Капитан МОЙ!

Эрвин Смит не был искушён в любови. В молодости он отказался бороться за понравившуюся ему девушку, чтобы посвятить себя другой борьбе — за будущее человечества и правду. Про таких, как он, ходила поговорка «женат на своей работе». Конечно, несмотря на свой решительный взгляд, устремлённый в прекрасное далёко и куда менее прекрасное близко, он оставался человеком с человеческими потребностями. Поэтому, когда для того находилось время, отдавал предпочтение лёгким, ни к чему не обязывающим интрижкам, как правило, с другими военными обоих полов. (Порой оказываясь в постели с представителями сих обоих полов сразу). Найти партнёра ему было не так-то сложно — сказывались харизма, уверенность, красноречие и авторитет. «А меня, было дело, трахал сам Эрвин Смит» — такое не стыдно и внукам рассказать. Но вот Леви Аккерман был совершенно особенным человеком. Эрвин не мог себе представить, как будет предлагать ему «лёгкую, ни к чему не обязывающую интрижку». Конечно, можно было предложить, но Леви… Леви в глазах главнокомандующего был совершенно особенным человеком. Тем человеком, предлагать которому «просто поразвлечься» было бы даже как-то оскорбительно. Может, сам Леви и не нашёл бы это оскорбительным. Может, даже не отказался бы. Этого никто не знал, ибо не пробовал. Эрвину самому становилось противно от мысли, что он будет пользоваться своим старым подчинённым и другом, как очередным партнёром из целой их череды. Нет, капитан Леви был достоин большего. Он был достоин… только настоящих, крепких, нерушимых уз. Парадоксально, но факт: впервые с тех пор, как Смит отказался бороться за благосклонность Мари, он влюбился. Причём куда сильнее, чем в Мари. И тут у него появился совершенно неожиданный соперник. Низенькая, как сам Леви, рыжеволосая девчонка, которой, стоило признать, не занимать решимости и отваги. Коли уж она заявилась прямо к нему и сказала в лицо, что тоже имеет виды на капитана. Да ещё какие виды. «Милая», — оценил Эрвин. Достаточно ли для того, чтоб завоевать капитана? Смит был знаком с Аккерманом не первый год, но понятия не имел о его вкусовых предпочтениях и даже ориентации. У них всегда хватало тем для разговоров, среди которых делам сердечным было не место. Даже осознавать своё влечение к капитану главнокомандующий начал спустя несколько лет знакомства. У них были отношения единомышленников, товарищей, братьев по оружию, в конце концов, наставника и ученика. Представлять, как он вот этого самого Леви насаживает на свой особый боевой клинок, казалось откровенной вульгарщиной. Грязной, недостойной. Но такой притягательной… Нет, Эрвин хотел куда большего. Не просто насадить Аккермана, о нет. Хотелось раствориться в капитане, разделить с ним дни и ночи. Хотелось того, что у них уже было — взаимопонимания, духовной близости, поддержки и доверия, — но доведённых до абсолюта, до осознания того, что они самые-самые дорогие люди друг другу, что они друг для друга целый мир. Этим мыслям было не время и не место, но они всё равно посещали. Стоило найтись свободной минутке — лезли и лезли в голову, как их оттуда ни гони. Стоило увидеть капитана, его лицо, взгляд — как посещало желание немедленно заключить его в объятия, обогреть его шею дыханием, найти эти тонкие губы, попробовать их на вкус, вдохнуть в этого хладнокровного воина тепло и заботу. С ним хотелось и лечь в постель, и просто сидеть в обнимку у походного костра. Просто смотреть ему в глаза, смотреть не отрываясь, через взгляд передавая все чувства — и того уже было бы достаточно. Просто Леви этого, скорее всего, не понял бы. Не теми были их взаимоотношения, чтобы брать и вот так без смаз… без подготовки вываливать сокровенное. Сперва нужно было, хотя бы, подготовиться. Целина так просто не осваивается. И чем он только голову себе забивает…

***

Начать Смит решил с тонких намёков, когда оставался с капитаном наедине (а наедине они оставались регулярно). Сперва взял на себя работу по заварке любимого аккерманского чая, потренировавшись несколько раз до их встречи в кабинете. Леви осторожно, будто опасаясь отравиться, пригубил, после чего едва-едва заметно дёрнул уголком губ и одобрительно хмыкнул. Значит, верное направление! Следующим этапом было предоставление личных письменных распоряжений, которые Эрвин составил нарочито более кривым почерком, чем обычно. Педантичный Леви отточил своё искусство письма, словно острейший клинок разведчика, если такое сравнение было применимо. И с тех пор неизменно заявлял, что почерк высших офицеров Разведкорпуса воистину ужасен. Получив из рук главнокомандующего тонкую стопку листов и бегло их просматривая, Леви предсказуемо скривился и сказал: — Святые Стены, Эрвин, даже у Ханджи почерк лучше. Это, конечно, был перебор — почерк Ханджи был сравним разве что с почерком врача, и таких высот Эрвин не смог бы достичь при всём желании, — но главная цель была достигнута, за что командор не преминул уцепиться. — Знаешь, Леви, я давно хотел тебя попросить… не мог бы ты научить меня красивому письму? Взгляд, который после этих слов обратил на него Леви, был воистину бесценен. Такого выражения всеобъемлющего охреневания на лице этого человека никто не видел, пожалуй, никогда. — Ты сейчас серьёзно? — Вполне даже, — кивнул командующий. — Стыдно как-то, знаешь ли, возглавлять такую структуру, и при этом так ужасно писать… Видимо, без тебя мне никак не обойтись. Аккерман некоторое время сидел молча, просто пялясь на командира, потом поднял свой стул и перенёс на ту сторону, где сидел Эрвин, усаживаясь рядом. — Ну ладно, — взяв чистый листок и ручку, Леви принялся медленно и старательно выводить символы. Разумеется, он мог писать куда быстрее с результатом не хуже, но сейчас нужно было показывать всё Эрвину. — Да ну не так! — раздражённый тем, что взявшийся повторять за ним командор делает всё неправильно (отчасти непреднамеренно, отчасти — вполне умышленно), капитан взял его ладонь в свою и принялся направлять. Надо ли говорить, что от этого прикосновения началось в душе главнокомандующего — он просто-напросто замер, чувствуя приятное покалывание в руке, к которой столь тесно прижималась ладонь старого товарища. Одно лишь это прикосновение стоило всех тех жарких объятий, подогреваемых страстью, которые Смит когда-либо испытывал с кем-либо из своих партнёров. — Понял, нет? Чего застыл? Леви щёлкнул пальцами перед самым носом командора, и тот, тряхнув головой, обратил взгляд к подчинённому, смотревшему внимательным и подозрительным взглядом. — Ничего. Понял, — односложно ответил Эрвин и постарался повторить движения, направлявшиеся рукой Аккермана. Что заставило того самого Аккермана раздражённо цыкнуть и вновь взять руку приятеля в свою. А приятель был совсем не против.

***

Когда Эрвин вновь посетил замок отряда Леви с проверкой, то заметил пристальное взгляды, которые рыжая Петра кидала в его с капитаном сторону, стараясь использовать все складки и неровности замка, чтобы подобраться поближе, подслушать побольше и подглядеть не меньше. Каждый раз, когда Эрвин или Леви оборачивались в её сторону, она мгновенно отворачивалась и, мыча под нос какую-то мелодию, принималась что-нибудь подметать. Это, кстати, был далеко не первый раз подобной слежки. — Петра, какого чёрта? — в конце концов, спросил Аккерман, когда подобные преследования со стороны подчинённой породили подозрения даже у него. — А? Что? — встрепенулась Рал. — Ой, простите, капитан, я вас не заметила… — Да ты за нами только и ходишь! Тебе делать больше нечего? Или ты военные тайны потом ребятам разбалтываешь? — Я вас умоляю, — закатила глаза девушка. — То, что майор Закариас продул в карты майору Ханджи и целовал титана — это не военная тайна, а, скорее, основа для новых анекдотов… ай, ой, в смысле, я ничего ни про каких Ханджи и Закариаса не слышала, я это просто как выдуманный пример привела, я вас вообще не слушала… — Петра, займись чем-нибудь в другой части замка, или на улице. Конюшню убери, во! — Сегодня же очередь Гюнтера! — возмутилась Петра. — И вообще, эти гости вечно наследят, напылят, а я вот, по свежим грязным следам, так сказать… Смит скептически глянул на свою обувь и сделал вывод, что она смотрелась вполне благопристойно. Однако Леви оказался вполне удовлетворён подобным объяснением. — А, ну это дело стеноугодное. Ещё швабру с ведром прихвати, чтоб всё перемыть. — Да, капитан! — сияя так, будто её пригласили на свидание и прямо там одновременно и повысили в звании, и позвали замуж, Петра отдала честь. «Да я же знаю, что ты на самом деле здесь делаешь!» — недовольно подумал Эрвин. В тот день он попросил Леви ещё поработать с ним над улучшением почерка, и Аккерман, вздохнув, позвал его в свой кабинет, повесив на дверь табличку «Беспокоить только при нападении титанов». Тем не менее, из коридора доносились звуки усердного подметания — причём в одном месте и всё то время, что у двух командиров шли занятия. «Ну вот сейчас… сейчас!» — с замиранием сердца думал Смит, но каждый раз не решался. Накрыть руку Леви своей, заглянуть ему в глаза, передав взглядом все свои чувства… Ах, насколько было бы проще просто позвать очередного солдата разведки и сплестись в порыве страсти, воображая на его месте капитана… Эрвин Смит не колебался, бросаясь на титанов и рискуя жизнью наравне с простыми разведчиками, но так и не решился открыть свои чувства, от чего ощущал себя жалким трусом. Вернувшись, он до глубокой ночи готовился к отправке в столицу, где завтра вновь будет отстаивать право Разведкорпуса на существование перед осточертевшими твердолобцами, только и думающими о том, как бы распустить подразделение. Тем не менее, он беспокойно спал и ворочался, думая не о предстоящем заседании, а о том, как Леви сегодня вновь держал его руку и с неимоверно раздражённым видом направлял её, пытаясь заставить выводить идеальные символы. А после возвращения из столицы, измотанный, прилёгший отдохнуть, он вновь невольно обратиться мыслями к Леви Аккерману и долго не мог уснуть. Во сне же он видел обрывками нечто прекрасное и, определённо, связанное с Леви. Ну всё, к чёрту. Несколько дней спустя, когда появился небольшой просвет в изматывающих заботах, Эрвин Смит просто взял коня и помчал его к замку, где нашёл пристанище элитный отряд. А на пути ему повстречалась повозка, которой правил…