ЧАРЫ КРОВИ И РОЗ. Другая история Белль

      Аннабелль Грейс Тэйлор была последней фейри и самой красивой девушкой на свете, поэтому легко могла позволить себе опоздать на работу. Будь Белль иного склада характера, она могла бы и вовсе не работать, играя на вожделении мужчин и заставляя их делать, что ей заблагорассудится. Но Белль не желала пользоваться чарами фейри и старалась соблюдать правила, установленные для всех. Вот и сейчас ей не хотелось подводить хозяина кафе, у которого она работала официанткой.       Укорив себя, что не вызвала такси десять минут назад, Белль свернула в квартал Пророчеств, который обычно обходила стороной. Проскользнув мимо поворота на улицу Ясеней, ведущую к особняку, где сто шестьдесят пять лет назад жила печально знаменитая ведьма Айрин Бёрд, Аннабелль вышла на широкую улицу Бражников. Дедушка рассказывал, что когда-то здесь жили банши. А лет сто назад квартал Пророчеств заселили цыгане, и теперь улица Бражников пестрела красными крышами домов, жёлтой штукатуркой стен, и мелькающими то здесь, то там полосатыми юбками и цветастыми платками. Завидев Белль, несколько молодых цыганок, звеня монистами, стали радостно зазывать её к себе. Аннабелль со смешком подумала, что среди них она вполне могла бы сойти за свою: спасибо бабушке-итальянке за тёмно-каштановые кудри, на которых бы так хорошо смотрелся узорчатый платок, и большие карие глаза – их можно было бы подвести чёрным карандашом. Лёгкий загар вполне сошёл бы за цыганскую смуглость, оставалось добавить золотые серьги-кольца, браслеты и мониста – и образ готов. А уж со своими чарами фейри Белль могла бы внушить людям что угодно. Усмехнувшись перспективе сделать карьеру цыганской пророчицы, Аннабелль ускорила шаг.       – Яхонтовая моя! – Цыганка средних лет преградила Белль дорогу и радостно затараторила, широко улыбаясь. – Перемены ждут тебя, бриллиантовая! Большие перемены!       – Дай ручку, нагадаю тебе жениха, красивого да богатого! – пообещала вторая, помоложе.       «Мне имеющихся женихов некуда сбыть, куда мне ещё один», – подумала Аннабелль, резко сворачивая в сторону. Женщины дружным табором последовали за ней.       Белль ещё раз свернула направо и вниз, к ручью, и, когда уже поднималась на мостик, едва не столкнулась со старой цыганкой в чёрно-зелёном залатанном платье и хитро скрученной на голове чалме, из-под которой выбивались тёмные с сединой пряди.       Аннабелль отшатнулась. В руке у старухи была красная роза, а белёсые мутные глаза не мигая смотрели вперёд.       – Предначертанное – да свершится, – глухо и скрипуче проговорила она. – Прими свою судьбу, последняя фейри.       Белль стало не по себе, и она попыталась обойти старуху. Но та вновь преградила дорогу и, вцепившись Аннабелль в запястье ледяной рукой, заговорила:       – Сладкая, сладкая кровь! Создания тьмы придут, они близко! Маленькая фейри в опасности! Пусть роза укажет путь!! – старуха казалась не в своём уме, её голос звучал надсадно и хрипло, как несмазанное колесо или карканье вороны в зимнее студёное утро, и под конец фразы сорвался почти на визг. Потом безумная пророчица вложила в ладонь Белль розу и наконец отпустила её руку.       Аннабелль отшатнулась и опрометью бросилась через мост в сторону кафе «Клевер и фиалка». Она торопилась и не сразу заметила, что по-прежнему сжимает в ладони стебель розы, да так сильно, что шипы расцарапали ей кожу до крови. Белль разжала пальцы, и маленькие ранки стали затягиваться, оставляя на коже лишь пятнышки крови, тонко пахнущей фиалками. В руке Белль красная роза расправила лепестки и её аромат стал выразительнее. Аннабелль вспомнились алые розы, прорастающие сквозь могилу её друга, погибшего полгода назад в горах…              На работу Белль всё же опоздала, но лишь на семь минут. Серебристые колокольчики на входе в «Клевер и фиалку» мелодично прозвенели, впуская в кафе. Мистера Льюиса не было видно, Роберт вышел из-за бара и принял у Белль её молочно-белое пальто и розу. Поставив цветок в вазу, Роб приготовил для Белль чашечку её любимого лавандового рафа. Она присела за барную стойку, наблюдая за спорой работой парня. Вскоре напиток был готов, и Роб поставил кружку перед Белль.       – Красивая, – произнёс он, глядя на розу.       Потом Роберт перевёл взгляд на Аннабелль и, как всегда, смутился, густо покраснев.       Улыбнувшись, Белль коснулась пальцем стебля розы, провела перламутрово-розовым аккуратным ноготком по одному из шипов, чувствуя взгляд Роберта, зачарованно следившего за её движениями.       – Откуда она?.. – смущённо спросил он.       – Цыганка дала. – Белль не спеша сделала глоток рафа. – Сказала, что эта роза укажет мне путь.       – Укажет путь?.. – переспросил Роб, быстро взглянув на Белль.       – Да, – ответила она, улыбнувшись.       Роберт кивнул. Помолчав, он заметил:       – На гербе Спенсера красная роза.       – Ага, и волчья голова, – отозвалась Белль. – Повезло, что пророчица не вручила мне отрубленную волчью голову.       Роберт издал неловкий смешок, смутился и вновь робко посмотрел на Белль.       Минувшим летом Белль едва ли не прописалась в замке Спенсера: большинство заказов из «Розы ветров», туристического агентства, в котором Белль работала гидом в летний сезон, были экскурсиями в Волчий Клык – некогда элфинскую резиденцию герцогов Спенсеров, а теперь памятник уолтерианской эпохи, построенный, как и многие здания того времени по типу средневековых замков. Аннабелль любила маршрут в долину Ришты, и ей за него хорошо платили (больше, чем другим гидам). И, хоть двадцать девять раз за сезон – это всё-таки перебор, она бы не отказалась сводить туда ещё раз. Может, и найдутся желающие посетить замок, пока не выпал снег и не закрыл Волчий перевал.       Возле кафе раздались голоса, Белль допила раф, спустилась с высокого стульчика, повязала поверх лавандового платья зелёный фартук официантки и, улыбнувшись бармену, пошла встречать посетителей.              В дни, когда у Белль были смены в «Клевере и фиалке», от народу в кафе не было отбоя: ведь туристы, приезжавшие на Элфин, желали посмотреть на последнюю фейри. И жители Торнфилда, как могли, пользовались популярностью Белль для увеличения своих доходов: продавали сувениры с её изображением, одежду в оттенках её брендового лавандового цвета, чай или еду, позиционируя их, как её любимые. Аннабелль знала, что, устроившись два года назад в «Клевер и фиалку» официанткой, помогла хозяину кафе, Джозефу Льюису, решить проблемы с долгами, ведь открыть кафе на Элфине было крайне затратным удовольствием. Белль чувствовала благодарность Джозефа, но часто ловила на себе его взгляд, в котором читалось недоумение: он не понимал, почему она вообще работает. Ведь стоило ей поманить пальцем почти любого мужчину, и тот сделал бы всё, что она пожелает. Но вместо этого первая красавица Элфина, Британского королевства и всего мира ловко собирала и разносила заказы, выслушивая упрёки от ревнивых женщин, а от мужчин – похабные комментарии.       Аннабелль работала много: летом гидом, зимой инструктором по горным лыжам, а в межсезонье – официанткой. Ей нужны были средства на переезд в Нью-Йорк и учёбу в университете, однако последнее, что она бы сделала – это прибегла к чарам фейри ради денег. Это было бы нечестно и подло по отношению к людям. К тому же Белль знала: за то, что легко даётся, потом часто приходится платить вдвойне. Это была одна из тех истин, которые Белль усвоила от своей матери.       Телефон в кармане фартука вдруг будто стал тяжелее: Белль вспомнила, что до сих пор не ответила на сообщение от матери, которое пришло ещё до начала смены. «Если у тебя в этом году снова не получится с поступлением, – писала София Тэйлор, – ты можешь вернуться домой. На ферме всегда пригодится лишняя пара рук».       Этот снисходительный тон – как же он раздражал Белль! Мать считала глупостью желание дочери уехать в Нью-Йорк, а стремление заниматься наукой («…которой даже не существует!») – нелепой блажью. София Тэйлор обвиняла своего отца в том, что тот заразил Белль мечтами о путешествиях и учёбе. Аннабелль чувствовала, что за раздражением матери прячется страх за неё и забота, но ей хотелось бы ощутить ещё поддержку и понимание. В детстве Белль нравилось весь день проводить в седле: скакать среди холмов, петлять по лесу, преодолевая барьеры в виде поваленных деревьев, читать, усевшись (а чаще улёгшись) на лошади, и между делом присматривать за неспешно жующими сочную траву овцами, дважды в день гоняя стадо на водопой. Но возвращаться к той жизни Белль определённо не собиралась.       Скоро придёт зима, и Торнфилд наполнится отдыхающими. Белль уже прикинула по броням: за зимний сезон она, получающая за свои услуги инструктора по повышенной ставке, накопит недостающую сумму и к началу марта сможет уехать.       Осталось всего четыре месяца, и она отправится учиться. В конце концов, что её здесь держит? «Фредерик…» – мелькнуло в мыслях. Но Белль уже распрощалась с грёзами о нём. Она уже не та девочка-подросток, которой была, когда влюбилась, и глупо продолжать мечтать о том, кто всегда выбирал другую.       Сердце болезненно-сладко сжалось, когда Белль вспомнила его взгляд тогда, на кладбище… «Взаимная любовь, – прозвучал в голове напевный голос дедушки, – вот истинный дар Лилит для каждого из своих детей». С шестнадцати лет Белль думала, что будет по-настоящему счастлива лишь с Фредериком, но, возможно, считать так – ошибка. Возможно, она ещё не встретила того, кто станет её настоящей любовью. Ей нет и девятнадцати – в таком возрасте даже у людей вся жизнь впереди, а она – фейри. «Однажды ты встретишь того, кто будет достоин твоей любви, дочь Лилит», – вдруг вспомнились Белль слова крёстной. В тот день на кладбище, когда хоронили погибшего в горах Капкейка и других альпинистов, крёстная, конечно, заметила, с какой жадностью Белль смотрела на Фредерика, обнимавшего Камиллу.       Аннабелль вздохнула и, чтобы отвлечься от грустных воспоминаний, достала из кармана фартука телефон и написала: «Спасибо за заботу, мама. Но у меня всё под контролем».       Она поедет в Нью-Йорк и будет штудировать антропологию, этнологию, археологию, психологию. И раз нет науки, изучающей детей Лилит, Белль создаст её. Когда дедушка вернётся (а он обязательно вернётся – Белль не допускала никаких «если»), он сможет ею гордиться и наверняка захочет присоединиться к исследованиям.       Телефон коротко тренькнул: пришёл ответ от матери. «Хорошо, дочь. Увидимся в День Всех Душ. От папы привет». Белль горько усмехнулась: мама упорно притворяется, будто у них нормальная семья, в которой отец признаёт существование младшей дочери и может даже – любит её. Потом Белль с тоской подумала про ежегодную поездку домой в День Всех Душ и вздохнула. «Да, мама», – быстро напечатала Белль и убрала телефон в карман.       В этот момент до её слуха донёсся обрывок разговора молодых парней, ведущих себя грубо и развязно. Белль прислушалась: парни говорили на брамми, а ей нравились разные языки, диалекты и акценты – точно приветы с разных концов мира.       – И чо, королевской семье норм, что невеста наследника престола разносит выпивку в какой-то дыре? – спросил первый.       Белль усмехнулась про себя: с тех пор, как три года назад на Молочном балу она познакомилась с принцем Ричардом (которому тогда было тринадцать), жёлтая пресса с удовольствием смаковала всякие подробности романа, а то и тайной помолвки наследника престола с последней фейри. Что было, конечно, неправдой. Более того – невозможно, ведь на браки членов королевской семьи с детьми Лилит было наложено вето ещё в конце восемнадцатого века – во время правления короля Артура.       – Дыра? – раздражённо проворчал второй голос. – Мы на поездку сюда три года копили.       Белль мысленно согласилась: называть дырой Торнфилд, курортный город на волшебном острове, было по меньше мере странно.       – Джонни опять «Жёлтых листков» начитался, – насмешливо заметил третий голос. – Почему здесь не подают пиво? – риторически возмутился он.       – Никакая она не невеста наследника, Джонни, – поддержал третьего ещё один голос. – Ты башкой своей думай. – Раздался характерный звук, с каким стучат костяшками пальцев по лбу.       В этот момент дверь распахнулась, мелодично прозвонив входными колокольчиками, и Белль почувствовала до раздражения знакомый парфюм: кедр, тубероза, медовый мускус и корица. Гидеон Джонсон вошёл в «Клевер и фиалку». Сын члена Совета Основателей и главного редактора «Торнфилд ньюз», а также самый надоедливый из всех поклонников Белль на Элфине, Гидеон оставлял ей чаевые, превышающие стоимость его заказа раз в десять. И как бы Аннабелль не нужны были деньги, от Гидеона она их никогда не брала – ни в виде чаевых, ни в виде переводов, ни в виде стопки банкнот в конверте, засунутом ей в карман пальто. Гидеон пытался подкупить Белль ещё со старшей школы и смотрел щенячьими глазками каждый раз, когда видел её.       Найдя глазами Белль, Гидеон пошёл к ней. Он выглядел так, точно отправлялся на вечеринку миллиардеров: великолепный костюм цвета слоновой кости, стоивший больше, чем Белль зарабатывала в «Клевере и фиалке» за год, запонки с бриллиантами, бабочка с вышивкой ручной работы. Каштановые волосы Гидеона были уложены одним из лучших парикмахеров Лондона, которого мистер Джонсон ради сына уговорил переехать в Торнфилд и чьи услуги оплачивал по-королевски. Гидеон следил за собой ещё тщательнее, чем все знакомые парни Белль вместе взятые, и уже два года ходил за ней хвостиком, умоляя о свидании.       – Аннабелль… – начал Гидеон и смолк, точно забыл, о чём хотел спросить, жадно глядя на фейри и едва ли не пуская слюни из приоткрытого рта.       – Ты можешь занять свободный столик, Гидеон. – Белль заставила себя дежурно улыбнуться.       – Хорошо, – сморгнув, произнёс он и послушно пошёл к незанятому столику у клетки с канарейками.       Когда Белль вернулась к нему с меню, он, умоляюще глядя на неё снизу вверх, выдал на одном дыхании:       – Ужин сегодня в «Королевской пристани» в восемь, приходи, пожалуйста!       – Ох, извини, Гидеон… – произнесла Белль, принимая расстроенный вид. – Сегодня Совет Основателей и потом… На сегодняшний вечер у меня уже есть планы.       «Реформы Ришелье сами себя не изучат», – подумала Аннабелль. Это было значительно интереснее, чем ужинать в компании Гидеона.       Парень расстроенно вздохнул и с новой надеждой спросил:       – А завтра?       – Завтра – семейный день, – ответила Белль. Она несколько недель мечтала наконец выбраться со старшей сестрой и племянниками на пикник к заливу святого Элреда, а завтра как раз обещали хорошую погоду.       – А послезавтра?       – Послезавтра двадцать седьмое октября, – ответила Аннабелль.       – Прости, пожалуйста, Белль, – смутился Гидеон и торопливо сделал заказ: брускетта с авокадо и зелёный чай.       Сегодня из-за своей ошибки Гидеон не досаждал Белль разговорами, только виновато следил за ней взглядом. Аннабелль на самом деле вовсе не обиделась: она привыкла, что в Торнфилде большинство предпочитало не вспоминать о том, что семьдесят лет назад двадцать седьмого октября были убиты почти все фейри-полукровки Элфина. Но ей и не нужно было сочувствие большинства: главное, что самые близкие были рядом и поддерживали её. Конечно, Белль по-прежнему оставалась последней фейри, но она верила, что однажды дедушка вернётся из Заповедника и она больше не будет одна.       Аннабелль приняла очередной заказ и направилась к бару, как вдруг, сияя светлой улыбкой, к ней подбежала девочка лет четырёх в синем платье-матроске. Малышка обняла колени Белль, запрокинула голову и, улыбаясь доверчиво и восхищённо, выпалила:       – Я тозе хотю быть «фейлино отлодье», как ты! – и прижалась щекой к ноге Белль.       Детский восторг, искренняя радость окутали Белль в кокон света и тепла, ей так хотелось погладить малышку по светлой голове и чмокнуть в румяную щёчку, но она не стала этого делать. Подбежала мама девочки и, пробуравив Белль злым взглядом, увела сопротивляющуюся дочку прочь.       – Сколько раз тебе повторять: к этой тёте подходить нельзя! – сквозь зубы внушала женщина малышке, торопливо натягивая на всхлипывающую девочку пальто. – Давай руку! Ну что ты..! – женщина с силой всунула ручку дочери в рукав пальтишка.       – Я не хотю!.. – всхлипывала та.       – Всё, пойдём, – женщина взяла плачущую дочь на руки и вынесла из кафе.       Сердце Аннабелль тоскливо сжалось, чувствуя обиду девочки и чёрную ненависть женщины.       Дети любили Белль и тянулись к ней как цветы к солнцу. Вот только их матери были как правило отнюдь этому не рады. И каждый раз Белль было больно – не за себя, а за малышей, которые не понимали, за что на них накричали. Аннабелль подумала о своей далёкой прабабушке Амире́ль – её, как и других первородных фейри, люди любили: и дети, и взрослые. Вся человеческая ненависть досталась полукровкам. Впрочем, по рассказам дедушки, так тоже было не всегда. Проклятие всё изменило.              Без двадцати пять Белль закончила смену и вышла из кафе, листая заголовки статей на «Торнфилд ньюз»: «Открытие «Зимней сказки», «Часовую башню Дэвиса закроют на реставрацию», «Курорт «Эдельвейс» готов к новому сезону», «Розы в конце октября». Белль нахмурилась и открыла последнюю статью. «Сегодня утром горожане обнаружили большой куст красных роз возле моста через ручей Хэмпшира в квартале Пророчеств. Очевидцы утверждают, что куст появился между девятью и десятью утра…» Белль заблокировала экран телефона и пошла к серебристо-серому роллс-ройсу, который уже ждал её возле кафе. Она расстроилась из-за роз: уже конец октября, скоро ударят морозы, и цветы погибнут. Ей было досадно, что она по-прежнему не может контролировать свои способности и что по-прежнему, вот уже пять месяцев, у неё получаются только красные розы.       – Добрый вечер, Аннабелль, – распахнув дверцу автомобиля, поздоровался Энтони Чейз, личный водитель мэра. Часто он возил и Белль, ведь она, будучи последней фейри и символом Элфина, находилась под протекцией правительства Торнфилда. – Сегодня чудный закат.       – Добрый вечер, мистер Чейз, – ответила Белль и взглянула на запад: солнце почти скрылось за Маунт-Белл, окрасив небо вокруг гор в персиково-винные цвета. – Да, очень красиво, – Белль села позади водительского кресла. – Как думаете, скоро снег выпадет?       – Обещают недели через две, – ответил Энтони и, захлопнув заднюю дверцу машины, вернулся за руль. – Ты работаешь в этом сезоне?       Белль кивнула.       – Да, у меня уже декабрь, январь и почти весь февраль забронированы.       – Значит, без работы не сидишь, – улыбнулся Энтони в зеркало дальнего вида. Машина плавно тронулась с места.       Белль вспомнила, что у мистера Чейза шурин работает инструктором, и, хоть в словах Энтони не было упрёка, ей стало немного неловко, что она рассказала о своей загруженности: не все были так востребованы, как она.       Чтобы отвлечься, Белль снова достала из сумочки телефон. «Андроид Дэвиса продан на лондонском аукционе за пятьдесят пять тысяч фунтов» – гласил один из новостных заголовков. «Интересно, почему так дёшево?» – подумала Белль и открыла статью. Оказалось, у андроида неполадки с речевым центром, поэтому цена так снижена. В комментариях под статьёй велись жаркие споры: нормально ли продавать механических людей на аукционах как вещи? Аннабелль вспомнила гиноида Стеллу. Десять лет назад Стелла разносила подносы с едой в кафе «У Джорджа» и собирала грязную посуду со столиков. Её, как и остальных андроидов и гиноидов, больше ста лет назад сделал Александр Дэвис, самый известный элфинский фейри, учёный и филантроп. Когда маленькая Белль приходила с дедушкой поесть пирожных, ей ужасно нравилось наблюдать за работой официантки-гиноида. Ту было не отличить от людей: она говорила и выглядела, как человек, а кожа у неё была хоть и тёплой, но неживой: неестественно бархатная, искусственная. Потом Стелла сломалась, а у тогдашних хозяев кафе не было денег на починку: они продали её, а затем и кафе, которое позже выкупил Джозеф Льюис и переименовал в «Клевер и фиалку».       Белль нашла ещё две статьи о механических людях. Первая была опубликована в «Вечернем Лондоне», и в ней автор утверждал, что андроиды и гиноиды Дэвиса обладают сознанием, а значит имеют равные права со всеми разумными существами. «Вечерний Лондон» славился своими провокационными заявлениями по любому поводу: то ли для того, чтобы споры в комментариях увеличивали статье просмотры, то ли потому, что «Вечерний Лондон» желал регулярно доказывать общественности, что является оппозиционной газетой, ведь Королевская академия до сих пор продолжала утверждать, что андроиды и гиноиды Дэвиса – не более, чем машины, подчинённые программе и не способные переступить через неё.       Статья вышла ещё на прошлой неделе, поэтому комментариев под ней было больше десяти тысяч. Вверху обсуждения с четырьмя тысячами лайков красовалось сообщение счастливчика, успевшего первым написать «Дэвис гений». Ниже велись жаркие споры о разумности механических людей, их правах и положении в обществе.       Вторая статья была опубликована в «Таймс», и в ней был анонс научной конференции и выставки, посвящённых разработкам учёных со всего мира в области искусственного интеллекта. Имя Александра Дэвиса в статье не называлось, но зато в комментариях его вспоминали почти все. И неудивительно, ведь никому из учёных и инженеров так до сих пор не удалось приблизиться к тому, что создал Дэвис ещё век назад. Программы современных роботов были примитивны, и их ни за что нельзя было спутать с людьми, что, вполне возможно, было скорее благом, чем недостатком.              Выйдя у Мэрии из машины, Белль по привычке надела перчатки, которые всегда лежали у неё в сумочке, и лишь потом вспомнила, что неделю назад по приказу мэра все ручки, среди которых были и железные, заменили на бронзовые. Мистер Купер объяснил это дизайнерским решением, ведь Белль не хотела напоминать всем, что железо опасно для фейри. Об этом в Торнфилде, конечно, и так знали, но это знание жило где-то в бессознательном в виде легенды. Поэтому Белль могла получить, к примеру, в ресторане содержащие железо приборы скорее по случайности, чем из-за злого намерения, и ей хотелось, чтобы так и оставалось. Мистер Купер сначала возражал против такой скрытности, так как считал, что весь город должен оберегать последнюю фейри, но потом, случайно услышав разговор двух ревнивых торнфилдских женщин, согласился с Белль.       Мэр был у себя в кабинете.       – Аннабелль! – поприветствовал он, встав из-за рабочего стола. – Хорошо, что ты приехала чуть раньше.       Мистер Купер был среднего роста, коренастый и широкоплечий. Он выглядел чуть старше сорока, но на самом деле год назад отпраздновал своё пятидесяти пятилетие. В его русых в лёгкую рыжину волнистых волосах кое-где виднелась седина, но в серых глазах неизменно горел огонёк неутомимости и оптимизма.       – Здравствуйте, мистер Купер, – ответила Белль, подходя ближе.       – Твоё платье пришло из ателье, – улыбнувшись, сказал мэр. – Примеришь? Или уже после Совета?       – Сейчас, конечно! – обрадовалась Белль.       Мистер Купер снова улыбнулся, видя её радость.       – Оно у миссис Марч, – сказал он.              Миссис Эдвина Марч была невысокой и худой, но очень подвижной и деятельной старушкой. В свои семьдесят три года она продолжала отлично справляться с обязанностями секретарши мэра. Миссис Марч успела поработать с пятью мэрами, двое из которых избирались на второй срок, а ещё пережила двух мужей. Она стригла свои белые волосы под пажа, носила брючные костюмы, мужские монки жёлтого, красного и зелёного цветов, серебряные кольца с крупными камнями, обожала цветастые платки, джазовую музыку и возиться с цветами, а также она находила Белль ужасно худой и постоянно подкармливала, чем та с удовольствием пользовалась на радость старушке.       – Детка, твоё платье готово, – с улыбкой сказала миссис Марч, держа в руке узкую лопатку, которой взрыхляла землю в горшке с бегонией. – Оно в коробке на столе.       Белль увидела белую коробку, перевязанную лавандовой лентой и, нетерпеливо развязав бант, аккуратно подняла крышку.       – Ох… – восхищённо выдохнула Аннабелль. – Вы всё-таки выбрали этот атлас… Он же такой дорогой… – и коснулась тонкой и нежной, струящейся как вода, переливающейся лавандовой ткани.       – Надевай скорее, – произнесла миссис Марч, вытирая руки полотенцем. – Сейчас я только дверь закрою.              Когда Аннабелль надела платье, миссис Марч попросила её повернуться, застегнула на спине потайную молнию и оправила длинные рукава.       – А декольте не слишком глубокое? – с беспокойством спросила Белль, придирчиво осматривая себя в зеркале.       Миссис Марч рассмеялась:       – Детка, это ты называешь декольте? – она показала на круглый вырез платья, слегка открывающий ключицы. – Не бойся, милая, – она ласково коснулась руки Белль. – Это платье достаточно скромное. А ткань и правда прелестная, – миссис Марч приподняла пальцами подол. – Подчёркивает фигуру. – И, кажется, заметив, что Белль вновь забеспокоилась, добавила: – Но целомудренно.       Аннабелль улыбнулась себе в зеркало, немного успокоившись.       Нежно-лавандовое платье струилось от талии до самого пола длинными складками, красиво и переменчиво переливаясь при каждом движении. Расшитый бисером лиф обтягивал тонкий стан Белль, сияя в свете ламп. Длинные свободные рукава не скрывали изящества рук и заканчивались длинными узкими манжетами, также украшенными бисером.       Прохладная мерцающая ткань оттеняла загар Белль и подчёркивала её огромные карие, почти чёрные глаза. Лишь в такие моменты как этот, Аннабелль по-настоящему радовалась, что нечеловечески красива.       – И ещё сюда жемчужное колье, – сказала миссис Марч, в задумчивости склонив голову на бок. – И, конечно, волосы в причёску, чтоб подчеркнуть шею, – она приподняла собранные в тяжёлую косу каштановые волосы Белль, любуясь образом в зеркале. – А, и туфли! – вспомнила миссис Марч и, отпустив косу, пошла за другой коробкой.       Лавандовые босоножки на тонком каблучке с полупрозрачными бабочками на ремешках были восхитительны. Белль ужасно захотелось их примерить, но она знала, что на бал их точно не наденет.       – Миссис Марч, они прелестны, – произнесла Белль, взяв одну босоножку. – Но я не могу их надеть, – вздохнув, с грустью произнесла она и положила босоножку обратно в коробку. – Вспомните, что было на позапрошлый рождественский бал.       – В тот раз у тебя было платье чайной длины, – возразила старушка. – И сейчас уже все помнят про штрафы.       Белль снова вздохнула и твёрдо сказала:       – Нет. Я надену лодочки d'Orsay, которые купили к Молочному балу.       – Но ты их уже надевала на День города!       – Никто не заметит, – улыбнулась Белль. – Но босоножки я не могу... Это только людей дразнить.       – Значит, оставим на следующий раз, – решила миссис Марч.       – Вряд ли к Рождеству что-то изменится, – вздохнув, возразила Белль. – Лучше сдать их. Очевидно, они недешёвые. Расстегните, пожалуйста молнию, – и она повернулась к миссис Марч спиной.       Пока миссис Марч помогала снимать платье, Белль думала о том, что вряд ли когда-нибудь сможет выйти из дома в таких босоножках или в топе на бретельках, или в платье-комбинации, или короткой юбке. Каждый открытый участок её кожи – как красная тряпка для некоторых людей. Можно было бы, конечно, взять кого-нибудь из полиции в охрану, но зачем? К ней не позволят прикоснуться, но чужую похоть она всё равно будет чувствовать, а это ужасно неприятные ощущения. И ради чего? Белль обругала себя за то, что вообще об этом думает, надела своё закрытое лавандовое платье из джерси и, поблагодарив миссис Марч за помощь, пошла в зал заседаний.       Там уже собрались все члены Совета Основателей, кроме мисс Уэлш: крёстная Белль была на репетиции оркестра с хэллоуинской программой танцев. Мисс Уэлш уже давно не играла сама, и в этом году, как и в предыдущих, концертмейстером оркестра была одна из её учениц. Белль не хотела себе признаваться, но ей было обидно, что крёстная пошла поддержать пианистку, которая, очевидно, и так справится, а не Белль, свою крестницу, нуждавшуюся в поддержке гораздо больше: ведь сегодня на заседании вновь присутствовал судья Морган.       Белль вскинула подбородок и, сконцентрировавшись на текстуре ткани своего платья, прилегающего к коже, на тяжести косы, лежавшей на спине, и не позволила похотливым чувствам судьи Моргана проникнуть под её защитный барьер. Вот почему судья не любит свою жену?.. Она молодая, симпатичная, покладистая, души в нём не чает и недавно подарила ему сына, а он! Может, такие, как судья Морган не способны любить, и чары фейри тут не при чём? Не было бы фейри, нашёл бы другую девушку для вожделения… Хорошо, что остальные мужчины в Совете любят своих жён, иначе Белль бы не вынесла эти собрания.       Пока все рассаживались по местам и обменивались приветствиями, мистер Джонсон выразил мэру восхищение новой статьёй его дочери. Марина Купер изучала психологию в Оксфорде и вот уже два месяца занималась исследованием так называемого Элфинского синдрома. Его суть состояла в том, что, уезжая с Элфина, человек годами продолжает скучать по нему, ища повсюду его частички и мечтая вернуться, но вернувшись, его тянет прочь, потому что остров за годы разлуки стал для него слишком тесен. Но стоит уехать, и человека снова тянет обратно. Термин «Элфинский синдром» появился в узких кругах ещё лет двадцать назад, но впервые изучить его и рассказать о нём научному сообществу решилась Марина Купер в сентябре этого года. Её тут же забросали письмами со своими историями о взаимоотношениях с Элфином, создав ей большую базу для исследования. Белль вновь задумалась, а будет ли её тянуть домой, когда она уедет в Нью-Йорк?..       Мистер Купер был польщён оценкой мистера Джонсона и сердечно поблагодарил его. Он гордился дочерью и был рад, что теперь ею гордятся многие торнфилдцы. Затем он поприветствовал присутствующих и объявил Совет Основателей открытым.       Мистер Купер, мистер Свон, мистер Вуд и мистер Джонсон как всегда активно вступили в обсуждение, судья Морган не сводил с Белль глаз, а мистер Уайт и шериф Вольфген молчали, почти равнодушно наблюдая за беседой. Ледяное спокойствие Виктора Уайта и повышенная сосредоточенность шерифа нервировали Белль почти так же, как сладострастное внимание судьи Моргана.       Совет Основателей, как всегда, начался с обсуждения не самых интересных, но важных тем: количество запросов на туристические визы на Элфин, экспорт вина и сыров, требующий ремонта паром, необходимость после июньского землетрясения экспертизы вулканологов, участившиеся сбои мобильной сети, украшение города к Хэллоуину.       – Площадь Перемирия в этом году украсят декораторы из Лондона, – сказал мэр. – Мистер Голдинг уже всё оплатил.       – Это тот, который спонсировал День города в этом году? – уточнил Питер Джонсон, главред «Торнфилд ньюз», и пролистнул свой ежедневник. – И День осеннего равноденствия, – добавил он.       – И о котором нам ничего не известно, – заметил Джон Вуд, поджав губы.       Белль вспомнила, что отец Камиллы пытался узнать что-нибудь о мистере Голдинге после Осеннего равноденствия через свои адвокатские связи, но ничего не нашёл.       – Джентльмены, не всё ли равно, кто оплачивает праздник? – сказал судья Морган весело. Взглянул на Белль и подмигнул ей.       Она отвернулась. Его обритая наголо голова, хищный прищур, самоуверенная улыбка, кривящая тонкие губы, и вся его высокая и мускулистая фигура вызывали у Белль отвращение. Она скучала по тем месяцам, когда судья Морган, после того как она поцеловала его, лишился возможности смотреть на неё, но ещё больше по тем трём неделям, когда он вынужденно уехал в Плимут сопровождать жену на роды. Но вот теперь он вернулся и всё началось с начала. В таких случаях, как этот, Белль досадовала, что действие поцелуя фейри заканчивается, стоит тому, кого поцеловали, уехать хотя бы на две недели.       – Меня тоже беспокоит этот загадочный спонсор, – помолчав, произнёс мэр. – У него есть связи при дворе и, кажется, он знаком с принцем Элиотом.       Само имя принца Элфинского вызывало у Белль тошноту. К сожалению, в этот Хэллоуин ей точно не удастся избежать участи вновь встретиться с ним за ужином. Покровительство короля обходилось ей дороговато, когда приезжал принц Элиот, приходившийся дядей монарху Великобритании. По слухам, король Александр три года назад подарил дядюшке титул принца Элфинского, чтобы пореже видеть при дворе. Ещё бы! Ведь принц Элиот постоянно впутывал высокородных джентльменов и леди в пикантные истории, и самый приличный, даже чопорный вечер в присутствии его высочества мог плавно превратиться чуть ли не в оргию. На Элфине же принц вообще терял всякий стыд: в этом июне, например, когда мэр и Белль приехали к нему в «Королевскую пристань», чтобы объявить об отмене Молочного бала из-за трагедии в Базовом лагере, они застали его высочество в почти невменяемом состоянии в окружении голых девушек и парней. А главным элфинским фетишем принца было наблюдать, как последняя фейри ест сладости. Белль ненавидела его за это всей душой.       Вдруг она услышала своё имя и отвлеклась от неприятных мыслей.       – Что скажешь, Белль? – спросил мистер Купер.       Она прокрутила в голове диалог мэра с мистером Своном. Второй предположил, что Белль могла бы посетить церемонию посвящения принца Ричарда: в день своего шестнадцатилетия, двадцать третьего марта, наследнику престола предстояло отправиться в Авалон. Такова была традиция Пендрагонов, заложенная ещё королём Артуром, вернувшимся с острова Блаженных в 1784 году. Аннабелль сама мечтала побывать в Авалоне – ведь это была земля обетованная первых детей Лилит, истреблённых по всему миру задолго до возвращения Артура.       – Я с радостью, – ответила Белль, улыбнувшись. Хоть она и не была уверена, что её пригласят на такое важное и закрытое событие.       – Говорят, никто из Пендрагонов не может войти в Авалон уже лет сто, – произнёс мистер Вуд.       – Вот ты адвокат, Джон, – с укором заметил мистер Купер, – а веришь в слухи.       – Не такие уж это слухи, – возразил главный редактор «Торнфилд ньюз». – Буквально пару месяцев назад я читал статью в «Вечернем Лондоне» за 1879 год, посвящённую восшествию на престол короля Эдгара. После смерти своего старшего брата Генри в 1864 Эдгар стал наследником престола. И в день своего шестнадцатилетия в 1865 году так и не смог пройти испытание Авалоном, – многозначительно закончил мистер Джонсон.       – Это не подтверждено, – холодно возразил мэр. – Давайте вернёмся к организации бала.       – «Вечерний Лондон» – оппозиционная газета, – напомнил мистер Вуд. – Они поддерживали то Ганноверов, то французских революционеров – удивительно, как их до сих пор не закрыли.       – Нужно же как-то показывать, что в стране свобода слова, – насмешливо заметил судья Морган.       – Мы на Элфине этого не чувствуем, – продолжил мистер Джонсон с упрёком в сторону мэра, не желающего обсуждать действительно важные проблемы, – но в стране зреет недовольство властью. Возле Драгон-касл регулярные митинги…       – Кучка отбитых фанатиков, – небрежно бросил судья Морган.       – Недовольные всегда найдутся, им даже повод не нужен, – сказал мистер Свон. – Главное, что Экскалибур по-прежнему принимает кровь Пендрагонов. А значит, всё в порядке, – оптимистично закончил он. Белль улыбнулась, вспомнив своего лучшего друга Кевина, сына мистера Свона: тот тоже, несмотря ни на что был убеждённым оптимистом.        – Принимать-то принимает, – проговорил мистер Джонсон, явно недовольный тоном и словами мистера Свона. – Но он же ожоги оставляет! Вы видели руки короля Александра и принца Ричарда после того, как они брали меч?       – Я не всматривался, – отмахнулся мистер Свон.       – Ну хватит, Питер, – нахмурился мэр, взглянув на мистера Джонсона. – Надеюсь, никто из твоих сотрудников не пишет об этом статью?       – А если и пишет, то что? – с вызовом сложил руки на груди мистер Джонсон.       – Ты же не будешь рисковать репутацией «Торнфилд ньюз» и пересказывать сплетни? – обеспокоенно спросил мистер Купер.       – Дэниел! – обиделся мистер Джонсон. – «Торнфилд ньюз» – это тебе не жёлтая газетёнка, и я…       – Джентльмены, прекращайте, – раздражающе снисходительно остановил начавшийся спор судья Морган. – Среди нас дама, – напомнил он, понизив голос, и посмотрел на Белль.       Она не удостоила его взглядом, хоть он и был прав. Дискуссия о Пендрагонах в самом деле принимала опасный характер: ещё немного – и можно будет говорить о государственной измене. О том, что в жилах короля Александра, как и его отца, и деда, вплоть до короля Эдгара, не течёт кровь Пендрагонов, шептались уже очень давно. Как бы королевская семья не скрывала от народа результаты паломничества наследников крови короля Артура в Авалон, до людей всё равно доходили обрывки информации. Они пересказывали её друг другу, и истории обрастали далёкими от правды подробностями. Конечно, подобные разговоры не приветствовались правительством Британии, и по статье за клевету кого-то регулярно штрафовали или наказывали принудительными работами или даже лишением свободы, но народ это не останавливало.       Аннабелль была знакома с принцем Ричардом (тот приезжал в Торнфилд на Молочный бал два с половиной года назад), и она чувствовала, что он – Пендрагон, ведь Пендрагоны благословлены магией Лилит. И пусть говорят, что принц Ричард не сможет войти в Авалон, и что Эскалибур в его руках горит тусклее, чем в руках его отца и деда, и что рукоять священного клинка обжигает кожу его ладоней, Аннабелль всё равно будет верить: принц Ричард – достойный наследник престола и в его жилах течёт кровь короля Артура.       А вот насчёт законнорождённости принца Элиота у Белль были большие сомнения: в нём она не чувствовала магии Лилит. Но, возможно, дело было в том, что все ощущения рядом с его высочеством перебивало чувство омерзения.       Белль прислушалась к разговору: мистер Вуд упомянул Фредерика. И, как всегда, в весьма предсказуемом контексте.       – Камилла сказала, что он куда-то уезжает? – спросил мистер Вуд у Виктора Уайта.       – Может быть, – холодно ответил тот.       – Ты что, об этом ничего не знаешь? – изумился мистер Вуд. – Он же твой младший брат! – добавил с упрёком, в котором звучали нотки негодования.       – Джон, ему не пять лет, – сухо напомнил Виктор Уайт. – Он давно передо мной не отчитывается.       Белль слышала подобные разговоры почти каждый Совет Основателей. Мистер Вуд определённо испытывал на прочность знаменитое уайтовское терпение. Кажется, он искренне считал, что Виктор должен повлиять на своего младшего брата, который уже семь лет встречается с дочерью мистера Вуда, но до сих пор не женился.       Белль вдруг вспомнила Фредерика, и её сердце сжалось. Взглянув на Виктора, она вновь подумала, как всё же не похожи братья Уайт друг на друга. Не только возрастом и внешностью: Виктору было сорок девять, а Фредерику – двадцать семь, старший был коренастый и среднего роста, а младший – худощавый и высокий; у первого были серые глаза и каштановые волосы, а у второго – русые волосы и зелёные глаза. Но самое главное было в другом: спокойствие Виктора напоминало скованную льдом воду, у Фредерика же оно было похоже на мягкий плед, в который так приятно завернуться, когда за окном идёт снегопад; на кружку горячего чая, о которую греешь руки, а от каждого глотка внутри разливается тепло.       Белль стало стыдно. Ещё летом, после похорон альпинистов, она зареклась мечтать о чужом парне, но за эти пять месяцев успела неоднократно нарушить данное себе обещание.       – Аннабелль, сколько у тебя танцев с Гидеоном? – неожиданно спросил мистер Джонсон, вырвав её из задумчивости. – Вы такая красивая пара, – слащаво улыбаясь, добавил он. Мистер Джонсон очень надеялся породниться с последней фейри и при любом удобном случае намекал Белль на такую возможность.       «Ведь прекрасно знает, что три», – устало подумала Белль, но, мило улыбнувшись, ответила:       – Кажется, два.       – Нет, три, – возразил мистер Джонсон. – Один с Молочного бала остался.       «Будь неладна эта мазурка», – промелькнуло в голове у Белль. Гидеон при всех своих недостатках ещё и отвратительно танцевал. Он путался в движениях, наступал партнёршам на ноги и, конечно, совершенно не мог вести. Поэтому-то, наверное, он предпочитал танцевать с фейри, с которой даже хромой выглядел бы изысканным танцором. Так успокаивала себя Белль: ей не хотелось верить, что сынок главреда «Торнфилд ньюз» в самом деле всерьёз увлёкся ею.       – Ах, да, точно, – ответила Белль, легкомысленно улыбнувшись. И тут встретила строгий взгляд мистера Купера: тот отлично знал, что у неё прекрасная память.       Потом все вновь вернулись к обсуждению Хэллоуинского бала: последние штрихи в украшении столов; рассадка гостей, приехавших на бал с большой земли; стол для выпускников.       – Аннабелль, как ваш вальс с выпускниками? – спросил мэр. – Ребята готовы?       – Вполне, – ответила она. – Вчера была последняя репетиция, я всем довольна.       «Не считая раздражающей самоуверенности Никлауса Скотта и его удушающей зависти к Патрику», – подумала Белль. Обычно, ей в пару ставили именно таких, как Ник – капитанов футбольной команды или команды гребцов, нахальных и уверенных в себе. А Патрик Хилл был круглым отличником, победителем международных олимпиад по физике и вдобавок очень скромным и милым парнем.       – Отлично, – сказал мэр. – Теперь очень важный момент – безопасность на празднике. Шериф, – мистер Купер повернулся к шерифу Вольфгену.       Белль всегда было не по себе рядом с ним. Особенно после того, когда она тайком решила проверить именно на нём, как действует на варгисов аконит. Но и до этого, глядя на шерифа Вольфгена, черноволосого с сединой в белизну, с бледно-голубыми глазами, сверкавшими сталью из-под косматых бровей, Белль не могла не думать о том, что сто шестьдесят лет назад, при Адаме Спенсере, варгисы (а среди них наверняка и предок шерифа) позволяли ведьмам убивать фейри.       …А ведь были времена, когда варгисы и фейри жили в мире, как и подобает детям одной матери. Но теперь фейри истреблены, а варгисы под проклятием. Белль всегда было интересно, в чём же заключалось проклятие? От дедушки она знала (да и все в городе это знали), что варгисы потеряли волчью ипостась и стали менее сильными. Дедушка не любил говорить о варгисах, какими они стали после проклятия: Белль чувствовала, что это причиняет ему боль и не расспрашивала.       – В Торнфилде семь полицейских, – сказал шериф, – трое из них, включая меня, – варгисы. Я уже обсудил с мэром и позвал для усиления ещё четверых из резерва.       – Какие-то проблемы, шериф? – спросил судья Морган, откинувшись на спинку кресла.       – Патрик, это меры предосторожности, – ответил мистер Купер, так как шериф не посчитал нужным отвечать на вопрос судьи.       – В прошлом году мы как-то сумели обойтись усилиями исключительно полиции, – напомнил судья.       – Времена меняются, – ответил шериф Вольфген и смерил судью Моргана таким пронзительным взглядом, что тот поспешил отвести глаза.       Белль позавидовала таланту шерифа Вольфгена так уничижительно смотреть. Если бы она сама не побаивалась шерифа, то рискнула бы попросить его поговорить с судьёй. Возможно, это помогло бы.       Шериф вкратце объяснил, как будет осуществляться патруль по городу и охраняться Мэрия внутри, но Белль особенно не вникала.       – И я по-прежнему рекомендую пить вербеновый чай, – добавил шериф.       – От вампиров? – уточнил мистер Вуд.       – Их же не было в городе лет сто, – небрежно возразил судья Морган.       – Не сто, а восемьдесят три года, – педантично поправил мистер Джонсон. Вампиры были одной из его любимых тем накануне Хэллоуина. После ведьм, конечно. Об Айрин Бёрд, Верховной ведьме ковена Волчьей Звезды, с чьего приезда в 1861 году начались все беды Элфина, мистер Джонс мог говорить часами.       – Есть основания полагать, что вампиры могут появиться в городе? – обеспокоенно спросил мистер Купер.       – Наступают предхэллоуинские дни, – произнёс шериф. – Мы должны быть готовы ко всему.       Белль вспомнила пугающее пророчество старой цыганки с розой и ощутила, как её спина покрылась сетью ледяных мурашек.        Затем все вернулись к обсуждению Хэллоуинского бала.       – Я слышал, – судья Морган сделал паузу и посмотрел на Белль, пытаясь поймать её взгляд, – что нашей прелестной фейри пришло платье из ателье. Хотелось бы увидеть его.       – Увидишь вместе со всеми на балу, – ответил мэр.       – Почему привилегии распространяются только на тебя, Дэн? – недобро сощурившись, спросил судья Морган.       – Я тоже не видел Белль в этом платье, – возразил мистер Купер. – А что касается фейерверков… – продолжил он.       – Не переводи тему, – перебил судья.       Мистер Купер вздохнул и спросил, повернувшись к Белль:       – Ты хочешь показать платье?       – Нет, мистер Купер, – ответила она с улыбкой.       – Ты слышал, – развёл руками мэр и вернулся к обсуждению фейерверков.              Судья Морган источал презрение к мистеру Куперу и не сводил глаз с Белль до конца Совета. Ей с каждой минутой становилось всё тяжелее выносить его присутствие – жаркое, влажное и липкое как паутина. Белль открыла складной нож и кольнула кончиком лезвия подушечку указательного пальца. Острая боль прогнала тошнотворные эмоции судьи Моргана, подарив освобождение. Незаметно вытерев выступившую капельку крови, распространявшую тонкий аромат фиалок, Белль спрятала нож обратно в сумочку.              Под конец Совета мэра вызвали к телефону согласовывать какие-то детали приезда принца Элфинского. Все стали расходиться, и как-то внезапно в зале остались только мистер Джонсон, Белль и судья Морган, который по-прежнему не отрывал от неё взгляда. Проходя к дверям мимо последнего, Аннабелль негромко произнесла ледяным тоном:       – Будете так на меня смотреть, я вас опять поцелую.       – Какая соблазнительная угроза, моя дорогая Аннабелль, – придержав её за локоть и склонившись к её уху, шепнул судья Морган в ответ. – Вот он я, перед тобой. Целуй.       Белль сбросила его руку и сделала шаг к дверям. Конечно, она не собиралась его целовать: пять месяцев назад она пообещала себе не целовать больше никого и была намерена сдерживать это обещание как можно дольше.       – Как будто вам нравится, когда вашей волей управляют, – проговорила она.       – Если это делаешь ты, моя дорогая, то я не против, – улыбнулся судья, сделав шаг ей навстречу.       – А если я велю вам съесть свою ногу? – вскинув подбородок, с вызовом спросила Белль.       – То я сделаю это с улыбкой на лице, – ответил судья Морган, придвинувшись ближе и попытавшись коснуться кончиками пальцев её щеки.       Белль отпрянула и, развернувшись, пошла к кабинету мэра.              После Совета Основателей Энтони довёз Белль до супермаркета. Осенние сумерки уже сгустились в ночную темноту и стало ощутимо прохладно.       – Может, тебя подождать? – спросил мистер Чейз, опустив окно.       – Нет, спасибо, я прогуляюсь, – улыбнулась Белль и вошла в магазин.       Она решила приготовить на ужин пасту с грибным соусом, а у неё не было грибов и закончились сливки. Белль взяла всё необходимое, прихватив пачку мюсли на завтрак, и встала в очередь на кассу. Касса работала всего одна, поэтому очередь постепенно росла. Вдобавок ко всему какая-то женщина начала спорить с кассиршей из-за четырёх пенни: мол, цены на полках не соответствуют тем, что ей пробили на кассе.       – …странная, при её внешности – и столько работать, – расслышала Белль женский голос позади себя.       Другой женский голос пренебрежительно цыкнул и возразил:       – И что в её внешности прямо такого?       – Волосы шикарные! – в первом голосе прозвучали восхищение и зависть. – Я б за такие кудри полжизни отдала! Зря она их в косу собирает …       – Обычные волосы, – фыркнула собеседница. – Была б она блондинкой или рыжей – другое дело. И глаза – карие. Пф.       – Нет, глаза красивые, – возразил первый голос. – Такие большие!..       – Так у неё папаша наполовину итальянец, – ответил второй голос. – Это просто генетика.       – Я б на её месте не работала, – мечтательно произнёс первый голос. – Вышла бы замуж за миллиардера и целыми днями отдыхала на яхте где-нибудь в Средиземном море.        Белль усмехнулась: чего-чего, а выйти замуж за богача и превратить свою жизнь в бесконечную сиесту она никогда не хотела. Можно отдохнуть, к примеру, год, целыми днями катаясь на яхте, загорая и попивая коктейли, но жить, ничего не делая, – это ведь ужасно скучно, к тому же будешь всё время чувствовать свою никчёмность и бесполезность. Жизнь фейри длинная, поэтому в поиске своего места в мире ты можешь чуть ли не бесконечно учиться новому, каждый раз начиная хоть с самого начала и оставаясь при этом молодой и полной сил. Дедушка, например, владел семью языками и виртуозно играл на скрипке и гитаре, а его старший сын, дядя Майкл, тоже фейри, с лёгкостью побеждал в международных соревнованиях по яхтингу, мотокроссу и скалолазанию.       Женщина с четырьмя пенни и кассирша, наконец, пришли к соглашению, и очередь вновь поползла вперёд.       Расплатившись, Белль убрала покупки в шопер и вышла из супермаркета. На улице было темно, зябко и вдобавок ко всему Аннабелль услышала голос Камиллы Вуд, разговаривающей по телефону. Прижав мобильник к уху, она говорила и одновременно рылась в сумке, стоя возле своего бордового «Ниссан Джука»:       – Фред?.. Да я тебя умоляю – у него на уме одни цифры.       «Вообще-то там есть ещё буквы и знаки препинания», – вспомнила Белль возражение Фредерика на эти слова Камиллы и улыбнулась. Аннабелль никогда не могла понять, отчего многие, включая Камиллу, обвиняли Фредерика в отстранённости, безэмоциональности и любви исключительно к строчкам программного кода. Фредерик может и казался таким, но в том-то и дело, что лишь казался.       Аннабелль была не в настроении разговаривать с Камиллой и хотела тихонько пройти мимо, но та уже заметила Белль.       – О, привет, Белль, – сказала Камилла, убирая в сумочку телефон и выправляя из-под бордового шарфа длинные чёрные волосы.       В неверном приглушённо-оранжевом свете фонарей Камилла выглядела немного младше своих двадцати семи лет, а её резкие черты лица казались более мягкими: и угловатая челюсть, и острая линия скул, и тонкие дуги бровей над обведёнными чёрной подводкой глазами, и длинноватый нос. Каждый раз глядя на Камиллу Белль искала в её чертах недостатки и, конечно же, находила их. Но легче ей от этого не становилось.       – Привет, Кам, – ответила Белль и, надеясь, что разговор исчерпан, свернула в сторону, но Камилла остановила её:       – Ты не к Вики сейчас?       – Нет, я домой.       – А я к ней. Могу тебя подбросить.       – Хочу пройтись, – вежливо отказалась Белль.       – Значит, увидимся завтра на пикнике, – сказала Камилла, надевая сумочку на плечо.       – Увидимся, – кивнула Белль.              Вернувшись домой, Аннабелль первым делом приняла душ. Память назойливо подбрасывала неприятные моменты дня: хриплый голос старой цыганки, произносящий странные слова о созданиях тьмы, и острые шипы красной розы; злые слова женщины, выговаривающей своей плачущей дочери; тяжёлый парфюм Гидеона – кедр и тубероза; сальные взгляды судьи Моргана, голоса глупых сплетниц из супермаркета и снисходительный тон Камиллы – пусть всё это смоет водой. «Надо было всё-таки сходить к сиренам», – подумала Белль, подставляя лицо струям тёплой воды.       Выйдя из душа, она почувствовала себя лучше. Однако для готовки уже не было ни сил, ни настроения. Белль заварила вербеновый чай и включила на виниловом проигрывателе «Остров блаженных» Наннерль Моцарт в адаптации Рахманинова для фортепиано.       Возвращаясь с кухни с чашкой чая, Белль остановилась возле комода, на котором стояли фотографии, и улыбнулась. Когда она видела улыбку дедушки, пусть даже и на фото, ей тоже хотелось улыбнуться – как будто ему в ответ. На одном из фото девятилетняя Белль, пятнадцатилетняя Вики и дедушка раскатывали присыпанное мукой тесто на кухне дедушкиного дома в Линденшире. А на другом фото Белль было пять, и она, весело хохоча, убегала от Мышки, совсем ещё жеребёнка, а дедушка стоял рядом с букетиком морковок и смеялся. На третьем фото Белль было одиннадцать: жмурясь и широко улыбаясь, она прижималась щекой к дедушкиной щеке. Аннабелль помнила, как сейчас, мягкое покалывание бороды, запах жимолости и можжевельника, сопровождавший дедушку повсюду; голос, такой мягкий, тёплый и густой как горячий шоколад зимним вечером; блеск голубых глаз, и каштановые волосы, плавными волнами падавшие на лоб и шею. Дедушке было сто восемьдесят два года, но выглядел он от силы лет на двадцать пять – и то из-за того, что носил бороду и усы: ему не хотелось казаться сильно младше бабушки, это её расстраивало. Дедушка никогда не терял оптимизма и не стеснялся веселиться как мальчишка, и при этом Белль всегда чувствовала себя рядом с ним в полной безопасности. В детстве она никогда не допускала мысли, что когда-нибудь разлучится с дедушкой. Но спустя две недели после того, как было сделано третье фото, дедушка пропал в горах, и все считали, что он погиб под лавиной, сошедшей в Долину Снов.       Белль не верила в его гибель, и лишь мисс Уэлш всегда поддерживала её в этом, что очень много значило для Белль, хотя она и не знала наверняка, верила ли сама крёстная, что дедушка жив, или просто хотела утешить крестницу. И какое облегчение Белль испытала пять месяцев назад, когда узнала, что дедушка жив, что он в Заповеднике!.. Она вспомнила тот ясный тёплый июньский день похорон альпинистов, и Фредерика, который отдал ей дедушкин шёлковый платок. Сколько мучительных часов Белль провела, беспокоясь за Фредерика, боясь, что он вместе с друзьями погиб под лавиной!.. Но он вернулся. И принёс Белль дедушкин платок, который передала через него Таунара – ореада Загадочницы. Шестнадцатое июня был траурным днём прощания с девятью погибшими под лавиной альпинистами, и Белль едва не сошла с ума от горя родственников погибших. Чтобы не потеряться в потоке чужих страданий, она снова и снова растравливала шипом розы кожу на руке до крови. Но не только боль спасла её в тот день. Когда она касалась прохладного шёлка дедушкиного платка, когда видела Фредерика живым, ей становилось легче.              Белль открыла шкатулку, стоявшую тут же, на комоде, и прижалась лицом к прохладному незабудковому шёлку, пахнущему жимолостью и можжевельником. Ей вспомнился голос дедушки, как он ласково звал её Оленёнком, Звёздочкой и Соколёнком, как он по-особенному произносил её имя «Белль», и на миг она оказалась в беззаботном детстве. Именно дедушка начал сокращать её имя не так, как было принято в Англии – «Ана», а на французский манер – «Белль», и это быстро прижилось, так что даже её полное имя все вокруг стали произносить с ударением на последний слог. Аннабелль улыбнулась и коснулась губами шёлка: теперь этот платок объединял в её сердце двух дорогих ей мужчин: дедушку и Фредерика. Белль вернула платок в шкатулку и, сев за стол, решительно открыла учебник по истории.              Аннабелль полюбила историю, когда в пятнадцать лет перевелась в Торнфилдскую старшую школу. Мистер Гибсон увлекательно рассказывал не только об истории Британского королевства и мира, но и очень глубоко разбирался в истории Элфина. Конечно, он не был, как дедушка, свидетелем многих значимых событий на острове, но иногда Белль об этом забывала. Когда мистер Гибсон с невероятным воодушевлением говорил о загадочном исчезновении (и вероятной гибели) драконов пятьсот лет назад, о засухе 1803-го, об Адаме Спенсере, о приезде Айрин Бёрд и её ковене, о гибели почти всех фейри в 1951-м, Белль казалось, будто он сам всё видел и слышал.       Но сейчас Аннабелль нужно было погрузиться во Всемирную историю. На очереди было становление французского абсолютизма и политика Ришелье.              – «Подчинив своему влиянию короля Людовика XIII, кардинал Ришелье фактически безраздельно управлял страной», – борясь с подступающим сном, прочитала Белль вслух. Весеннее солнышко нежно припекало, а зелёная лужайка в нескольких шагах манила сделать из травинки свистульку и сплести венок из клевера и фиалок. Пахло зеленью и цветущим шиповником, над кустом которого сонно жужжала пчела.       – Интересная книжка? – спросила рыжеволосая девочка, подошедшая к дереву, на корнях которого сидела Белль. По виду она была ровесницей – лет пять-шесть.       – Не очень, – призналась Белль. – Мне так хочется сейчас плести венок и играть!..       – Так пойдём, – улыбнулась девочка и протянула руку.              Они бегали по лужайке, собирая клевер, тимьян, лобелии, колокольчики, лютики, лесную герань, фиалки и львиные зевы, плели венки, примеряя их друг другу, и заливисто смеялись – Белль, кажется, никогда не было так радостно и легко.       – Давай сорвём? – предложила она новой подруге.       Обе остановились около раскидистого куста белого шиповника с нежными белоснежными цветами.       – Давай, – подруга радостно блеснула зелёными глазами.       Она подошла к кусту и, осторожно сорвав хрупкий цветок, вдруг ойкнула.       – Ты укололась?.. – Белль обеспокоенно взяла подругу за руку. На большом пальце выступила капелька крови. – Больно?.. – с сочувствием спросила она.       Рыжеволосая девочка подняла на Белль глаза и, вдруг посерьёзнев, сказала:       – Тебе будет больнее.       В её голосе прозвучала глубокая печаль – не о себе, хотя это она уколола палец, а о Белль. Алая капелька крови коснулась краешка белого цветка, и он окрасился в ярко-красный цвет.       – Выдержишь? – глядя в упор, спросила девочка, и её зелёные глаза наполнились слезами.              Аннабелль услышала треск доигравшей пластинки, подняла отяжелевшие веки и увидела корешки книг, страницу раскрытой тетради в клеточку с конспектом, на которой лежала щекой. Шея затекла от неудобной позы, пальцы рук покалывало. Белль встала с кресла и потянулась. На часах было за полночь.       Белль не верила в сны, хоть в этом всё было как наяву: пение птиц, запах сочной травы и цветов, дуновение ветра и тёплые лучи солнца. А ещё девочка. Белль чувствовала её любовь, такую огромную, какую не мог вместить разум – никто на свете никогда не любил её так.       «Сны – это небывалая комбинация бывалых впечатлений, – повторила себе Аннабелль заученную ещё со школьных уроков биологии формулировку. – Наверное, поэтому девочка показалась мне знакомой – будто я знаю её всю жизнь».       А ещё цветок шиповника, окрасившийся в красный. Роза.       «Это цыганское пророчество с ума меня сведёт», – подумала Белль, переодеваясь в пижаму и забираясь под одеяло.