Гранатовый вкус гвоздики

      Когда погоду не проклинаешь, она умеет быть послушной. Ласковой, терпимой, несмотря на десятое октября в городских календарях. В окно третьего этажа билось непривычное солнце, сквозь занавеску раздражая закрытые веки.       — Слава! — у самого уха гавкнул голос. — Слава, едрить твою за ногу, иди выгуляй свою собаку. Достала, уже час скребётся у двери!       — Папа, оставьте ребёнка в покое, у него тренировка через час, — чуть потише, но так же рядом отозвался голос поласковей.       — И что, эта псина теперь будет весь день до вечера шкрябать полы по дому? — ещё громче ответил голос, в конце оборвавшись на старческий кашель. Никита повернулся на бок, крепко зажмурившись. Соседи в квартире за стеной вот уже пять лет, с утра до вечера, с небольшими перерывами, устраивают неравный бой поколений. Там слышно как тросточкой стучит по полу старик, ругая собаку, которая путается под ногами; соседка тяжело бегает по комнатам, собираясь на работу. Со второго этажа доносится типичный звон телефона, а сквозь окно пробивается твёрдый фортепианный звук из дома напротив. Он то поднимает спящую голову с подушки, то нотной гаммой раскрывает глаза. Дома. Толмачёв не ложился спать и не просыпался здесь уже три года, а изменилось ничего. За лет двадцать не изменилось ничего. И если кто-то однажды спросит, откуда есть пошла фраза «у дома есть уши», то Ник приведёт этого человека во двор всей своей жизни.       Он хотел было лечь обратно в постель, ещё пять минут полежать под тёплым одеялом, но за стенкой Слава опять не угодил своему дедушке и остатки сна пришлось бросить в сторону. Быстро Ник переоделся в спортивный костюм, ёжась от прохлады. Уже и забыл, как приходится выживать с выключеными батареями до середины октября. «Это почему люди такие злые, потому что у них батареи в квартире холодные» — гоняли в социальных сетях района каждый год эту шутку, в комментариях под которой никто давно уже не смеялся. Услышав как во всём доме воцарилась тишина, Толмачёв осмотрел свою комнату, заставленую коробками с вещами. Обои для своей комнаты он сам выбирал в седьмом классе: дождливый серый Париж с красными, жёлтыми огнями на фарах и размытая Эйфелева башня, в своём неприличном величии. В самую макушку, ближе к потолку, был прибит кривой гвоздь. В десятом классе Никита хотел приделать туда полку под книги и фотографии кораблей, но Диана всегда препятствовала этому порыву.       «Завтра. Да, завтра займусь этим» — решительно подумал он и отправился на кухню, в поисках завтрака. На зеркале в прихожей приклеелся жёлтый стикер, где наспех отец написал — «С возвращением, сын». Хотя Никита и помнит как родители без осложнений отпускали его в свободную жизнь, но иногда осторожно спрашивали — «Может, поживёшь у нас пока не закончишь учёбу?». И всё, до последнего кусочка паркета, сейчас говорило о том, что они ждали его возвращения неизменно каждый день. Дождались, не в самых лучших обстоятельствах.       На кухне, напоминавшей по размерам гостиную, сына ждал привычный завтрак от мамы: в шесть утра она вставала и, пока Никуся перед школой тщательно застилает постель, готовила тушёные овощи с гречкой. После сорока лет её особенно сильно потянуло на здоровое питание, и вся семья была вынуждена потянуться следом за ней. Как и Диана... Её имя отпечалась на памяти прочно, навечно, но не бродит уже призраком поздно ночью по комнатам, не душит в постели во снах. Иногда крепко держит за руку и просит дальше продолжать дни без неё. Не отпустило, а просто улеглось.       В тишину дворовой жизни вмешались детские голоса, зовущие хором кого-то скинуть из окна ключи от квартиры. Могло это происходить и у подъезда Толмачёвых, и у подъезда напротив, и в самом отдалённом углу. А слышали это все. Особенность двориков Центрального района, где каждый шорох катался по стенам замкнутого пространства и разносился в каждой квартире.       Никита вышел из подъезда, тщательно обмотав шею шарфом. Только когда ниходишься в родных местах начинаешь видеть цвет этой жизни. Парень находу обвёл взглядом старый П-образный двор и прищурился от луча солнца за облаком. Оказывается, не такой уж и серый, как тебе казалось. Упорно лет десять жители не сдавали с боем свой клочок жизни под переделку жадным бизнесменам. На другой стороне проспекта уже давно в домах-коробушках открыты офисы, рестораны, отели, а правая сторона не сдавалась, существовала своей тесной, уютной, вековой жизнью. Себе было неловко признаться, но Костина затея вернуться к родителям оказалась неплохим лечением.       Кстати вот и он. В конце тоннеля, между проспектом и домом, уже виднелся капот авто, за рулём которого, в ожидании, Субботин успел закемарить.       — Здесь машины не ставят, камеры стоят. Тебе штраф припишут в пять тысяч, — промямлил Никита, усаживаясь на заднее сиденье.       Костя негодующе пропыхтел и, не глядя в лобовое стекло, быстро встроился в поток машин.       — Припишут — заплатим. Какие проблемы? — говорил он так усмешливо, высокомерно, что Ник прятался за водительское сиденье. От глаз подальше.       Трижды, как и Никита, Субботин успел подумать о ненужности этой встречи. Ошибочные обещания, слова для разрядки обстановки, только и всего. Но нелюбимое свойство характера лезло наружу — оба готовы были довести дело до конца. Бассейн, значит бассейн.       Разговор между пассажиром и водителем пошёл хорошо, даже очень, поэтому до спортивного комплекса «Лазурный» они ехали не говоря друг другу ни слова. В раздевалке переодевались как можно подальше друг от друга. Никита нехотя снимал одежду, ощупывая ладонями свои тощие руки, плечи и старался не смотреть на худые ноги. Страшно подумать, что могут в нём увидеть карие глаза мужчины, да и остальные люди вокруг.       — Идём? — быстро Костя сменил экипировку спортивного стиля на пловца-профессионала, пока Толмачёв возился с резинкой на шортах для плавания. Они были против него — стали на размер меньше и теперь тазобедренные кости выступали как неровные скалы Чёрного моря. Последствия гибельного сентября.       — Иди. Я сейчас, — сбивчиво ответил парень, не решаясь выглянуть из-за шкафчика. Неуютно, позорно, как в детстве, казаться в свои двадцать лет прыщавым школьником со слабыми ногами.       Их первый заплыв прошёл неудачно. Пока Костя рыбой плавал по тёплым дорожкам, Толмачёв переминался с ноги на ногу у борта. Вот, сейчас к нему подойдёт администратор и укажет тощему мальчику место: выдаст спасательный круг и отправит в «лягушатник» к детям. Так, спустя час, двое уехали так и не поплавав.       Второй заплыв оказался более удачлив.       В воскресенье Никита позавтракал позже обычного, слушая как на первом этаже кто-то проводит генеральную уборку и жарит рыбу так, что на неё сбегаются все соседи, включая жителей другого двора. На пороге он сбросил рюкзак, завязывая шнурки на кроссовках. Они не договаривались с Костей что снова встретятся, но за неделю сердце стало требовать — куда-то иногда надо убегать.       — С кем пойдёшь, если не секрет? — спросила мать стройным чётким голосом, перекручивая кабачковую икру в маленькие баночки.       Ник приоткрыл входную дверь и тут же закрыл, раздумывая над ответом. Не любил вопросы на которые можно ответить легко. Мама всегда на всё найдёт пять догадок сверху.       — Один. Хочу побыть просто один, — и, опережая мать, парень добавил: — Ты только не думай, я ничего с собой делать не собираюсь.       Софья Павловна ничего не ответила, а только надвинула шапку на голову сына. Никита не мог не заметить, как с его возвращением сначала исчезли из ванной бритвы, потом ножницы из отцовской коробки с инструментами, далее были чёрт знает куда запрятаны ножи из кухни и снотворное от бессоницы из обувной коробки с лекарствами.       Пройдёт. Наверное.       У тоннеля к проспекту Толмачёв остановился. На неположенном месте уже виднелся бампер серебристой машины. Не успел Никита открыть дверь заднего сиденья, как из окошка показалась голова Константина.       — Назад не садись, там кресло сломано, садись рядом.       Знает ли Субботин вообще о существовании слова «привет» и других предметах вежливости? Об этом парень решил подумать на досуге. Молчаливо, и это уже не было сюрпризом, Костя гнал по мокрой дороге на недопустимой скорости. Из колеи в колею он перестраивался как в этюде фигурного катания — плавно под музыку из радиолы, собирая за своей спиной гудки испуганых авто. «Теперь понятно в кого Диана пошла» — подумал Никита, вцепившись руками в ремень безопасности. Скорость становилась меньше, когда напряжение единственного пассажира возрастало и Константин делал музыку потише.       Он поглядывал на Никиту и вёл с ним свой внутренний неизвестный диалог. Думал долго, — что сказать? — а когда подбирал нужные слова, нужда говорить пропадала. Взгляд студента вновь ускользал в сторону новых жилых кварталов, где ещё недавно проходила его взрослая жизнь.       — Дома лучше, чем в этих человейниках. Больше не мучают кошмары? — как это бывает, Костя заговорил лишь под конец пути, выдёргивая Никиту из собственных мыслей.       — Неплохо, но могло быть и лучше, — замялся Ник, не осмеливаясь взглянуть на мужчину. Там его с ног снова собьёт лицо, наполненное природной красотой, но жизненной угрюмостью.       В бассеине было безлюдно и в раздевалке Ник выбрал шкафчик поближе к Субботину. Чтобы скрыться за его высоким силуэтом и не обращать на себя внимание по пути к воде. Посетители всё равно будут разглядывать утончённую фигуру Субботина — мускулы его были чуть крепче среднего, кубиками лего на животе он не мог похвастаться и вряд ли бёдрами способен был колоть орехи, но присутствие его странным образом источало притяжение. В нём находили то, что обычно называют внутренней, невидимой красотой, энергией уверенности. Он шёл по кромке бассеина как Моисей по воде. Лопатки складывались домиком, когда Субботин разминался перед заходом в воду, шея становилась чуть длинее, когда он вытягивал её. Никита не понимал, в какую минуту начал смотреть на эту «латентную силу», как говорила Диана, но понимал: далеко ему самому до таких видов. Крепких рук, ровных ног и уверенных глаз.       Раз Костя окунулся с головой в воду, достав ладонью до самого дна, и вынырнул перед самым носом Никиты.       — Плавай со мной, чего застыл на месте?       Парень захотел отклониться подальше от капающих с ресниц капель воды, но было некуда. Он отвёл глаза.       — Да, я сейчас.       — Ты же плаваешь с детства, боишься воды что ли? Давай руку. На логте уместились длинные пальцы. Теплее, чем вода. Ник удивлённо повёл плечом.       — Зачем?       — Помогу тебе. Мы приехали вместе и должны плавать вместе.       — А без меня тебе разве скучно? — Никита опять для себя отметил, что Костя смотрит на него глазами Дианы — доверчиво азартными.       — Бе-зу-сло-вно, — и говорит он её словами. Тянет за собой на середину водной глади как в эпицентр дискотеки и, крепко схватив за руку, не позволяет убежать.       Никита сделал взмах руками, чтобы оттолкнуться по воде торпедой вперёд, но они непослушно упали вниз. Ноги его нелепо бултыхались и путалось дыхание. Да, дела плохи. Как всегда Толмачёв боялся сделать что-то хуже других и выбирал не делать это вовсе, слоняясь по бассеину как неприкаяная душа.       — Я плаваю как утюг. Мы зря тратим время, — вздыхал он, оборачиваясь к надписи «Выход». Неоновая зелёная вывеска не зажигалась без надобности, но перед карими глазами всегда горела сигналом — надо уматывать отсюда, пока не побледнели губы.       Костя опять был близко. Как хищная акула он плавал вокруг, вынуждая на нечто безумное.       — Тебе просто нужна хорошая встряска.       — Какая ещё...       Ник не успел договорить, как мужчина мигом схватил его за руку и после полного вдоха потянул в пучину. На дно. В самый холодный поток воды. Дыхание свернулось в комок и быстро распустилось, когда Костя покрепче сжал руку. Никита закрыл глаза, пробуждая в себе силы плыть на поверхность. Плыть дальше. Без Дианы. Теперь без неё выгребать, хватая ртом воздух как будто выжил в неравной схватке со стихией. Он вдыхал жизнь, чувствуя одновременно приятное, но паническое головокружение. Руку отпустило, она стала легче и глазами Ник искал Костю. Не находил. Его нигде не было. И тогда, набрав воздуха в лёгкие, парень со страхом нырял обратно, не зная точно — сможет ли снова всплыть. Слабое тело носило по глубине из стороны в сторону, его окружали чужие тела, но знакомых ног он всё не мог обнаружить. Из страха рождался азарт не подниматься пока не отыщет Костю.       Со спины кто-то, наконец, взял Толмачёва за локоть и молниеносно, против воли, вытянул наверх. Мокрые щёки покрылись жаром и губы дрожали от радости.       Первый раз с похорон Никита улыбался.       — Ну как? Отличные ощущения? — Костя похлопал парнишку по плечу, вращаясь вокруг уже как заботливая мамка-акула.       — Это... Я... Вау, — воскликнул Ник, прижав ладони к лицу. В глаза бьёт яркий свет и кожа всего тела покрывается мурашками, сердце отдаёт приятным стуком, а во рту нечто похожее на сладкий соус. — Мы вынырнули на другой стороне жизни?       — Неописуемо, согласен?       Хватая ртом воздух, что та золотая рыбка в водоёме, Никита только кивнул. Быстро Костя уплыл вперёд по дорожке. Захотелось его догнать, а затем обогнать. Парень установил глазами точку на плече с родинкой, похожей на каплю, и, сделав руки стрелой, поплыл прямо на неё. Тянуться до Кости. Скажите пожалуйста, быть похожим на кого-то — разве стоит того брат твоей девушки? Уже стоит. Толмачёв плыл, думая о том, что догоняет Диану. Её следы. Ищет в другом человеке все те связи, что могли быть похожи на неё. Они же брат и сестра, почти как близнецы. Но Костя был Костей. Быстро он забывал про Никиту и вольным стилем менял дорожки для плавания, искуссно как на авто обгоняя людей. Парень уплывал прочь от него, вытирая ладонью своё лицо. Всё-таки он слишком позади. Не догонит.       Взрослея, Толмачёв был уверен, что будет пропадать потребность нуждаться в тех, кто безразличен к тебе. Враньё это всё. За дверцей в раздевалке он наблюдал и оторваться не мог от зрелища, как по двадцать минут мужчина укладывал свои густые волосы: они переливались золотисто ореховым оттенком, спускаясь слегка волнистыми прядями на лоб. Под нос Костя мурлыкал мелодию, стоя в одних трусах и майке. Научиться бы у него быть простым, как сейчас. И не превратиться в эгоиста как это бывает обычно.       — Толмачёв, — позвал студента Константин Николаевич, закончив со своим прихорашиванием.       «Вообще-то имя моё Никита» — хмуро подумал Ник, не глядя на себя в зеркало. Теперь он с явной неприязнью воспринимал любое своё отражение. То ли зеркала кривые, то ли совесть его врёт. Мучительно он искал как лучше — закатать рукава толстовки или нет. И так, и эдак руки выглядили неприятно.       — Ты чего там всё прячешься за дверцей?       — Да я не в форме. Не хочу на людей жути нагонять, — запинаясь в словах, мигом парень надел бельё, но не успел взять в руки джинсы, как его смущение выставил на середину раздевалки Костя.       — Ну-ка дай, посмотрю. — он надел очки в тоненькой золотистой оправе и, прищурившись, наклонился к Толмачёву, рассматривая его как музейный экспонат со всех сторон. — Где? Не вижу.       Смущённо Ник улыбнулся, закрываясь руками. Улыбка номер два.       — Хорошо, комплимент засчитан.       — Какой ещё комплимент? Это моя честная оценка... Три с плюсом.       Улыбка номер три. Всё же Толмачёв вернулся в убежище шкафчика и как можно быстрее оделся, наблюдая усмешку Константина.       Нет, всё таки мама была права — за ним надо следить.