Фетиши

Длинные пальцы грубо сжимали тонкую, девичью шею. Руки, неаккуратно скованные тяжелыми наручниками, совсем не предназначенными для сексуальных утех, ужасно ныли. Синяки на рёбрах, ногах, бёдрах, груди отдавали острой болью, что неприятно разливалась по всему телу. И почему же она вновь на это согласилась? Девушка тихо хрипит, беспомощно дергает руками и извивается под напористым телом партнёра. Сколько уже можно обещать себе, что она перестанет соглашаться на секс с ним и навсегда прекратит это безумие! Сколько уже можно себе так откровенно и нагло врать? В глазах беспощадно темнеет, а легкие сжимаются до боли. Кажется! Ещё пару секунд! И юное девичье тело издаст свой последний, судорожный вздох! Но мужчина резко разжимает руки, давая наконец вздохнуть ей полной грудью. И она пользуется этой возможностью. Сейчас спасительный кислород был райской благодатью, не иначе. Становится легче. — Ты сегодня придёшь ко мне? — звучит такой всегда болезненный для неё вопрос. Наташа испуганно вздрагивает. Хотя. Чего уж тут бояться? Его? Его извечного предложения, что совсем не меняется из раза в раз? И вправду. Чего уж тут бояться. Она ведь сама до этого довела. Девушка неуверенно мнётся. Из горла так и рвётся судорожное: «Нет! Я не хочу это продолжать. Хватит! Нам пора прекратить это безумие.» Но в реальности, она лишь тихо шепчет: «Конечно…» Утренние воспоминания, словно кадры из незамысловатого кино, срежиссированным совсем бездарным человеком, мелькают перед глазами. Постепенно в глазах появляется четкость и она замечает прямо перед собой обеспокоенное лицо Брагинского. Мужчина с сожалением в глазах тянется и нежно оглаживает ее щеку. — Ты как? Прости, я перестал себя контролировать! — со страхом говорит мужчина, наклоняясь и нежно целуя ее в губы. Орловская лишь глуповато улыбается и своим осипшим голосом, еле пробивающимся из опухшего горла шепчет: — Все в порядке. Можем продолжать. «Нет! Не можем! Останови его!» — кричит где-то на самой окраине сознания такой до ужаса противный и писклявый голосок. Но девушка его не слышит. Иван успокоенно улыбается и тотчас же на щеку Орловской приходится не дюжинной силы удар, от чего голова той мгновенно завалилась набок. Вероятно, замазывать этот синяк тональником придётся ещё недели две, не меньше. Но ведь не впервые. Правда? Из глаз Брагинского мгновенно исчезает вся теплота и сочувствие, оставляя на своем месте лишь немое предвкушение чего-то большего. Орловская пугливо жмурится, словно маленькая мышка, загнанная в угол котом, и предчувствующая свою невесёлую участь. Иван грубо хватает ее за разъехавшиеся бёдра, чтобы вероятно устроится поудобнее и начать все жёстче вбиваться в податливую плоть. А она, лишь откинув голову, ждёт финала, конца всему этому безумию. Но наступит ли он? Движения мужчины заметно ускоряются, становятся рваными и судорожными. А вот и финал. После которого, когда ее высвободят из наручников, Наташа вновь привычно сядет на кровати, скрестив ноги по-турецки и будет вновь привычно ждать, пока Брагинского, который, шепча бессвязные и бесполезные извинения, о том, что был с ней слишком груб в этот раз, пойдёт за аптечкой, а после мужчина вновь привычно будет любовно перебинтовывать и мазать мазью свежие синяки, покрывая при этом все лицо Орловской мимолетными, но при этом несомненно нежными и чувственными, поцелуями. А после она, вновь привычно, под горькие просьбы Ивана остаться, оденется и спешно покинет такую уютную квартирку, что стала так отвратительна ей за эти годы. Наташа вновь уйдёт, ругая себя за проявленную слабость и в сотый, а может быть, даже и в тысячный раз, обещая себе, что обязательно откажется в следующий раз. Она вновь уйдёт, что бы завтра услышав такую ненавистную ей фразу: «Ты сегодня придёшь ко мне?», как покорная собака, вновь склонить голову перед своим хозяином и тихо прошептать: «Конечно».