Аметистовая кровь

***

      С каждым месяцем дружба между мной и Мишель крепла. Каждая из нас старалась облегчить наши страдания в том ужасном месте, который зовется детским домом «Madame Royale». Мадам точно так как и раньше, срывалась на нас по поводу и без, а единственная добрая душа в этом аду была кухарка, что помогала залечивать нам раны.       Наступил праздник весны, по-настоящему долгожданной, ведь это был мой и Мишель день рождения, нам исполнялось 17 лет. Почему мы были счастливы? Потому что именно с этого возраста воспитанникам разрешалось покидать дом на некоторое время, чтобы пройтись по окрестностям, на городскую площадь. − Давай быстрее, копуша, а не то так целую весну проспишь! − залетела ко мне в комнату моя светловолосая подруга.             Теперь это была настоящая девушка, она была настолько прекрасна, что это не передать словами. Настоящая роза, что наконец-то распустилась. А какая у нее была фигура! Ей завидовала даже мадам. − Еще пять минуточек, bonne? − встать в пять утра, да кому это по силе! − Аврора, если ты будешь здесь лежать, то ты пропустишь все веселье, неужели тебе не хочется увидеть хотя бы глазком, что именно творится там, за калиткой? − она безжалостно спихивает меня с узкой кровати и легонько пинает в бок, чтобы я быстрее проснулась. − Ну, наконец-то, соня! Что ты делала вчера вечером? Посмотри, ты спалила всю свечу! Ты же знала, что сегодня мы сможем впервые выйти до площади, но при этом чем-то была занята всю ночь! − Мишель нахмурилась.       Я посмотрела на подсвечник, в котором осталось лишь восковое пятно (не смотрите на то, что мы живем в цивилизованном обществе, мадам экономила на нас как только могла и именно по этой причине мы жили как в средние века), я поднялась с пола, отряхнула с себя видимую только мне пыль и призналась: − Вчера вечером я нашла на кухне сборник старых книг, там был Шекспир. Я зачиталась, представляла, что я могла бы играть в театре, представляешь? Я и играю роль Джульетты в главном театре Франции! Magique. Но потом…я взглянула на себя в зеркало и вспомнила, кем меня видят люди − чудовищем. − Дорогая Аврора, это ведь не так, − она похлопала меня по плечу. − Если это не так, то почему ты тогда держишь в руках плащ? Он ведь явно не для тебя, тебе ведь не нужно скрываться… − Это не то, что ты думаешь, я забочусь о тебе, думала, тебе будет легче привыкнуть к людям за калиткой в плаще, чтобы меньше привлекать к себе внимания, я не считаю тебя чудовищем. Возможно, в городе мы найдем врача, который сможет поставить точный диагноз и назначить лечение, ведь только здесь мы живем в средних веках, а вот за калиткой, там, в городе, давно будущее. Пойдем? − Пойдем, − кивнула я Мишель. И мы принялись подбирать самые лучшие наряды, что могли себе позволить. Сердце щемило в груди, ведь как только я выйду за калитку, то увижу новый мир, пусть и не самое сердце Парижа, но хотя бы его окраины.       Утро понедельника, я снова сижу в кресле ректора консерватории и пролистываю скучные бумажки, теперь, когда я перестала выступать в качестве актрисы, мне приходиться назначать даты новых гастролей, составлять расписание занятий и просто заниматься ненужным делом. Вдох. Выдох. Я ведь сама хотела добиться успеха в карьере и получила желаемое, теперь не нужно жаловаться на то, что телефон разрывается каждую минуту, слышать о том, что мой театр хотят видеть в том или ином городе. Это моя работа. Тишину прерывает очередной звонок, на этот раз звонили, чтобы уточнить какую-то мелочь.       Когда у меня есть немного свободного времени между звонками и прослушиванием новых актеров, то я могу просто выйти на крышу, которую я обустроила как личный островок тишины и спокойствия, там, где я смогу расслабиться и почитать свою любимую пьесу, благодаря которой я и получила первый гонорар, а за ним и последовал успех. В руках держу сборник Шекспира, ту самую потрепанную книгу с детского дома, которую я забрала с собой, именно по ней я учила слова Джульетты. Я решаюсь перечитать любимое произведение, но моя душа подсказывает, что здесь кто-то или что-то есть. Я снова не могу отделаться от того самого чувства, что за мной кто-то присматривает.             Оглядываюсь по сторонам и подхожу к перилам крыши, чтобы посмотреть на Париж. Прекрасный город, особенно летом, аромат парфюма витает в воздухе, где-то внизу подают изысканное вино и круассаны. Это мой город. И я рада, что добилась всего, чего мне хотелось. Безветренный день и комфортная температура воздуха, все то, о чем я могу мечтать, шум за моей спиной заставляет меня вздрогнуть, и я оборачиваюсь. Здесь точно кто-то есть или я просто сошла с ума. Но ведь прекрасно видно, что на крыше никого нет, но тогда почему книга упала с кофейного столика? Я подхожу чтобы ее поднять, и понимаю, что я остановилась в самом начале, а теперь здесь совершенно иные реплики:

«Монтекки и леди Монтекки уходят.

Бенволио

Ромео, с добрым утром!

Ромео

Разве утро?

Бенволио

Десятый час.

Ромео

Как долог час тоски!

Что это, не отец мой удалился?

Бенволио

Да, твой отец. Какая же тоска

Тебе часы, Ромео, удлиняет?

Ромео

Тоска о том, кто б мог их сократить.

Бенволио

Ты по любви тоскуешь?

Ромео

Нет.

Бенволио

Ты любишь?

Ромео

Да, и томлюсь тоскою по любви.

Бенволио

О, эта кроткая на вид любовь

Как на поверку зла, неумолима!»

      Кто же их перелистнул? Ветра ведь нет, а упасть сама она не могла. К чему открыты эти фразы? − Кто ты? − вопрос в тишину, вопрос Парижу.       Молчание в ответ. Это какие-то глупости, я наверняка схожу с ума, если я кому-то об этом скажу, то меня упекут в сумасшедший дом! Я злилась, но не на того, кто не мог показаться мне, а на саму себя. Почему я злилась на себя? Да это же абсурд, чтобы взрослая дама верила в сказки как ребенок, я давно выросла и поняла, что крестная фея мне бы не помогла достичь успеха, ведь ее попросту не существует! − Слышишь, что я тебе говорю? Не существует чудес! − я снова срываюсь на своего невидимого собеседника, что преследует меня с 16 лет.       Я разворачиваюсь на каблуках и спешу обратно в офис, ведь меня уже заждалась секретарша со своим обеденным кофе.       «Но ведь, когда ты была подростком, ты совершенно иначе смотрела на мир, ты сама особенная, разве это уже не может стать доказательством?» − проносится едва уловимый шепот пустоты. − Я неизлечимо больна, − и захлопываю дверь с обратной стороны.