Саймон говорит

Действительно, почему у Саймона никогда не получалось представить их с Марлоном вместе? У него замечательно получалось периодически западать на него со средней школы с завидной регулярностью. Вон он, прыгает под музыку из динамиков на каждом столбе, алые волосы длиной по грудь с одной стороны, индастриал с цепочкой до мочки в ухе с другой стороны, где голова недавно свежо побрита, а то уже в последнее время обросла. Он мечтает сделать на этой половине татуировку из шестерёнок, которых у него, видимо, реально больше, чем у самого Саймона. Эта мелкая тенагарка со своим кузеном всё трётся вокруг, хотя он даже не особо в восторге от парка и похоже, что всерьёз боится переодетых актёров. …в принципе, Саймон когда-то давно тоже боялся их, но ему было тринадцать на тот момент, и это был не такой парк, а куда проще, местный, пока его не закрыли из-за очередного сексуального скандала с домогательствами к малолетним посетителям. Если так подумать, то у Дастина есть повод переживать. Но если подумать получше, то поводов нет, ему уже сильно за шестнадцать, чтобы привлекать обкуренных актёров на эмоциях от собственного вида и образа, даже если у них есть какие-то серьёзные отклонения. — Без обид, просто дружеское любопытство, — вырывается у Саймона против воли, пока он стоит и смотрит на него, а Дастин без восторга наблюдает за шествием уродов, зомби, мутантов и прочей нечисти разной степени окровавленности, — к тебе в детстве приставали взрослые дяди? Он ничего не может с собой сделать. Рот сам расползается в улыбке. Лурдес прыскает, хлопнув кузена по спине, и сгибается, подавившись своим попкорном. Марлон стонет, оглянувшись и увидев лицо нового потенциального друга. Он вот-вот соскочит и проклянет их с Саймоном обоих, и дружбе конец. — Саймон, блядь, что ты опять говоришь людям?! — он стонет, топая ногами. — Я просто спросил, а то вдруг ему тут некомфортно, а ты заставляешь его. — Меня никто не заставляет, спасибо за беспокойство, — заверяет Дастин с поразительной скоростью взяв себя в руки. В отличие от типов вроде Уэйли, он примерно представляет, что Саймон за животное, и как с ним лучше обращаться. Ему нельзя показывать страх. — Вот видишь? Он не обиделся, у нас полный порядок. — Я пойду за яблоком, а ты не смей доёбываться до них. Я вернусь, а их тут нет, и виноват будешь ты, — Марлон сверлит его взглядом, тыча пальцем в воздухе в его же сторону, а затем, не моргая и не отворачиваясь, отходит к открывшемуся вагончику. Парад мутантов должен закончиться, а потом можно будет пробежаться по всем аттракционам, не пропустив ни одного, хотя Саймон уже наметил себе самые отвратительные, перед которыми вбиты таблички с предупреждениями об ответственности, которую входящие на себя берут за своё психическое здоровье после посещения. Смысл кататься на паровозике, если рядом настоящая одихтанская горка без ремней безопасности? — Саймон, а, Саймон? — Лурдес вдруг зовёт его, и на мгновение Саймон в это не верит, решив, что голос ему показался. Женские голоса, если это не голос матери или учительницы, повергают его в лёгкую степень паралича. Он просто смотрит на неё с сильным нежеланием. — У Марлона когда-нибудь была девушка? — О, я ебал, — Дастин стонет, а затем жмурится. Они смотрят на него синхронно, и он вздыхает: — В смысле, боги, ссать-то как хочется, сейчас лопну, Саймон, ты случайно не знаешь, где тут толчки? Саймон молча кивает в сторону откровенно заметных белых кабин и длиннющей очереди к ним. — Сейчас вернусь, — обещает Дастин и исчезает в их направлении, хотя теряется по пути к веренице из людей где-то на полдороги. Лучше он поест дак-догов и покатается на паровозике с клыкастыми клоунами, если честно, чем полезет в «Мясорубку», в которую хочет Саймон, потому что актёры с пластиковых фартуках на голое, потное, волосатое тело и с настоящим тесаком в руках не выглядят убеждёнными в том, что они актёры. — Так, значит… — Лурдес, потеряв его из вида, поворачивается к Саймону и прячет руки, сцепив их за спиной, в одной держа телефон и незаметно это записывая. Дастин не поверит в любом случае, скажи он хоть да, хоть нет, а так у неё будут доказательства. — Кажется, в средней школе. Парочка. Ничего серьёзного, — искренне и тщательно подумав, отвечает он. Она удивляется. Он умеет нормально разговаривать. Он только с парнями такая сволочь? Почему тогда столько… А, неважно. Слишком высокий, чтобы претендовать. — Как думаешь, я в его вкусе? — Дай проясню, мы как бы обсуждаем, есть ли у тебя шансы с Марлоном? — Саймон морщится, сам не слишком веря своей догадке. — Э, — она хлопает глазами, косится на вагончик с яблоками, а затем пожимает плечами, — в принципе, да. А чё? — Ну, ввиду последних событий, думаю, вполне. Ты пьёшь? — Последних событий? — Ничего важного. — Иногда. Немного. Персиковое пиво, например, сидр? А что? — А он хуярит, как верблюд, так что накачай его. Сегодня как раз подходящий случай, — Саймон жирнейше подмигивает несколько раз левым глазом, отводя в итоге взгляд и вынимая телефон из кармана, потому что жужжит ему о ягодицу он уже раз в пятнадцатый, и это надоедает, несмотря на беззвучный режим. Он бы и выключил его с концами, но почему-то не может, — прости, я отойду, а то хер знает, что там случилось. Кажется, Лурдес не против. Может, они даже подружатся. Может, им придётся общаться ближе, чем он думает, если она будет умной и последует его совету. Но чтобы ответить на звонок конкретному человеку, ему нужно как можно быстрее увеличить между собой и Марлоном дистанцию, так что времени проверять реакцию его будущей жены нет. — Эм. Не ожидал, что ты ответишь, — он слышит голос и ненавидит себя. Ещё одна причина, по которой на Марлона можно как стремительно запасть, так и без остановок по пути выпасть обратно. У него не такой голос. Саймон молчит. — Я знаю, что это прозвучит тупо, но это не то, что ты подумал. — Что именно — не то, что я подумал?  — О, так ты ничего не подумал? — Я даже не понимаю, о чём ты. Поэтому спрашиваю, к чему, блядь, это. И давай порезче, у меня есть дела поинтереснее. Может, он перебарщивает, может, это в нём гордость плещет, как шторм о пирс, на котором «Хоррорлэнд» разбили. — Ты не понимаешь, о чём я, поэтому внезапно стал читать мои сообщения и игнорировать их? Зачем ты их тогда читаешь? — Эм… Не помню, чтобы я подписывал что-то, что меня обязывает отвечать тебе. Как и читать. Хочу и читаю, не хочу — не отвечаю. Расхочу читать, так и читать перестану. — …очень круто. Тогда это взаимно, нет?  — Разумеется. Делай, что хочешь, на что мне обижаться? Я использую тебя, ты используешь меня. — Не то чтобы кто-то изначально это скрывал, если что. — Тогда приятных выходных, чё ещё надо? — В это всё не вписывается то, что это ты позвал меня в «Хоррорлэнд», разве нет? Или это входит в область того, о чём ты можешь мгновенно передумать? Я просто на будущее интересуюсь, раз между нами всё ровно, и никто не косячил, то для ясности: если ты куда-то меня зовёшь или сам, допустим, обещаешь прийти, это тоже на восемь делить, потому что ты можешь тупо передумать на ходу и выйти сухим, потому что ничего не подписывал? — Чё ты психуешь, — Саймон смеётся. — Э-э-э, хочу и психую. Подписывал какие-то ограничения, что мне психовать стало нельзя? — Я просто спросил, не надо всё принимать так близко к сердцу. — Я тоже просто спросил, а ты пытаешься увести тему от себя. — Эм, дай-ка мне минутку. — Богов ради. Саймон молчит, мыча мелодию, играющую из динамиков на каждом столбе, себе под нос, а затем цокает: — Неа. Не вижу. — Чего именно? — Тебя. В «Хоррорлэнде». Смотри какое дело, я позвал тебя и я здесь. А ты согласился, и ну надо же, тебя тут нет. — Ты, хитровыебанный червь… Саймон смеётся. — Вообще-то ты видел, что я спрашивал, в силе ли приглашение. И я не знал, во сколько ты хотел. А потом выяснилось, что ты идёшь с ними, и как бы по логике, если ты не отвечал, видя, что я спрашивал, то — следуя твоим словам — отвечать ты просто не хотел. Кто я, чтобы винить тебя. Но раз отвечать ты не хотел, а я иначе не мог узнать, во сколько, и хочешь ли ты вообще меня видеть, то каким образом ты, образина, ожидаешь якобы, что я там буду? — «Образина»?.. — Хочу и психую. — Ну, может, я не самая социальная сороконожка на свете. — Почему ты меня игнорировал, если всё так отлично? — Не горел желанием общаться конкретно с тобой. — До этого три дня было домкратом не отодрать. — Ну, вот видишь, ты улавливаешь намёки.  — В среду вечером тебе в парке всё нравилось. Даже очень. — Очень близко к краю ходишь. — Ты понял меня. Так что проясни мне, как это так ты буквально к утру устал от «общения конкретно со мной»? Саймон стискивает зубы, чувствуя, что пульс учащается, но отказываясь это признавать даже для себя. — Люди такие, блин. Сегодня хочется, а завтра не хочется. Тебя твой дружок поэтому кинул, что ты пристаёшь до упора, даже когда уже надоел? — Ладно, скажи, что я тебе надоел. Не первым будешь, от дружка я уже слышал, поверь, переживу. А то ты со мной таким тоном говоришь, будто я не понимаю элементарного. То я должен угадать, во сколько мне и куда надо прийти, то с одного дня на другой у тебя резко пропадает интерес к «общению», то ты путаешься в показаниях, и у нас «всё ровно, и ты меня ждал в парке», но я тебя заебал, и тебе просто расхотелось даже отвечать мне. Но что смешно: читать мои сообщения не надоело. И на звонок ты ответил. Саймон ужасно хочет бросить трубку. — Ты думаешь о том, чтобы бросить трубку, чтобы показать, как тебе похуй? Угадал? Именно так. — Саймон. Я знаю, что ты упрямый скот, но давай прямо на пальцах. Брось трубку и забудь, что вообще что-то было, предположим, ты нажрался, и тебе это приснилось. Я могу через неделю вернуться обратно в Лерард и любите друг друга с Марлоном хоть до беспамятства. Или ты можешь просто объяснить, что я такого сделал, что у тебя то было желание общаться, что не оторвать, то вдруг пропало. — Тебе виднее. — Ну вот. Ты попался. — Падла. Сайрус смеётся, а затем кашляет, звук отдаляется, как будто он отводит руку с телефоном от лица. Саймон гадает, мерещится ли ему. — Ты хочешь сказать, у тебя так удачно при всём этом твоя астма? — Эм, нет. С чего ты взял? — отвечает тот чуть-чуть севшим голосом, как будто услышал максимальную чушь в своей жизни. Саймон морщится. Действительно, с чего он взял. — У меня здоровье, как у коня, — заверяют его вдогонку. — Ммм, ладно, — тянет он, щурясь и пользуясь тем, что этих рож тоже никто не видит, — и чем ты решил заняться, когда понял, что я параноидальный абьюзер и дебил, если допустить, что это так, и я якобы не прав? — О. Это очень смешная история, — заверяет Сайрус голосом типичного сказочника. — Удиви меня. — Что тебе наговорил Марлон, что ты не отвечал? — Спросишь у него, если так упёрлось. — Ладно. Тогда не говори ему то, что я скажу. Саймон молчит. — Потому что это позор пиздец, не потому что я что-то имею против него, если что. Мы как-нибудь разберёмся. Тебя удивит, но я с ним тоже не впервые ругаюсь. Саймона немного удивляет, но он лучше прыгнет с причала в волны в темноте прямо сейчас, чем признается. Поэтому снова молчит. — У меня был сногсшибательный план. Начало прекрасное. — Я думал добраться до той фермы, а потом позвонить тебе оттуда, ну, или кинуть селфи рядом с пугалом. Чтобы как бы очень толсто намекнуть, что что бы тебе ни навешал наш комнатный манипулятор, у тебя всегда есть ещё варианты. Например, кинуть всю эту муру с «Хоррорлэндом», раз пришлось идти с непонятно кем, и выбрать меня. Ну, знаешь. Ты такой, тебе не слабо взять, всё бросить и сесть в такси досюда, чтобы накатить в том доме, да же? Саймон слушает, до боли сильно выгнув левую бровь. Вообще стоит признать, вероятность, что план сработает, существовала. — И?  — Ну и, видимо, у меня топографический кретинизм. — Ой, блядь, только… — В общем-то, поэтому я звоню. Не потому, что пытаюсь каким-то образом помириться или заманить тебя куда-то.  Саймон выдаёт стон, больше похожий на рёв от бессилия, прижав запястье ко лбу и закрыв глаза. Как, мать его, как можно пропустить поле?! Поле!  Его осеняет. Это не может быть правдой. — Как тогда ты мне звонишь? — Эм… очевидно, с телефона? Их изобрели не помню в каком году, но довольно давно уже, зн… — Ты довыкобениваешься однажды. Откуда там сигнал? — …потому что я не в поле, олух. Сигнала не было в поле, а здесь он есть. — Тогда где «здесь» ты, по-твоему, находишься? Куда ты хочешь, чтобы я приехал? «Через триста метров от сосны», что ли? — Я где-то двадцать минут назад прошёл указатель, на котором было написано «четыреста метров до ближайшего банкомата». Судя по тому, что я посреди нигде, он должен был быть на заправке, так? Значит, где-то в радиусе километра тут должна быть заправка. — Ты гонишь? В радиусе километра? Заправка, конечно, сужает диапазон поиска, учитывая, что он шёл… Постойте-ка. — Подожди. Ты шёл пешком или ехал? — Шёл. Куда, по-твоему, я должен был сказать таксисту, что надо ехать? «На заброшенную ферму»? Ты, по-моему, главный любитель шуток о том, где такие адреса заканчиваются на самом деле. Мы недолго ехали в тот раз, мне казалось, я дойду и так. — Ясно. И сколько конкретно ты шёл, пока понял, что прёшься не туда? — …около сорока минут, кажется. Саймон стонет. — Кто это? — слышит он и дёргается, чуть не роняя телефон за перила, но поворачивается, опуская его. — Хотя ладно, не говори, я знаю, кто, — Марлон закатывает глаза и кусает своё яблоко, заправляя волосы за ухо, чтобы не влипли в карамель «под кровь». — Стой там. Или сядь. Или ляг, сука, никуда не шевелись, — Саймон снова отворачивается и шипит в трубку. — Оу-воу, — Марлон со страшными глазами блеет за спиной, и Саймон затыкает пальцем себе свободное ухо. — Тут есть бревно. — Ты бревно! — …это неправда. Саймон рычит нечленораздельно на трубку и топает бестолково, прежде чем осиливает снова соображать. — Там есть дорога? — вздыхает он. — Есть, конечно, я ж по ней, блядь, и иду. Я думаю, если я сверну с неё, телефон ловить не станет, не? Здравый смысл? Вы там уже нажрались, что ли? — Я сказал встать! — Я стою. — Я приеду. Ладно. Я куплю тебе сраный ингалятор и приеду. Но лучше молись кому угодно, чтобы я тебя не нашёл. — Прятки в тёмном лесу — это интригует. — Я убью тебя в этом лесу. И тебя никто не найдёт, — обещает Саймон и бросает трубку. — Знал бы он, к слову, что ты реально мог бы это сделать, — Марлон облокачивается на перила пирса и вытирает карамель со щеки, — ты ему веришь, что ли? — Нет. Брешет, как дышит. Дышит хуёво, но ты понял меня. Он актёр, никто не мешает ему просто притворяться, он же привык к своим припадкам. — Тогда почему ты поедешь туда? Саймон молча роется в карте города, раздвигая её на телефоне посильнее, чтобы увеличить. Там всего две дороги, нереально ошибиться. Почти. — Дай угадаю. Потому что тебе нужен был только повод. — Ты стоишь очень близко к воде, — замечает Саймон, на него не глядя. — Что, если я скажу, что я пытался поговорить с ним, а он сказал, что ему моя помощь не нужна, и он сам прекрасно с тобой справится? — …что это пиздец как в его духе? — О, ты уже знаешь, что в его духе? — Гнать, не моргая, что у него всё под контролем, когда на самом деле нет, — Саймон морщится, возводя взгляд к звёздам, а потом снова опуская, чтобы проверить, хватит ли у него самого зарядки на телефоне, чтобы не остаться в полной социальной темноте посреди трассы. Вот тогда будет смешно. Он домой, конечно, доберётся, но насчёт найти Сайруса — сильно вряд ли. — Ты веришь, что он не наёбывает тебя? — Марлон наблюдает за ним, не отрываясь. — Нет, я уверен, что долбится направо и налево, судя по тому, как фантастически легко он прыгнул в койку со мной. — И тебя это только вчера до бешенства доводило, а сегодня устраивает? — А я подумал, типа, я же тоже могу так делать, а потом травить его этим, так что какая на хуй разница? — Почему он не звонит своему любимцу, раз у них всё так наладилось? — Потому что из рыбки и хуя выбирает хуй, вероятно. — …высокого ты о себе мнения. — Ну я же, блядь, Саванну до петли не доёбывал, так что… Предположим, у меня есть основания. — Саймон. — М. — Что в нём такого? Саймон смотрит на него и не хочет лизнуть. Ему блазнят серо-голубые глаза неконкретного оттенка грозового неба. С тёмным ободком, как у волка. Неконкретный контур губ одинаковой ширины, большой рот и септум в перегородке идеального носа. Да похуй, если честно, с кем он там ещё ебётся, пока его можно трогать лично Саймону. Надоест — он придумает, как от него избавиться. Подумаешь, большое дело. Одним больше, одним меньше. — Разница в том, что ты как бы пытаешься прокатить за тупую пизду, но на деле ты как та горка на площадке в парке, знаешь. Сто лет уже стоит, и хоть бы хер ей. Вроде детская, а вроде прокатишься — всю жопу до подбородка стешет к бесам. А он наоборот, очень старается косить под такого же, как ты, и ему это порой даже удаётся. Прямо даже очень круто получается, эзотеричнее, чем у тебя. Но внутри он желе в стаканчике. Банановое. — А ты желе у нас, конечно, любишь, — Марлон улыбается и обнимает его за шею одной рукой, прикладываясь щекой к ключицам, — боги, у меня сейчас слёзы потекут, я так растроган, никогда не думал, что увижу тебя влюблённым. — …никогда не думал, что захочу сбросить тебя с пирса ночью в ноябре. — Ладно, — Марлон отрывается и как бы невзначай идёт к палатке с едой, — ты поторопись, а то вдруг его там кто ещё спасёт. Я тут в порядке. Эти два мудака тоже больше кажутся парой серийных убийц, как в «Мерцании» те близняшки, но на деле оба ссыкуны страшные. И придумай заодно, как мне с этим мудлом помириться, потому что он обижается не так, как ты. — Бля, купи ему пожрать, на этом его обиды кончатся. -… — Марлон смотрит на него, оглянувшись, наполовину раздражённо, наполовину озадаченно. — Да, — кивает Саймон со страшными глазами, — просто предложи ему хавку. Лучше подороже. Согласится — считай, продался. — Фу, какие меркантильные у вас отношения. — …я, блядь, никогда и не любил тех, кому тяжело доказать какие-то сраные чувства непонятно каким образом. С ним гораздо проще. Особенно потому, что он этого не скрывает. — Ты ни слова не сказал против того, что у вас «отношения». — Я надеюсь, ты сломаешь шею, спускаясь с пирса, когда нажрёшься, — напоследок желает ему, хлопнув по плечу, Саймон и, таща за собой сумку чуть не по земле, потому что ремень всё время спадает с плеча и ужасно его бесит, отправляется по ступенькам вниз сам. Такси как раз выстроились в ряд у основания пирса, ожидая толпы пьяных неформалов. Водитель даже, кажется, удивлён, что Саймон абсолютно трезв, зато сильно не рад, что он не девица в короткой юбке, которая не в состоянии сдвинуть ноги, сидя на заднем сиденье. Впрочем, на заднее Саймон и забирается, предпочитая контролировать водителя, сверля ему взглядом затылок всё время, что не пялится в телефон. Поездка напрягает их обоих, разница только в том, что Саймона это устраивает. — Слышь, пугало, — воркует он ласково до предела, стоит на пятый гудок Сайрусу взять трубку, — указатель был какого цвета? — Бля, в темноте тяжело определить. Красно-белого? — Цифры были красными или рамка? Или всё-таки чёрного. — Я не помню, — ответ такой пресный и безжизненный, что Саймон невольно верит. — Ладно. Предположим, я тебе верю. Тебе лучше быть на грани госпитализации, когда я тебя найду. И лучше бы тебе не сидеть у себя в комнате и придумывать всю эту ересь. — Двадцать четыре, девяносто шесть, пожалуйста, — таким же безжизненным тоном озвучивает цифры на счётчике таксист, и его глаза лезут на лоб, подпирая очень кустистые брови. Саймон на мгновение переживает не о том, что его могут обокрасть посреди трассы, а о том, как бы деда не хватил удар. Он близок к диабету, судя по потерянному контуру лица, сросшегося с шеей. Самоконтроль возвращается через какие-то секунды, и начинает казаться, что чёрную карту без цифр и имени он не видел вообще, ему померещилось, а Саймон выскакивает из машины и смотрит по сторонам. Огромный секрет, но у него тоже топографический кретинизм. Он давно с ним борется, и исследование родного города в ночное время суток очень в этом помогло, но не настолько, чтобы посреди дороги, которая в оба края одинаковая, определять местоположение. Он мог бы проехать ещё чуть-чуть, но не доверяет внутреннему счётчику. Двадцать минут после указателя с вообще-то чёрными цифрами, и он сможет добраться до шеи этого никчёмного… Злость придаёт скорости, и он преодолевает нужный отрезок за пятнадцать минут, а затем с подозрением на грани паранойи замедляется, увидев странную широкую тропинку внутрь леса. Она явно не животного происхождения, слишком чистая в плане протоптанности, но слишком грязная в смысле вездесущих банок, фантиков и окурков. Вот это уже не похоже на совпадение. И с легендой, которую Сайрус ему наматывал, не срастается никак. Он звонит снова, уже думая, что вполне вероятно это Райли решил надавать ему по зубам за всё доброе и хорошее, что Саймон успел ему сделать, и использовал своего «вновь дружка», как приманку, раз уж они так стремительно помирились, не выходя из чьей-то комнаты. Такое ведь вполне может быть. Саймон не вчера родился. — У тебя десять секунд, чтобы объяснить, что это за дорога из красного гравия, если ты понимаешь, о чём я, или я тебе покажу такое волшебство… — Я тут, — Сайрус выглядывает из-за дерева и улыбается против воли, увидев воочию, как Саймон автоматически вздрагивает, прежде чем сбросить звонок. Эффект белого лица в темноте — это, конечно, классика. Он не мог удержаться. — Готов поспорить, тебе только что было страшнее, чем за весь ваш «Хоррорлэнд». — Ты его в принципе так не любишь, что-то сугубо личное, или потому что я пошёл туда с Марлоном в итоге? — Саймон к нему подходит, но не слишком близко. Сайрус из-за дерева не выходит до сих пор, так что доверия это не внушает. В нём вообще постоянно есть что-то, что балансирует на грани наивной тупой козы и в то же время не вполне живого персонажа ужастика, о статусе трупа которого главный герой узнаёт только в конце. И монохромные линзы не улучшают это впечатление. — Я думаю, я просто гораздо больше люблю вещи, которые играют не на инстинкте самосохранения, как таковом. Слэшеры — не моё. Кишки тут и там — слишком предсказуемый способ запугивания. А вот когда, как на той ферме, ты не знаешь, что может произойти, гораздо смешнее. — Вот как. Как насчёт Ричарда? — Саймон улыбается, всё-таки в лес углубляясь, но Сайрус уворачивается в этот раз и наоборот выходит на тропинку, шагая задом наперёд и вынуждая его преследовать. — А что с ним? — Идёшь ты после кино на площадку, а он там сидит себе на качелях, ждёт, с кем поболтать можно. Станешь с ним крутить? Ты же любишь такое. — Стал бы, если бы не было никого поинтереснее. — Ты же не любишь кишки тут и там, — Саймон щурится. — Я люблю людей, которые их любят. — Тогда смотри, какой у меня для тебя сюрприз, — Саймон вытаскивает из сумки что-то трудноразличимое поначалу, но когда берётся за это двумя руками, чтобы натянуть на голову, Сайруса разбивает хохот. — Бля, я знал. Их должны были продавать. Я удивлён, что у тебя не было её просто дома. — Кто сказал, что у меня её дома нет. Просто купил ещё одну, — через белую пластмассу с чёрным разинутым ртом говорит Саймон, и есть в этом что-то нездоровое, — ещё чтобы ты знал, у меня с собой кухонный нож. Купил его в супере буквально сегодня, пошпынять Марлона, он ненавидит «Вопль», кишки ему тоже не нравятся. Но раз уж мы подошли к тому, что ты брешешь внаглую, что не знаешь, где ты, и у тебя приступ. Интересно, что в этом всё-таки нездорового. Тяжело определить. — Я хотел тебе кое-что показать. Можешь меня, конечно, прирезать на хуй за то, что я, падла такая, зазываю Райли к себе домой, но тогда ты не узнаешь, что я хотел показать. Тебе решать. — То есть перспектива тебя лично не смущает? — Нет, я думаю, жертвы насильственной смерти страдают меньше по времени и во всех остальных смыслах, чем пациенты домов престарелых, когда умирают естественной смертью. К тому же, тогда это я буду легендой. Как Ричард. — Вы сойдётесь. — Окей, — Сайрус подходит к нему ближе. Саймон снимает маску. — Бесишь меня. — Пошли, покажу чё, — Сайрус шепчет, к нему наклонившись, и тянет за рукав новой куртки. Она шикарная. Но он всё равно привык к старой. Саймону хочется самому повеситься, пусть даже в раздевалке. Он ненавидит признавать чью-то правоту, но правы оба — и Сайрус, и Марлон. Ему правда страшнее и интереснее здесь, чем в «Хоррорлэнде». И он правда, может быть, немного впервые в жизни чувствует то, что другие люди описывают, как влюблённость. Через семьдесят метров вглубь тропинки сама тропинка практически исчезает, и Саймон не уверен, потому ли, что на самом деле она свернула, а они идут напролом, или потому, что с фонариком от телефона Сайруса ни беса не видно. Но вскоре впереди показывается какое-то огромное гнездо, и чем ближе они к нему подходят, тем очевиднее становится, что таких гнёзд не бывает. Гнездо могло стать «больше» по мере приближения, но не разрастись до размеров внедорожника Трюдо. — Это ещё что за нахуй… — вырывается у него шёпотом. Сайрус вдобавок прижимает палец к губам, как будто это кто-то мог услышать, кроме сов и прочей пугающей в темноте фауны, которая вечно кричит не вовремя голосом отчаявшейся плакальщицы над могилами своих детей. Если у Саймона ещё не поехала крыша, и глаза ему не изменяют, это домик на дереве, который непонятно кого угораздило построить в такой глуши вместо нормального заднего двора. Хотя, конечно, если у них не было заднего двора, чтобы строить домики… Он может над этим поразмыслить на досуге. Эта хрень по состоянию должна была давно развалиться, настолько крыша обросла мхом и завалена ветками, но внутри явно кто-то есть, и там даже нет как таковых «окон». Или они закрыты «ставнями». Из щелей виден жёлтый свет, как от настоящего, старомодного фонарика с огромной ручкой, которого хотя бы хватает не на сорок минут, как телефонного. — Серьёзно, я не ебу, с чего начать. — Ты показал мне ферму, я показал тебе это, — Сайрус к нему поворачивается, стоя чуть впереди, и Саймон на него старается даже не смотреть. Знакомая поза. Отвратительные флэшбэки. — Чьё это? Вообще кто там? Туда можно залезть? — …даже если бы их там не было, я бы туда лезть не стал, — вдруг Сайрус морщится с таким отвращением, что убедительнее вряд ли получится. — Ты скажешь, кто там, или нет? — Ты ехал пиздец как долго. Я хотел показать, когда они только заявятся, но они уже залезли туда, так что можем подождать, пока вылезут. Ты куда-то торопишься? — Никуда абсолютно, чем ещё я могу заниматься в свой выходной, кроме как торчать посреди леса и подглядывать за кем-то с тобой? — Делать это в тепле, — жестом фокусника из-за пазухи Сайрус извлекает плоскую бутылку с синей настойкой. — Ты гонишь. — Нет, я правда искал ферму, но не нашёл. А потом подумал… А зачем я буду нажираться на какой-то ферме в одно рыло, потому что ты ведёшь себя, как тупой дебил из-за того, что даже не дал мне объяснить. Лучше я покажу тебе, что ты дебил. Чтобы тебе стало стыдно. — Ты даже не представляешь, насколько близко ты… — К тому, чтобы словить от тебя по зубам? Ты меня не ударишь. Ну, то есть. Не так, как ты имеешь в виду, по крайней мере, — Сайрус смеётся, и Саймону стыдно всё-таки становится. Смотреть на него. Поэтому он отнимает бутылку и сворачивает голову ей, хоть какое-то облегчение. Через три глотка становится гораздо лучше, и он садится на то самое бревно, которое на самом деле оказывается катастрофически далеко от дороги. Сайрус — чудовище. Лживое, непонятное и сомнительное. Они сидят на бревне и передают друг другу бутылку время от времени, пока Саймону не начинает казаться, что он слишком добрый. — Какого хуя это было, если не то, что мне кажется. — Я шёл домой, увидел его в тачке, подумал, что у него нервный срыв из-за Саванны, залез к нему и попросил подкинуть. Ну, типа, всё меньше пешком тащиться? Что он мне сделает? Ничего. Это Райли. — Ты так уверен в том, что он ни в чём не виноват тогда был? — Во-первых, да, уверен, а во-вторых, даже если был, то тем более мне-то ни хера не грозит. Саванна — девчонка, а я — нет. Если он залез на неё, и его не остановило никакое «нет», то я-то тут каким боком? А потом мы долго обсуждали, почему он в детстве был таким говном, он пожаловался на тётку и сестру, и я предложил зайти, чтобы одновременно заткнуть его уже наконец и показать своей матери, что мы с ним на самом деле не ругались якобы, а в таких, нейтральных отношениях. Они у меня пацифисты очень, знаешь, оба предка. Так что одним ударом двух зайцев. — …и он каким-то непостижимым образом просто спал у тебя в комнате. — …не все считают, что со мной в одной комнате нельзя просто спать, — Сайрус, откашлявшись, уточняет. Саймон молчит. В целом это логично, но всё же. — И это твой огромный плюс. Один из немногочисленных, — добавляет Сайрус, толкнув его плечом. — Заткнись. Начни задыхаться, например. — Ты же принёс мне ингалятор. — Фу, бесишь. — И утром мать сказала мне, что ночью на улице у кого-то был натуральный ментал-дроп, и не в курсе ли Райли, например, если не я, с чем это связано, может, с нашей «бедной девочкой из академии». И я не придал значения как-то… — Блядь… — Но потом утром всё прояснилось. — Закрой рот. Сайрус замолкает, кусая губу изо всех сил. — Странно, что ты не поджёг к бесам его машину. — Заткнись, — повторяет Саймон, — бля, да долго они там? У меня уже всё отмёрзло с концами, на одном спирте держусь. — Ну, им, полагаю, не холодно, — Сайрус его снова толкает, и вдруг щели домика прекращают гореть оранжевым, и хотя не видно издалека, люк явно открывается. Кто-то будто по воздуху странными корявыми движениями спускается, пока Саймон не догадывается, что это верёвочная лестница, сброшенная из домика. Спускается и второй человек тоже, меньше, хотя комплекцией не намного тоньше. И они проходят практически мимо них, хотя Сайрус закрыл ему рот ладонью, будто всерьёз переживает, что Саймон может что-то ляпнуть вслух. Когда тот понимает, кто именно мимо них идёт к тропинке и по направлению к дороге, он и впрямь благодарен за эту ладонь. Ему хочется заорать и ткнуть пальцем им вслед, а затем повалиться на землю с хохотом. Боги. Боги, он пытался подставить с изнасилованием какой-то совершенно левой девчонки парня, который трахает собственную сестру. Райли собственной персоной. Он точно не пытался приставать к Сайрусу. Он точно не считает, что с ним в одной комнате можно делать что-то, кроме как просто спать. Потому что он трахает Бекку. Саймон вскакивает с бревна в конце концов, не выдержав, и зажимает себе рот обеими руками сам, ходя из стороны в сторону, а затем срывается быстрым шагом вглубь леса. Он не пойдёт за ними. Он ничего не крикнет Райли вдогонку. Он не станет глумиться и злорадствовать, чтобы отомстить таким образом хоть немного за вчерашний «ментал-дроп» перед чужим домом. Он не станет ронять лицо перед Сайрусом, в первую очередь. Который бежит за ним, стараясь не споткнуться, хотя трезвым это давалось как-то проще. — Оборжаться, да? — Пиздец, — соглашается Саймон, выдохнув и привалившись к ближайшему дереву рукой, склонив голову, чтобы земля перестала кружиться перед глазами. — Саймон, — он вдруг слышит совсем каким-то не смеющимся тоном. Замирает, прекратив дышать ртом и закрыв его. Ему не по себе. Он даже не знает, что собираются сказать, но слышать не хочет ничего из того, что способен предположить. Отчасти не хочет даже потому, что догадывается, что если у него слетают предохранители из-за простой паранойи, то услышь он пьяным что-то однозначно не в свою пользу, он может сделать что-то, о чём страшно пожалеет до того, как успеет взять себя в руки, как тогда, у чужого дома. — Можешь посмотреть на меня? Эм, нет, не может. Саймон вынуждает себя, хоть и молча, чтобы не начать хамить на автомате. Поворачивается и смотрит, хотя в темноте паршиво видно. Подсвеченные телефонами лица — тот ещё ужастик в летнем лагере. — Зачем? — уточняет он, всё-таки решив играть в дебила. Почти никогда не бывает лишним. — Не знаю. Хочу ещё попробовать определить, что ты такого во мне видишь, чтобы так реагировать на то, что кто-то тупо припарковался у моего дома. — И торчит в твоей комнате. — Чем я тебе так нравлюсь? — Кто вообще тебе сказал такую ересь? — Не пойми меня неправильно, у меня нет проблем с нарциссизмом. Я просто не могу понять, как кому-то типа тебя может казаться во мне что-то стоящим того, чтобы… э-э-э… расстраиваться, что я с кем-то ещё… э-э-э… провожу время. При том, что кому-то типа Райли со мной не интересно, даже когда я общался с ним одним и только с ним. Лицо у Саймона просто каменное, хотя он этого не видит, но от настойки глаза блестят стеклом, как у серийного маньяка. — Я не пытаюсь сравнивать вас, но даже если сравнивать, ты гораздо интереснее, чем он. Ты лучше. Во всём. Так каким образом я могу настохуеть человеку, который хуже тебя, но быть интересным тебе? Что я сделал, чтобы быть интересным? Или наоборот, чего не делаю? — На кой хер тебе это знать, если ты уже такой, и это работает так, как работает? Тебя всё устраивает? — Саймон щурится. — Я хочу знать, что это, чтобы не перестать это делать. Или не начать, не знаю. Потому что, эм… ты — самый интересный человек, которого я когда-либо встречал. Хотя раньше самым интересным и светом в окне мне казался Райли. Но он на твоём фоне просто… ну, нет. — Ты знаешь, что очень хуёвая идея, если верить социологическим исследованиям, говорить такие вещи человеку в отношениях или типа в планах на них, потому что он поймёт, что у него над тобой есть определённый контроль и может воспользоваться этим тебе во вред? — Я не только Марлона, я кого угодно выживу из твоей жизни, если мне понадобится, и если ты при этом будешь продолжать мной интересоваться. Ты не боишься, что я буду делать это тебе во вред? Саймон давится смехом, жмурясь, потому что это действительно звучит плохо. Обычно такие плохие вещи говорит он сам. Оказывается, со стороны это даже забавно. — Не смешно. Если он считает, что он гораздо умнее меня, то пусть так, но что-то во мне тебе нравится больше, чем в нём, раз ты не с ним сейчас? И вообще не пытался с ним даже. — Это да. В тебе есть, — Саймон крайне красноречиво старается смотреть куда угодно, кроме него. — Ты думаешь, у меня проблемы с валидацией. — Они у тебя есть. Но мне нравится. — А что ещё? — Сайрус гасит экран телефона и тянется к нему, чтобы взять за пальцы, торчащие из-под наехавшего на кисть слишком длинного рукава куртки. Саймон ловит себя на идиотском волнении. Дыхание сбивается, и он пытается его задержать, но начинает слышать в ушах собственный пульс. — Что в тебе не нравилось ему? — он решает отвлечься, переведя, как обычно, стрелки. — Ой, бля, — совсем на шёпот переходит Сайрус и шагает назад, утаскивая его за собой и опираясь на ствол ближайшего дерева, чтобы как-то укрепиться в позициях. Настойка просто так для него не проходит, как бы ни хотелось мыслить здраво и выглядеть круто, — у него претензии за шесть лет не изменились. Я слишком много болтаю, и ничто из этого ему не интересно. У меня всегда «одно и то же», «ничего нового», «одна скукота», — передразнивает он, но с таким ядом, что Саймону как бальзам на душу. Это не старые обиды. Это не звучит, как пройденный этап или незабытое детство. Это звучит, как свежая злоба. Между ними точно ничего не было. Если он должен страдать, чтобы видеть в Саймоне лучшего на свете, то пусть страдает. Может, неправильно так думать, но он никогда не понимал эту ересь про «будь счастлив/а, даже если без меня, ведь я тебя люблю». Нет. Будь со мной, я сделаю тебя счастливым. Иначе лучше умри, я тебя ненавижу. — У тебя помимо всех прочих частей… охуительный голос. Просто бесконечно можно слушать. Марлон говорит много умного, но его долго не прослушаешь, звук начинает подогревать мозг, и он просто выкипает постепенно. А ты можешь нести любую белиберду, но слушать можно хоть часами. Сайрус смотрит на него огромными глазами, явно это слыша впервые и тупо без искры доверия. — Да ладно. — Ты как паранормальный подкаст с охуенно трахабельным, молодым стримером, — шепчет Саймон ему в ухо, приблизившись уже теснее почти некуда. Сайрус его пальцы не отпускает, и это самое лучшее прикосновение, если не считать его близости в целом. — Ты говоришь это потому, что я сказал, что ты самый интересный из всех, кого я встречал? Саймон смеётся и целует его под ухом. — Почему паранормальный? — продолжает он, и иначе, чем воркование, этот звук не назвать. Похоже даже на мурлыканье. Саймон не может выбрать, мозг с трудом работает. — Потому что столько, сколько ты, обо всякой этой хрени не знает вообще никто, даже интернет. Ты же читаешь это даже в настоящих книгах. И я настолько вижу, когда тебя уносит в этот трёп, как через трахабельного стримера проступает тот очкарик-задрот, который взахлёб что-то рассказывал «самому интересному», а он в ответ… — Саймон переходит с шёпота на выцеживание слов сквозь зубы, пока не давится вставшим в горле от злобы комом и не замолкает. Сайрус тоже молчит, и стоит только Саймону отстраниться чуть-чуть, как он замечает разницу между этим моментом и той ночью в поле, у пугала, когда они стояли в целом похоже. Тогда Сайрус сохранял с ним дистанцию. Сейчас он, склонив голову, прижимается виском к его скуле, даже хотя Саймон замолчал. Отрываться дико не хочется, но он себя вынуждает, чтобы проверить реакцию, и так ли он её понял, как ему очень хотелось бы. Сайрус выглядит потерянным, хотя его пальцы не отпускает. Очкарик-задрот, как никогда, просвечивает через фальшиво-облезлую, но дорогую обёртку. Если и не поверил, то почти на грани. Саймон перед ним наклоняется, так что кончики носов не постоянно, но чуть-чуть соприкасаются в попытке в полной темноте заглянуть в глаза и толком разглядеть в них абсолютно всё. Сайрус смотрит молча, но жутко внимательно, так же пытливо, и Саймону интересно — у него такой же взгляд, похожий на холодное озеро, в котором полно трупов? — Можешь рассказывать мне что захочешь и когда угодно. Сколько хочешь, без остановки. Мне всегда будет интересно, — шепчет он на абсолютном серьёзе. Впервые перешагнув страх, что в момент такого обещания над ним посмеются, или что в голове у человека вместо доверия издёвка. Может, Марлону это в Сайрусе кажется глупостью, но для Саймона это скорее наивность. Вот, чего нет ни в ком другом при полном наборе остальных качеств, которые никак с наивностью не вяжутся. В нём есть абсолютно всё. И ещё его всего трясёт, брови надломились домиком, наверное, впервые искренне, а не как спектакль, и губы дрожат. — Я никому не позволю говорить, что ты «тот, неинтересный друг» из вас двоих, — заявляет он, кивнув и шмыгнув носом для убедительности. Саймон поджимает губы на секунду, чтобы хоть в такой серьёзный момент не заржать, пока к ним не прижимаются чужие. Плевать ему на то, что говорят те, кто ему не интересен. У него появилось то, что затмевает всё, как этот дурацкий «свет в окне».