Думаешь о ней?

Молчание куполом накрывало Площадь — затишье, не предвещающее ничего хорошего. Она сидела на подоконнике, выдувая кольца из сигаретного дыма, наслаждаясь последними секундами покоя. Тупая и серая скука. Воздух разрезал нервный цокот каблуков. Цок. Цок. Цок. Как будто новорожденный олененок учился ходить, сбивчивый, торопливый, несмелый. Нечаева так не ходила. Замминистра передвигалась размеренно и тихо, будто большая степная кошка, в начищенных до блеска ботинках, она кралась уверенно и дерзко. Дверь распахнулась, и в туалет влетела девушка, едва не распластавшись на кафельном полу. — З-здравствуйте, — торопливо щебетала она, с трудом удерживая все бумаги и папки, — Вызывали? Один в один Бемби, с большущими голубыми глазами и дурацкими очками, которые ей совсем не шли. Блондинка спрыгнула с подоконника и медленно приблизилась к ней, открыто разглядывая. Она рассматривала её, будто хищник, любующийся добычей, перед тем, как в два прыжка настигнуть. — Ты еще кто? — Соня, — начала она, пытаясь дышать ровно, — Соня Скворцова, я вместо- — Нечаева где? — строго и близко, девушка попятилась к раковинам. — Ксения Борисовна в отпуске, — глупо улыбалась птичка, — Уехала- Женщина не стала слушать, нетерпеливо дернув головой, заставляя замолчать. Она сделала шаг навстречу, Скворцова — от нее, упираясь поясницей в холодные каменные раковины. Мурашки поползли по коже от соприкосновения с ледяной поверхностью, и птичка вздрогнула, пряча глаза. — Я не люблю, когда мне врут, котенок, — хищно проговорила безымянная, ставя руки по обе стороны, преграждая любые пути к отступлению, — Ты меня разозлить хочешь? Папки, которые Соня едва удерживала, с грохотом посыпались на светлый пол, разлетаясь. — Я знаю, что это ты в дурку Нечаеву упекла, — шептала над ухом блондинка, — Умничка, птичка. Прикрыла наши задницы, а то если бы начальница твоя Россию предложила делить, кто знает, где бы она сейчас была, а тут под присмотром, лечится. Скворцова судорожно вздохнула, чувствуя её горячее дыхание над своим ухом, и низ живота завязался тугим узлом. — Только очки выбрось, — женщина сняла с неё черную оправу, — Не твое. Она посмотрела в Сонины глаза, широко и глупо распахнутые, ясные, со смешным наивным непониманием внутри. Руки пробрались под пиджак, впечатывая в раковину, ледяные, как у мертвеца, и горячее молодое тело мелко задрожало от разницы температур. Соня прикрыла глаза. Вот же блядство. Ей осточертела эта работа, ставшая без Нечаевой еще более бесполезной и невыносимой, этот Тихомиров, вечно ноющий и лезущий на рожон, бабы, в край обленившиеся, и Дударь. Дударя она ненавидела больше всех. Ей так хотелось хотя бы раз расслабиться, почувствовать себя желанной, красивой, нужной. Чтобы по голове погладили и сказали, что молодец — иначе работать не может. Чтобы на колени уложили и убедили, что она не пустое место и не ничтожество. Хотелось пальцев в своих волосах, твердых рук, сжимающих её так, будто она действительно чего-то стоит. — Ты сейчас думаешь о ней? — вкрадчиво пронеслось над ухом, так близко, что губы царапали тонкую кожу, — Хочешь, чтобы она тебя так касалась? За губами последовали зубы, невесомые, но острые, а рука нащупала пуговицы на её пиджаке. Соня не сопротивлялась, стояла, боясь шелохнуться, послушная и податливая, как и всегда. Мысли лихорадочно роились, и она не могла схватиться ни за одну из них. — Хочешь, чтобы она тебе сказала, какая ты молодец? Как ты хорошо справилась, а? Зайчонок. Скворцова всхлипнула и наклонила голову, пытаясь быть ближе к той, которая источала столько жара. Чужие ладони лениво ласкали ребра, оттягивая край белья, водили по стройным бокам, цепляя ремень на брюках, и с каждым движением дыхание учащалось. Соня жмурилась, её ресницы едва подрагивали, когда она испускала горячий вздох, не зная, чего боится больше — что это окажется реальностью или сном. Такие сны в последнее время снились часто. Руки скользнули ближе, туда, где было горячее всего. — Ты думала о ней, когда трогала себя? — пальцы коснулись влажной распаленной плоти, и Скворцова качнула бедрами, задыхаясь, — Ты и сейчас о ней думаешь, да? Хочешь, чтобы она была на моем месте? Хочешь, чтобы она тебя трахнула? Соня тянулась навстречу, вжимаясь, только бы быть ближе к рукам, так бесстыдно её исследующим. Она протянула что-то неразборчивое, отчего взгляд напротив ожесточился. — Я вопрос задала, отвечай, — холодно отрезала неизвестная. Блядство. Полное блядство. Глаза, на неё смотревшие, были глубокие и холодные — два огромных озера, и Скворцова захлебнулась в них, едва открыв свои. Она думала о ней, даже чаще теперь, когда та была заперта в психушке по её вине. Она думала о ней, ласково прокатывающей на языке заветное «зайчонок» или «малышка», думала о ней громко и нервно кричащей, в очередном приступе нетерпимости к всеобщей тупости. Она думала о ней уязвимой, близкой, там, в квартире, готовой вверить себя ей полностью, без остатка. Она думала о ней ночью, ласкающей и стонущей, шепчущей на ухо желанные вещи. Грязно. Бессовестно. — Да, — сорвалось с её губ, уже давно отключенных от разума, и незнакомка убрала руки, делая несколько шагов назад. Послышался разочарованный стон, и Скворцова жалобно захлопала ресницами. — Сними, — блондинка жестом указала на брюки, и Соня повиновалась, — И пиджак. Теперь сядь. Её глаза горели неприкрытым голодом, затягивая и заманивая на дно, как ловчие сети, держащие крепко и беспощадно. В них было столько азарта и желания, что Соня едва ли не застонала, просто в них посмотрев. Она чувствовала себя глотком воды в пустыне, спасительным антидотом, единственным выходом из лабиринта, будто в ней так отчаянно нуждались, что сходили с ума. Неизвестная подходила медленно, дразняще, и Скворцова крутилась от нетерпения, сидя на столешнице, как самый счастливый приз. Рот безымянной расплылся в самодовольной ухмылке прежде, чем впечататься в губы птички требовательным и настойчивым поцелуем. Соня прогнулась в спине, обезумев от жажды прикосновений, и холодные руки вновь оказались на ней. Теперь они были смелее, сминая её футболку, лаская грудь под легким кружевным бра, поглаживая длинные бледные бедра. Соня запустила руки в её волосы, несмело, боязливо, и откинула голову, открывая худую шею. Горячий язык вырисовывал линию подбородка, проходил по челюсти, спускаясь на шею, и сменялся зубами, оставляющими легкие невесомые укусы. Скворцова хваталась за ткань её пиджака, со всей силы вжимаясь, пытаясь сохранять последние крупицы рассудка. Губы обводили ключицы, ребра, останавливаясь на груди, прикусывая, отчего вырывался грудной, едва различимый стон. Она целовала её, оставляя следы по всему телу, спускаясь ниже и ниже. — Смотри на меня, котенок. Только на меня. Соня повиновалась. Глаза блондинки были захмелевшими, темными, ближе к оттенку серого — как грозовые тучи, что вот-вот разразятся молнией. Незнакомка оставила укус на внутренней стороне бедра, не прерывая зрительный контакт. Даже будучи там, между её ног, она оставляла за собой полную и безоговорочную власть. Внутри все пульсировало и сжималось, концентрируясь книзу, в той точке, которая больше всего желала её. Она подмахнула бедрами, и безымянная оскалилась, отодвигая ткань в сторону. Язык коснулся горячей плоти, проводя по длине, и Скворцова не смогла сдержать стона. Это было невыносимо — не отрывать взгляд, когда она ласкала её там, языком раздвигая складки. Её темные синие колодцы неотрывно следили за каждым движением, каждой мелкой дрожью, мелькавшей в её раскаленном теле. Соня никогда не видела столько похоти. Она ввела палец, затем еще один, с наслаждением наблюдая, как кожа Скворцовой плывет красными пятнами, а грудная клетка судорожно вздымается, не в силах сопротивляться утоплению. Другой рукой она крепко сжала её бедра, фиксируя, и не давая упасть. Соня была ей благодарна, потому что собственные руки, стиснувшиеся вокруг края столешницы, слабели с каждым толчком. Безымянная набирала темп, все жестче и резче входя в неё, и Соня, рвано дыша, уткнулась в плечо, чтобы подавить очередной стон. Незнакомка поднялась, свободной рукой хватая её за подбородок, все еще двигаясь внутри. — Я сказала, смотри на меня. Скворцова беспомощно закусила губу, пытаясь не кричать. Она сдавленно кивнула, но цепкие пальцы продолжали её удерживать, ногтями царапая кожу. Толчки ускорились, с каждым движением все сильнее впечатывая её в зеркало позади, и она едва не закатила глаза, когда волна наслаждения настигла её. Она громко вскрикнула, чувствуя ладонь, зажимающую рот, все еще глаза в глаза, видя, как напротив разливается удовлетворение. Наглая ухмылка разрезала лицо женщины, и она вовлекла Соню в томный и мягкий поцелуй, вновь выбивающий из-под ног всю почву. Теперь ты все еще думаешь о ней? Скворцова поспешно натягивала брюки, едва справляясь с непослушным телом, еще дрожащим от недавнего оргазма. Она посмотрелась в зеркало, пытаясь поправить прическу. Незнакомка закурила, снова забравшись на подоконник, с неприкрытой скукой смотря в окно через щели жалюзи. — Я тут документы принесла, — сбивчиво вылетело у птички, собиравшей с пола разбросанные папки, — Посмотрите? Женщина вскинула брови, будто не понимая о чем речь, спустилась с подоконника и подкралась ближе, забирая из рук злосчастные бумажки. Еще минуту назад стонавшая в горячей истоме, сейчас Скворцова прямо и открыто смотрела на неё, ожидая ответа. Только очки не надела, а в карман сложила. Хорошая девочка. — Теперь понятно, почему ты ей так нравилась, — она довольно ухмылялась, обнажая острые зубы, отметины от которых на Сонином теле останутся еще как минимум неделю, — Посмотрю, можешь идти. Скворцова нерешительно двинулась к двери, и незнакомка окликнула её в последний раз. — И да, Ксюше привет передавай.