ног втиснулся Эймонд, чью голую спину омывает лунный свет, бьющий точно между лопаток, будто специально прицеливаясь.       На столе рядом с Люком рассыпаны потрепанные пергаменты, перья, позади на деревянной полке стоит небольшой подсвечник. Эйгон на секунду задумывается, почему этот подсвечник еще не свалился на пол и не разбился, ведь стол под Люком жутко сотрясается, ударяясь выпирающей столешницей о стену, посылая вибрацию дальше.       Эйгон приваливается головой к высокому стеллажу и внимательно смотрит. Он никогда не планировал подглядывать за любовными утехами собственного брата, но здесь всё действительно интересно. Эйгон мысленно заставляет себя возмутиться такому непристойному поведению родственников — больше для собственного успокоения, нежели всерьез. Эйгон не шокирован и даже не удивлен: он давно заметил, что младший брат испытывает некоторые сложности в своем отношении к племяннику. Но в этот самый момент их сложности, кажется, разрешаются.       Эйгону следует немедленно развернуться и уйти, но почему-то ватные ноги против воли остаются на месте, а в пьяную голову лезут вопросы об уместности отношений с темноволосыми племянниками. Интересно, как бы на подобное отреагировал Джейс — слишком правильный для их порочной семейки — Веларион?       Бессвязные мысли прерываются влажными звуками поцелуев. Эймонд выцеловывает чужие щеки, пока Люк вцепляется ногтями в плечи собственного дяди, притягивая того еще ближе к себе — если это вообще возможно. Эйгон смаргивает собственную задумчивость, а когда взгляд вновь падает на спину брата, он, к своему неудовольствию, замечает, что рука Эймонда двигается в развязанных и чуть спущенных штанах Люка, голова которого откинута назад, а влажные губы приоткрыты в безмолвном удовольствии. Семеро, какая безвкусная пошлость! Пора уносить ноги.       Эйгон недостаточно долго здесь простоял, чтобы ноги могли занеметь, но почему-то движение выходит очень неловким, и он с ужасом осознает, что случайно задел стеллаж, а тот в отместку жалобно скрипнул. Эйгон морщится от вспыхнувшей боли в ушибленном пальце — зря он снял сапоги.       Звуки в комнатушке замирают. Эйгон поднимает взгляд и ловит яркий синий отблеск — Эймонд потрясенно смотрит ему прямо в глаза, а лунный свет, что до этого выделял его спину, теперь также ярко отражает свет сапфира в глазнице. Эймонд неосознанно прикрывает спиной Люка, который испуганно завозился на столе, переводя взгляд с одного дяди на другого. К слову, прикрывать Люка не требуется: он полностью одет, если не считать развязанных штанов — обнажена лишь спина самого Эймонда. От комичности этой ситуации Эйгону хочется смеяться — но еще больше хочется сбежать к себе, чего-нибудь выпить и немедленно забыться крепким сном такой силы, чтобы наутро ничего не помнить.       — Я…за этим пришел, — бормочет Эйгон, прерывая зрительный контакт с братом, и прихватывает с многострадального стеллажа какую-то пыльную дорожную флягу. — Свою потерял.       Эйгон демонстративно выставляет руку с зажатой в ней флягой вперед, закрываясь ею как щитом. В полутьме Эйгон замечает лишь сжатые в тонкую полоску губы Эймонда и неестественно яркий свет сапфира. Стоять здесь и дальше нет смысла: Эйгон разворачивается и выходит, умудрившись даже ни разу не споткнуться о собственные ноги, и тихо прикрывает дверь. Быстрее — нужно быстрее оказаться в кровати и забыться долгим сном, чтобы не помнить ни минуты этой странной ночи.

***

      Утром птицы звонко щебечут где-то в садах за окном, а упрямый луч солнца будит Эйгона. Потирая веки, он в который раз жалеет, что покои находятся на солнечной стороне — ослепительный свет раздражает воспаленные глаза. Приподнимаясь на локтях и подтягиваясь, Эйгон откидывается на подушки, силясь вспомнить вчерашний вечер. Теплый закат, приятная громкая компания, восседающая на щербатых деревянных лавках, эль, а после — всполох синего света.       Нет. Эйгон стонет, прикрывая лоб рукой. Нет, это просто сон. Глупый сон после попойки. Ему и раньше снились странные сны. Пытаясь расслабиться, Эйгон трет виски. Только дурной сон.       — Приснится же… — ворчит Эйгон, удобнее устраиваясь на подушках, проваливаясь спиной и плечами в их упругую мягкость.       Эйгон откидывает одеяло с одного конца — становится душно — и понимает, что спит в одежде. Но не это самое удивительное: на кровати, у изножья, валяются его сапоги, в которых он вчера проходил весь вечер. Сапоги, которые запачкали его постельное белье, а пыльные ступни только добавили грязи на простынь. Эйгон свешивает ноги с кровати, утопая в ворсистом мягком ковре, и упирается взглядом в собственные пальцы — мизинец неприятно ноет и даже слегка посинел. Тут же на полу лежит фляга. Старая, пыльная — не его.       Эйгон вспоминает.       Он всё вспоминает — и будет помнить до глубокой старости, пока не отдаст душу богам, будь неладен его братец! Чувство досады быстро сменяется злорадным предвкушением. Эйгон улыбается, представляя смущенного Люка и Эймонда, стиснувшего зубы так сильно, что слышен их скрип. Это должно быть весело. Эйгон никогда не жаловался на отсутствие веселья в своей жизни, но раньше он искал его где-то за пределами Красного замка. Но не теперь — теперь в этих стенах весело ему будет гораздо чаще.