p.s. i love you

Кончик сигареты отчаянно дрожал в руках Джонхана. Парень сидел на подоконнике, выпуская из лёгких дым в лунную ночь. Юн щурился от ветра и всматривался в огни города. Там, на расстоянии километров, люди куда-то спешили, кому-то звонили, просто жили. Жизнь же Джонхана сузилась до прокуренной комнаты с ободранными в углу обоями, за которую он платил баснословные деньги, лишь бы не жить с родителями, и до Чхве Сынчоля, который сейчас тихо ворчал про сигареты и пожары. Пожар был, только не в комнате, а в груди Джонхана. Пожар горькой обиды, смешанной с любовью, которая алыми нитями тянула Юна к Сынчолю. Сынчоль переводил бабушек через дорогу, а Джонхан не уступал им места́ в автобусах. Чхве знал Библию от корки до корки, а у Джонхана под веками его пацы, показывающие из какого ребра Адама была создана Ева. Сынчоль ходил в церковь по воскресеньям, а Джонхан смотрел на простой деревянный крестик, касающийся обнаженной груди Сынчоля в такт его движениям. У Сынчоля в университете целый поток поклонниц, а у Джонхана только пустота и призраки поцелуев. Джонхан уловил дыхание Сынчоля, но голову не повернул. — Мы можем поговорить? Вдох. — Это важно. Выдох. Джонхан лениво повернул голову, выдыхая дым в красивое лицо. Он затушил сигарету и свесил ноги, руками опираясь на подоконник меж своих бёдер. — Можешь закрыть окно? Ты простудишься. Юн не двинулся с места, всматриваясь в глаза Сынчоля, которые напоминали илистое дно озера. Джонхан в нём увяз. Чхве вздохнул и потянулся к ручке за спиной Джонхана. Когда его шея оказалась достаточно близко, Джонхан оставил на горячей коже отчаянный поцелуй. Сынчоль нахмурился и натянул ворот свитера повыше. — Не надо, — Чхве поправил свои очки, — ты же знаешь. — Знаю что? Джонхану нравилось наблюдать за тем, как неприятно Сынчолю говорить о них. Будто только в эти моменты Юн видел его настоящего. — Всё это, — Сынчоль обвел рукой комнату, — неправильно. Больно. Иногда Джонхан хотел разбить лицо Сынчоля о свою любовь, которая камнем тянула его на самое дно. Но он раз за разом продолжал вытаскивать из Сынчоля эту неприязнь. Говорят, что постоянство — признак ограниченности. Джонхан ограничен Сынчолем. — Неправильно было целоваться? Губы Сынчоля вытянулись. — Или неправильно, — Джонхан сцепил лодыжки за спиной Сынчоля, — было отсасывать тебе? — Джонхан, — Чхве упёрся руками в чужие бедра, чтобы сохранить хоть какую-то дистанцию, — не говори таких вещей. Будто бы Джонхан слушался Сынчоля за пределами постели, конечно. — Или неправильно было трахать меня? М? — Джонхан! Юн с горькой улыбкой вскинул руки и отпустил Сынчоля. Тот сделал два шага назад, разбивая Джонхану сердце. — Мне нужно будет поговорить с пастором, — Сынчоль поправил рукава свитера, — обо всём. — Расскажешь ему обо мне? Джонхан склонил голову к плечу, ожидая ответа. Пальцы его вцепились в подоконник до хруста. Сынчоль кивнул. — Расскажу о грехе, который мы совершили. Сердце Джонхана грохнулось на пол. Подбирать его было лень, все равно оно бесполезно, раз полюбило того, кому Джонхан был грехом. — Мы делали это не один раз, — прошипел Джонхан щурясь, — не забудь это упомянуть. Сынчоль вздрогнул от изменившегося тона голоса. — Я буду просить покаяния за каждый раз, — Чхве взглянул на Джонхана из-под очков, — и молиться. — Думаешь, это поможет? Джонхан спрыгнул с подоконника, опёрся на него и скрестил руки. Он наблюдал как глаза Сынчоля сверкнули фанатичным блеском. — Конечно! Я и за тебя помолюсь! Джонхан фыркнул. Он не верил во всю эту чушь. Если его ждала геенна огненная, то так тому и быть. Сынчоль, должно быть, обидился на его реакцию. Он весь подобрался и даже наклонился вперёд. — Всем будет дано прощение, Хани. Даже грешникам, — Сынчоль понизил голос, упираясь глазами в носки, — даже тебе. Слезы уже стояли в глотке. Ещё одно слово — и Джонхан взорвется истошным криком отчаяния. Он не понимал, как Сынчоль мог, вбивая его в кровать, шептать на ухо его имя в разных интонациях, а сейчас привязывать его к всепрощению господнему. Воистину, блять, цирк. — Всем нужно жить правильно, Хани. Джонхану хотелось, чтобы Сынчоль нахер заткнулся, но губы Юна будто склеились, он не мог ничего сказать, лишь с долей мазохизма слушал Сынчоля и смотрел в его глубокие глаза, наблюдая на их дне веру в свою правоту. Джонхана во всех возможных смыслах вело от того, что под свитером спина Сынчоля была исчерчена царапинами от ногтей Джонхана, а сам Сынчоль ещё пах его простынями. — Нужна семья, понимаешь? Жена, дети, — Чхве все не унимался, рисуя Юну картину своего идеального мира, — собака, может. Все должно быть правильно. — Ебал я твою правильность, — просипел Джонхан, — и твою веру, и церковь твою, и пастора. Сынчоль ничего не говорил, только сочувственно смотрел на неверующего, как на овцу, отбившуюся от стада. — Ну что ты так смотришь? Что? Мой богохульный рот говорит такие крамольные вещи, и ты кривишься, — Джонхан подошёл ближе, загоняя Сынчоля в угол, — но час назад этот рот делал тебе приятно, и ты умирал от блаженства. — Не надо, — шептал Сынчоль, отворачивая голову от лица Джонхана, — не говори. — Не говорить? Так заткни мне рот, Чолли, — Юн готов был опуститься перед Сынчолем на колени, словно перед распятием, — давай же, я знаю, ты умеешь. — Нет! Сынчоль закрыл глаза. Его губы зашевелились, и Джонхан безошибочно узнал слова молитвы. Вот как, Джонхан был сейчас Змием? — Где же, мой Адам, твой ангел, охраняющий врата в Райский сад? Джонхан бедрами прижимал Сынчоля к стене, ощущая через одежду его полное возбуждение. Сынчоль всё повторял и повторял молитву, будто она была пламенным мечом, защищающим его от разврата. Джонхану самому от себя стало противно. Он почувствовал себя таким грязным и порочным, будто сам был воплощением Похоти, от которой так открещивался Сынчоль. -… и не введи нас во искушение, — с обречённой улыбкой Джонхан вторил Сынчолю, наблюда как в неверии расширяются его зрачки, — но избави нас от Лукавого. Аминь. Сынчоль стоял, приоткрыв губы, и хлопал своими ресницами. — Ты знаешь молитву? — Чхве медленно моргнул, — Но ведь ты так грешен… Джонхана тряхнуло. — Ах, я грешен? А вот ты, святоша, мой идол, блять! Ну что, — руки Джонхана сжимались в кулаки в ритме его сердцебиения, — как тебе жить с этой информацией? — Что? Я не… Нижняя губа Юна дрожала, как и голос, который срывался в фальцет. Он глотал всхлипы, но продолжал говорить: — Начнется новый семестр, и снова возле тебя будут виться девчонки! С ними ты можешь по углам зажиматься, значит? С ними — не грех? Первая слеза разбилась о вздутый линолеум на полу. Из-за пелены Джонхан часто моргал, чтобы видеть удивлённое лицо Сынчоля. — Скольким ты сердце разбил, м? Скольких ты целовал? Почему же меня так боишься? Что меня от них отличает? Хрен между ног? Сынчоль глупо моргал и всё повторял «Я..я…я.», чем ужасно бесил Джонхана. Юн ткнул пальцем в его грудь, от чего Чхве лопатками ударился о стену. — Ты, — Джонхан шептал, потому что слезы не позволяли говорить нормально, — двуличный осел, который не может принять себя. Ты такой же грешник, ничуть не лучше. И никакие молитвы этого не изменят. Юн чувствовал, что сдувается, как шарик. Он вздохнул, руки его упали вдоль туловища, ослабевшие пальцы искали руки Сынчоля. Джонхан понимал, что ничего не изменит. Слов недостаточно, его самого недостаточно, чтобы Чоль полюбил Джонхана, нашел в своем сердце хотя бы крошечный уголок, где Юн с радостью бы ютился. Голова Джонхана упала на грудь Сынчоля. Сухие губы шептали в синтетику свитера лишь один вопрос: «Почему?». Почему ты меня не любишь? Почему я люблю тебя? Почему это между нами происходит? Слишком много вопросов, на которые Джонхан устал искать ответы. — Хани, — Сынчоль погладил прохладную щеку вечно мерзнущего Джонхана и поднял его голову, — Хани, посмотри на меня. — Не зови меня так, — Юн поморщился, вспоминая сладкие стоны Сынчоля, смешанные со звуками своего имени, — не делай хуже. — Ты… Ты ещё будешь счастлив. Сынчоль улыбался прямо как пастор в церкви, наставляя своих прихожан, давая им надежду. Джонхану хотелось зубоскалить. А Чхве продолжал все тем же снисходительно-поучительным тоном: — У нас с тобой разные пути, но если тебе будет нужна помощь, ты всегда можешь прийти ко мне. Каркающий смех Джонхана эхом разлетелся по комнате и затух в старых занавесках. — Чхве Сынчоль, сучий ты благодетель, — Джонхан яростно схватил старшего за грудки, — завтра наступит весна, и ты свалишь к девчонкам, которые будут сохнуть по тебе и вешаться на шею, а я навсегда останусь блядским постыдным грешком. Сука, Чоль… Как я хочу размозжить твою голову об стену! В глазах Сынчоля не было страха, только чёртово смирение. Джонхан выматерился и припал к губам Чхве, прикусывая нижнюю до крови. Джонхан целовал яростно, с напором, будто Сынчоль был его воздухом. Отросшие ногти скреблись по коже, царапая и оставляя полосы-метки. Джонхан представлял как Чхве лезет руками под юбку очередной девочки, как в спешке расстёгивает ее блузку и спускает лямки бюстгальтера, как губами припадает к ее груди и вдыхает запах её тела, как рывком разрывает чулки с кружевом и целует молочные бёдра. Джонхан не хотел этого видеть, просто однажды он не вовремя зашёл в пустую аудиторию. Сердце его тогда дало трещину в первый раз. С тех пор эта картина снится ему в кошмарах. Рассердившись, Джонхан сжал волосы Сынчоля и потянул, зубами в это время оттягивая его губу. Сынчоль зарычал, больно сжимая бока Джонхана, и в два шага перевернулся, прижимая младшего к стене. Чхве кусался, до хруста позвонков вжимал Джонхана в обои, руками терзал его кожу. Юн пропустил тот момент, когда широкая ладонь оказалась на его горле и несильно сжала кадык. Сынчоль ртом ловил хрипы Джонхана, целовал его лицо, толкался бёдрами, пока Юн слабо трепыхался в его руках. — Ты мой грех, — шептал Чхве в коротких перерывах между поцелуями-укусами, — такой сладкий. Одинокая слеза скатилась по его щеке, но Сынчоль, словно податливую глину, руками мял Джонхана и с утробным рачанием на грани стонов целовал его кровоточащие губы. Джонхан чувствовал, как в Сынчоле борются вера и его сердце. Он знал, что сейчас Сынчолю больно, потому что ему самому было больнее. И Джонхан был полнейшим дураком, ведь не хотел ставить Сынчоля перед таким выбором. Глотая слезы, он оттолкнул Чхве. Может, этим Джонхан выиграет себе шанс на местечко в раю где-нибудь рядом с Сынчолем? — Уходи, Чоль, — голос хрипел, а руки дрожали, — не вешай на себя ещё один грех. Чхве, растрёпанный и раскрасневшийся, с затуманенным похотью взглядом, качнул головой. — Что? Собирая последние силы, Джонхан оттолкнулся от стены и ладонями толкнул Сынчоля к двери. — Я говорю, уходи. Тебе здесь не место. — Хани, стой. Подожди. Джонхан ударил Сынчоля ладонью в грудь, как он думал, со всей силы. На деле же, Чхве даже не качнулся. — Не называй меня этим идиотским именем! — Хорошо, хорошо, Ха... Джонхан! — Сынчоль хватал беспокойные руки Юна, — Хорошо, не буду, только успокойся, пожалуйста! Джонхан вскинул голову и посмотрел Сынчолю в глаза. Вторая заповедь Закона Божия гласит: «Не сотвори себе кумира». Джонхан полностью, блять, проебался. Его кумир, его идол, стоял прямо перед ним. Как любое божество, он был беспристрастен и жесток. Речи его праведны, но холодны. Бог Джонхана был безжалостен к его хрупкому сердцу: позволил коснуться своего сияющего лика, а потом уличил в грехе. Его Бог был грешен. Чтобы не запачкать Божество грехом ещё больше, Джонхан выдернул запястья из крепкой хватки и на дрожащих ногах пошел к двери. Замок, который скрывал от мира грешок Сынчоля, сейчас был Рубиконом. Перейдешь — назад дороги не будет. Джонхан распахнул дверь, впуская в комнату коридорную прохладу. — Уходи. Забери с собой свою веру и мое, блять, разбитое сердце. Сынчоль нахмурился. Он выглядел уязвленным. Чхве натянул свитер пониже, чтобы прикрыть возбуждение, упирающееся в ширинку его песочных брюк. Распихав по карманам своё барахло, Сынчоль задержал взгляд на связке ключей, которую ему когда-то вручил Джонхан. Металл жалобно звякнул, опускаясь в карман. Юн проводил свои ключи взглядом. Это действие болью отдалось в груди. Сынчоль в молчании вышел за порог. — Чоль, — тихо позвал Джонхан. Он видел искорку надежды за линзами очков, но на этот раз подошла его очередь быть безжалостным, — забудь дорогу сюда. Юн захлопнул дверь прямо перед лицом Сынчоля, чтобы тот не успел ничего сказать, чтобы его мягкий голос не заставил Джонхана передумать. Как только шаги Сынчоля стихли, Юн без сил повалился на пол, опираясь на стену. Он с силой прикусил предплечье и завыл. Слезы всё не переставали литься, Джонхан всхлипывал, давясь слюной и прикусывая язык. Впервые Джонхан молился. Отче Наш… Джонхан молился, чтобы его отпустило. Чтобы из груди не вырывались вздохи-рыдания, чтобы чувства не лились из глаз, чтобы соль на щеках стала сахаром. Джонхан молился, но знал, что его Бог глух к молитвам и слеп к слезам. Его Бог приходил ночью, пробирался в комнату словно вор, не включая свет, ложился на кровать и брал, брал, брал. А утром, стоя на коленях перед кроватью, молился за свою душу, за спасение, за отпущение грехов. Джонхан не заметил как заснул на холодном полу, обессиленный. Наутро его горло болело, голова раскалывалась, а ноги все ещё не слушались. Комната пахла ладаном. Пахла Сынчолем. Джонхан ползком добрался до подоконника, схватил сигареты и жадно затянулся. Возможно, в глубине души он надеялся захлебнуться этим дымом. В углу возле двери бесформенной кучей лежала куртка Сынчоля. Джонхан, выпуская дым, откинул голову и закрыл глаза. В темноте с бензиновыми разводами маячил еле различимый образ Сынчоля, который вчера сбрасывал эту куртку, не переставая кусать кожу Джонхана. Юн, с зажатой между пальцами сигаретой, коснулся своей шеи. Там, начиная от челюсти и дальше вниз, Джонхан знал, спускались дорожки наливающихся синяков — свидетельств греха святоши Сынчоля. На ключицах Джонхана были следы от зубов, а на тазовых косточках и немного выше — синяки от пальцев, которые остервенело впивались в вплоть, пока Сынчоль двигался внутри и шептал имя Джонхана. Хани. Раньше Юн любил эту форму своего имени. Раньше, когда Сынчоль был всего лишь симпатичным парнем из церкви, в которую мать заставила Джонхана сходить. Казалось, это было так давно, но будто и вчера. Полгода прошло. Полгода адских мучений и любви со вкусом боли для Джонхана. Полгода греха для Сынчоля. Чхве искал свою Еву, кроткую и раболепную, а Джонхан был то ли Змием, то ли Лилит. Грехом, запретным плодом, искушением. Сынчоль вгрызался в него, как в то самое чёртово яблоко, наслаждаясь соком, стекающим по губам. Только сам себе боялся признаться, что ему это нужно, что ему это нравится. Сначала его праведные речи забавляли Джонхана, а потом стало тошно. От самого себя, от строк из Библии и разговоров про всепрощение. Рано или поздно это должно было закончиться. И лучше оторвать, как пластырь. Джонхан и так слишком затянул. Он надеялся, что заставит Сынчоля передумать, стать мягче, посмотреть шире. Его стараний оказалось мало. Выплакав всю боль, скурив целую пачку и переварив собственное сердце, Джонхан поднялся. Нужно было оторвать пластырь окончательно.

***

Сынчоль не писал и не звонил. Он давал Джонхану время. Неделя весны уже прошла, выкидывая на людей остатки снега и слякоти. Джонхан был прав, в университете за Сынчолем увивалась целая толпа девушек. Они дарили Сынчолю милые подарки и писали ему записки. Джонхан был дважды прав, потому что Сынчоль знал вкус каждой из них. Но один оставался слаще других. Сынчоль поворачивал ключ на пол оборота в заедающем замке чужой двери. Эта крошечная деталь заставила Чхве улыбнуться. За обитой дермантином дверью Сынчоль ождила увидеть Джонхана, кутающегося в объемный черный свитер, в позе лотоса сидящего на кровати и улыбающегося гостю. — Привет, Ха-.. Только вот комната была пуста. На заправленной кровати одиноко лежала аккуратно сложенная куртка Сынчоля, а на ней — пачка тонких сигарет с яблочным вкусом.

***

Тем утром, когда Джонхан решит покончить с Сынчолем, он заберёт документы из университета, на последние деньги купит билет на другой конец страны и поселится в домике бабули. Он обзаведётся новыми друзьями, которые заставят его искренне смеяться. Джонхан встретит человека, которому расскажет всё. А потом он получит первое за полгода сообщение, которое заставит его дрожать. святоша Ты перевелся Надо же Даже мне не сказал Уехал в другой город, будто решил, что это сможет что-то изменить Но я нашел тебя, Хани