vindicta

любит? не любит? я руки ломаю

и пальцы разбрасываю разломавши

так рвут загадав и пускают по маю

венчики встречных ромашек

— в. маяковский

у серёжи хрупкие руки с синяками на запястьях и ранками от впивающихся ногтей, у серёжи искусанные тонкие губы, у серёжи тёмные круги под глазами от недосыпа, у серёжи сердце в груди бьётся быстро-быстро «как у птицы» — шепчет олег

«как у подстреленной птицы»

— растекается в жестокой ухмылке нечто и назойливо скребется в грудину

серёже двадцать один и он не понимает за что он заслужил это всё несколько лет назад, ещё в приюте, ему не раз отбивали рёбра, не единожды они мучительно неправильно срастались

но сейчас почему-то намного больнее

внутри серёжи пусто. он холодно смотрит олегу в глаза и всё, всё что он когда-то возможно хотел сказать, рассыпается в прах, осыпается пеплом и мёрзнет ноябрьским инеем на дверях вагона воинского поезда. серёжа стоит на краю платформы и его внутренности скручиваются в зудящий от тревожности клубок и он чувствует себя до истерического смеха глупо, он чувствует себя какой-то стереотипной девушкой солдата из глупых-глупых бездарных мелодрам по государственным телеканалам и это почти смешно нет. ему совсем не смешно. но нечто внутри него заливается насмешливым хохотом

«тебя бросили, серёженька,

смотри, тебя бросили, тебя бросили!»

ТЕБЯБРОСИЛИТЕБЯБРОСИЛИТЕБЯБРОСИЛИ

«тебя все всегда бросают кроме меня,

понимаешь?»

нечто смеётся, но это звучит сродни плачу, ведь райские птицы, спускающиеся на землю, не умеют смеяться

;;;

серёжа стоит на кухне, скрестив руки на груди, оперевшись поясницей о столешницу и его взгляд почти гневный, почти оскорблённый, почти уничтоженный — а ещё позже ты не хотел мне это сказать? прямо на платформе, садясь в поезд, к примеру? — голосом серёжи можно было заморозить заживо. — я должен, серый, я должен — поднимает глаза олег, глядя прямо и, кажется, даже беспристрастно. «никому нихрена ты не должен!» — хочет выкрикнуть серёжа, — «ты им всем там ничто и никто, и звать тебя, блядь, никак, слышишь?!» — серёжа почти готов наброситься на него, высказать ему в лицо всё, что он думает о нём и об этой стране, но... его учили молчать. молчи, когда тебе плохо, молчи, молчи, молчи, молчи пока тебе не проломили череп. серёжа проглатывает ком в горле и кивает. — хорошо. как скажешь. «катись отсюда» — со всем ядом и отчаянием в голосе хочет припечатать он, он хочет добить, он хочет убить олега, впиться зубами ему в глотку, выцарапать ему глаза и бить, бить наотмашь, бить, пока он сознание не потеряет, он хочет...

стоп.

не он хочет. серёжа провожает его тяжёлым взглядом и молится, чтобы олег вернулся.

;;;

олег действительно возвращается. и теперь, кажется, всё хорошо, и кажется, серёжа стал спокойнее спать по ночам, и теперь кажется, всё наладилось, и это навсегда, потому что олег рядом, олег крепко обнимает и целует в макушку, желая спокойной ночи, но иногда что-то назойливо скребётся под рёбрами и серёже снова кажется, кажется, что что-то не так что-то не то. что-то не так. что-то не так. что-то неправильно. что-то не так, что-то не так, что-то не так, ЧТО-ТО НЕ ТАК, ЧТО-ТО НЕ ТАК НЕПРАВИЛЬНОНЕПРАВИЛЬНОНЕПРАВИЛЬНОНЕПРАВИЛЬНОНЕПРАВИЛЬНО к горлу ядовитым удушьем подступает паника и земля уходит из под ног, а потом он просыпается в холодном поту и не помнит, что произошло и ему кажется, что с ним что-то не так. у серёжи похоже что провалы в памяти, а олег как будто регулярно куда-то исчезает. серёжа бьёт наотмашь, пытаясь стереть эту выбешивающую ухмылку с его лица и это сладко, так мучительно сладко, и он не знает, кто именно радуется — он или нечто внутри него он не знает, кто из них двоих радуется больше

;;;

«олег волков погиб в сирии два года назад.» серёжа дёргается в судороге от ужаса, но где-то в глубине, на задворках его собственного сознания цепляется мысль

«ну и слава богу.»

и он почти готов согласиться. почти.

;;;

у сергея синяки по всему телу, сломаны два ребра, руки изодраны, искусаны до кости и ему кажется, он гниёт изнутри нечто хохочет, скачет в безумном танце, гремит стальными перьями, вызванивает тризну нечто что-то знает. нечто ведёт себя так, будто это было не просто так нечто медленно поворачивает к нему свой лик и, склоняясь, накрывает крыльями птицы кричат, пронзительно, жалобно. так кричат пикирующие коршуны, выглядевшие свою добычу

;;;

сергея пронзает осознанием, прошибает, как ударом тока. он старался не верить до последнего, старался не верить, сидя в лодке и давясь северным ветром, смешанным с солью, въедающейся в глаза, сводящей оскоминой челюсть, кутаясь в старую куртку и жмурясь от проходящегося по сетчатке обоюдоострым лезвием солнца он смотрит на тёмную фигуру в нескольких метрах от него и правда оседает металлическим привкусом на языке, ударяет под дых, разрывает связки это больнее, чем когда его избивали в мясо нечто бьётся в диафрагму, заставляя задыхаться в панике наступившая темнота победно смеётся, вырвавшееся нечто спускает в олега обойму и всё, что дальше помнит сергей — кровь, кровь, кровь, тошнотной, сковывающей сладостью хлынувшая в рот нечто, прорастая из него перьями, показывает ему, как он сплевывает эту кровь, размазывая по лицу её рукой и оглушительным криком в черепной коробке раздаётся вопрос

почему

он

блядь

не

сдох

;;;

— зачем ты это сделал? — сухо спрашивает сергей, глядя птице в полыхающие цитрином глаза — я это сделал, потому что ты этого хотел — птица довольно урчит, склоняя голову набок и распушив перья, — ведь я никогда не ошибаюсь и никогда не делаю ничего просто так.

ведь я всегда рядом с тобой.

ведь я всегда прав.

сергей разумовский в коме. он шипит от злобы и бессилия, размышляя и ненавидя, бесконечно ненавидя и срывается на птицу, крича что из-за него он даже не смог встретиться и поговорить с олегом

«встретитесь в аду»

— говорит птица, насмешливо усмехаясь, а после, безумно хохоча, скрывается в темноте его сознания, шурша перьями. сергею двадцать шесть и он и сам верит, что заслужил ада. но олег не заслужил ничего из когда-либо существовавшего и существующего на том свете и этом. птица всегда рядом. птица всегда прав. птица всегда знает всё, чего хочет сергей, даже если он сам пока ещё не готов это признать, птица — всегда готов. и сергей, кажется, готов наконец с ним согласиться. олег умер для него ещё тогда, холодной ноябрьской ночью 2015 года, когда россия присоединилась к войне в сирии и олег сделал свой выбор. теперь сергей наконец-то делает свой.

;;;

— в такие моменты я начинаю жалеть, что не умер, — сухо улыбается вместо приветствия сергей, глядя сквозь прутья и от его взгляда льдисто-голубых глаз всё живое падает замертво, а человек в камере вздрагивает. сергей разумовский выкарабкался из комы. вцепился, обламывая ногти, обдирая дёсны. стук шагов гулким, почти оглушительным эхом раздаётся по пустому тёмному коридору. ему позволили навестить олега волкова. жаль, что не отведать на ужин. — как ты мог вообще допустить мысль, что я могу хотеть этого? что я могу жаждать убийств? что я захочу буквального геноцида? что я захочу уничтожать, разрушать, что я захочу быть как ты?

«а знал ли ты меня вообще

когда-нибудь по-настоящему..?»

— отравленное желчью предательства колышется в сознании.

— ты не просто поверил в это. ты убил сотни человек, ты убивал людей пачками, как будто их жизни ничего не стоят! я тебя никогда не прощу. я никогда тебя не прощу. никогда, никогда, никогда, слышишь?!

ты чудовище.

— ядовито выплёвывает разумовский.

простая констатация факта.

;;;

сергею разумовскому двадцать шесть и он прекрасно знает, что заслужил ада. но есть кое-кто, кто не заслужил ничего. пустота и забвение. пустота и забвение. пустота и забвение. это будет самая холодная месть, которую они когда-либо кому-либо подавали. когда-нибудь он обязательно постарается сделать всё, чтобы олега действительно будто бы никогда и не было. нечто внутри него заливается восторженной трелью и распахивает крылья.