40 : love

Неспортивное поведение — это действия игрока, выходящие за рамки этического поведения на корте, включая агрессивное общение с соперником, судьей или зрителями. Такое поведение приводит к наказаниям, включая штрафы и потенциальную дисквалификацию.

Все три часа матча между Сакусой Киёми и Милиславом Дмитриевичем мысли в голове Ацуму скачут и носятся быстрее мяча по корту, а 242 км/ч с нелёгкой руки Сакусы — это не шутки. Мяч пружинит между кортом и ракеткой ровно пять раз перед подачей, потом он дёргает свою жёлто-зелёную футболку: очередной ритуал Киёми. И Ацуму думает: «У него проблемы с башкой. Интересно, он трахается также? Пять толчков, дёрнуть футболку, пять толчков…» Сакуса гоняет хорвата из угла в угол, из угла в угол. И Ацуму думает: «Он меня бесит. Я хочу его. Бесит меня. Хочу его». Сакуса берёт невозможный кручёный мяч Дмитриевича. И Ацуму думает: «У него никогда не было девушки. Он первая ракетка мира, и у него никогда не было девушки». Конечно, это ещё ничего не значит. Он может быть просто скрытным ублюдком. Или — вот этот вариант кажется Цуму самым правдоподобным — он может быть помешанным на теннисе настолько, что считает любые отношения слишком затратными по времени и ресурсам. К тому же, нельзя исключать из уравнения факт того, что он тот ещё фрик: можно, он отпугнул каждую девчонку, которую угораздило на него запасть. Но это вряд ли. Ацуму знает: на каждого фрика найдётся по фрик-факеру. Мяч вылетает в аут, и Ацуму кривится, слушая очередной заход воплей Сакусы-старшего: — Куда ты бьёшь?! Когда я тебя такому учил, а?! Подойди сюда и ткни в календарь: когда я тебя такому учил?! «Дядя, — ворчит про себя Ацуму, — вам бы ксанаксом закинуться». В такие моменты он радуется, что у него нет тренера и — чего уж там — отца. Бабушка, которая вырастила их с Саму, конечно, тоже не самая тихая женщина, но ей всегда хватало такта не лезть в их карьеру. После каждого такого всплеска с трибун плечи Сакусы напряжённо застывают, и в следующем розыгрыше он делает как минимум одну ошибку. Она, конечно, вызывает очередной приступ ора у его папаши, и порочный круг продолжает порочиться и кружиться. Сначала Ацуму пытается это игнорировать. Он даже достаёт телефон и пишет Саму: [Вы, 18:43: сакуса киёми секси или я ебанулся?] [Ctrl + V, 18:44: ты ебанулся] [Вы, 18:44: да но секси ли сакуса киёми?] [Ctrl+V, 18:44: откуда мне знать я не гей] [Вы, 18:45: а я не натурал но я знаю что твоя бывшая была секси] [Вы, 18:45: даже слишком секси для такого шрекоида как ты лол] [Ctrl+V, 18:47: мы буквально близнецы] [Вы, 18:47: да но я красивый близнец а ты тот близнец про которого говорят: оу тебе наверное тяжело когда тебя постоянно сравнивают с братом да?] [Вы, 18:48: ни на что не намекаю но если бы ты загрузил своё фото в ИИ редактор и попросил сделать себя красивее то он бы выдал тебе моё лицо] [Ctrl+V, 18:49: новый телефон. кто это?] [Вы, 18:49: эй не бросай меня с моими мыслями наедине это как оставить младенца со стаей гиен] [Ctrl+V, 18:50: сори не могу отвечать, провожу конкурс двойников осаму мия чтобы выбрать себе из них нового брата] [Вы, 18:51: омг классная идея давай найдём себе третьего близнеца и забуллим его до состояния раба чтобы он стирал нам вещи и мыл полы] [Ctrl+V, 18:52: через год мы разрешим ему найти нового четвёртого близнеца и уже он будет на побегушках. а его мы повысим до близнеца второго разряда и ему будет разрешено разговаривать с нами] [Вы, 18:53: но только уткнув взгляд в пол] [Ctrl+V, 18:53: конечно. он же ещё не близнец третьего разряда. пусть знает своё место] [Вы, 18:54: вот поэтому ты злобный близнец а я сексуальный близнец] [Ctrl+V, 18:55: эм нет. я злобный и сексуальный близнец, а ты близнец с проблемами в развитии] [Вы, 18:56: так ладно это бред. но вернёмся к реально важным вопросам] [Вы, 18:57: сакуса киёми, адам тесарж, давид иглесиас: трахнуть/убить/выйти замуж?] [Ctrl+V, 18:58: трахнуть иглесиаса, убить тесаржа, выйти за сакусу] [Вы, 18:59: мы с иглесиасом фолловим друг друга в инсте, я передам ему что ты его хочешь] [Ctrl+V, 18:59: я передам сакусе что ты хочешь его] [Вы, 19:00: класс не забудь прикрепить мой дикпик чтобы он знал в чём суть предложения] [Ctrl+V, 19:01: у меня нет твоего дикпика] [Вы, 19:02: господи саму я не буду слать тебе дикпик ты мой брат] [Вы, 19:03: изврат ты конченный] [Вы, 19:04: сделай свой дикпик и пришли ему. всему тебя надо учить] [Ctrl+V, 19:05: но тогда я сильно завышу его ожидания понимаешь] [Ctrl+V, 19:06: или правильнее сказать… расширю и удлиню] [Вы, 19:06: мой член больше твоего типа в десять раз алло] [Ctrl+V, 19:06: ага. вчера мне так не показалось] [Вы, 19:07: Я ВОЗВРАЩАЛСЯ ИЗ БАССЕЙНА. В ЛИФТЕ БЫЛО ХОЛОДНА. ОТЪЕБИСЬ] [Вы, 19:08: ладно следующий вопрос] [Вы, 19:08: сакуса киёми, я, сакуса томоя: трахнуть/убить/выйти замуж] [Ctrl+V, 19:09: убить тебя, трахнуть сакусу, выйти за его отца] [Вы, 19:09: убить меня??? саму я твой БРАТ] [Ctrl+V, 19:10: именно поэтому я не буду тебя трахать!!!!!] [Вы, 19:11: ты бы мог хотя бы выйти за меня замуж чтобы спасти от смерти!!!] [Вы, 19:12: мы разведёмся на следующий день, не парься] [Ctrl+V, 19:13: мм нет я оставляю свой вариант ответа] Ацуму присылает ему смайлик со средним пальцем и получает в ответ три таких же. Тогда он осторожно делает селфи так, чтобы на фото влезла половина лица Сакусы Тамои и присылает Саму с подписью: [сосватал тебя твоему будущему мужу свадьбу назначили на июнь обсуждаем цвета салфеток. коралловый норм?] [а можно лососёвый?], — отвечает Саму и ставит штук двадцать умоляющих эмоджи. Цуму смеётся, качая головой. У него лучший брат в мире. Окей, второй лучший брат в мире, потому что первое место занято им самим. Пряча телефон в карман, он натыкается на раздражённый взгляд Сакусы-старшего. Каким-то образом этому папуле года удаётся совмещать в себе две самых популярных родительских моделей: «Я не злюсь, я просто разочарован» и «Я злюсь, марш в свою комнату!» Наверное, это талант. — Что? — невинно уточняет Ацуму. — Я смеялся не над подачей вашего сына, если что. На секунду Цуму кажется, что сейчас ему прочитают лекцию на тему: «Если бы ты столько тренировался, сколько сидишь в телефоне, то и твоя собственная подача не была бы смехотворной», но Сакуса Томоя, похоже, решает, что такой плебей как он не достоин того, чтобы тратить на него слова. Вместо этого он продолжает щедро осыпать ими своего сына, и, о, они сыплются далеко не праздничными конфетти. Скорее это напоминает то, что случается при осаде замка, когда толпе лучников дают команду: «Пли!» — Бездарный идиот! — орёт он, когда мяч Сакусы улетает в аут. Это вынужденная ошибка: то, что он вообще достал этот удар ракеткой можно считать чудом. Никто бы не смог отбить его и взять очко, даже сам Томоя в лучшие свои годы. — Ты приехал сюда проигрывать?! Посмотри на меня, Киёми! Ты приехал сюда проигрывать?! Тогда скажи прямо сейчас — и я пойду собирать чемоданы, вместо того чтобы тратить своё время на неудачника! Взгляд Ацуму падает на счёт: Сакуса ведёт по сетам 2:1. Ему осталось взять три гейма — и матч будет закончен. Но если его отец продолжит нервировать его… Дмитриевич сравняет счёт, игра растянется ещё на один сет и Ацуму придётся сидеть тут ещё не меньше часа. А он уже отсидел свою задницу. Да, дело определённо в этом: он просто хочет вернуться в отель. Это вполне резонная причина, чтобы при следующей ошибке Сакусы (разумеется, он ошибается, — эту закономерность после тирад его отца Ацуму уже раскусил) вскочить с трибун, сложить ладони рупором и заорать, перекрикивая его отца: — ВПЕРЁД, ОМИ-КУН! ЗАСАДИ ЕМУ ПО САМЫЕ ГЛАНДЫ! Сакуса оборачивается на него и застывает. Он неподвижен так долго, что Цуму начинает подозревать, что сломал его. Но Киёми дёргает плечом, трясёт головой и возвращается в игру. Плюхаясь обратно на место, Ацуму расплывается в довольной улыбке. Повезло, что арбитр не знает японского. И что он позорится от лица Осаму. Никто ничего не докажет. Следующим же ударом Сакуса действительно засаживает Дмитриевичу по самые гланды и Цуму, уже войдя во вкус, выбрасывает вверх руки, крича: «Вот так, детка! Да!» После этого смотреть матч становится куда веселее. Каждый раз, когда хорват берёт очко, он вскакивает, надрывая глотку, чтобы перекричать Сакусу-старшего. Он веселится от души, придумывая новые кричалки и пытаясь переплюнуть каждую предыдущую по уровню абсурдности и непотребства. Он орёт: «Возьми это очко, Оми! Возьми его жёстко!» Орёт: «Отшлёпай этот негодный мяч своей мощной ракеткой, малыш!» Орёт: «Сильнее, Оми-кун! Быстрее! Заставь меня кончить!» Сакуса, конечно, игнорирует его. Но что важнее — он игнорирует и своего отца. Отрезая Ацуму, он отрезает от себя весь шум трибун и сосредотачивается на игре. И он выигрывает 3:1. — Да! — Ацуму подпрыгивает, ударяя воздух. — Красавчик! Сакуса тяжело дышит, опираясь на колени. Смотрит на него из-под козырька. Пот течёт по его лицу. Влажные кудри прилипли ко лбу и шее. Цуму поднимает футболку. — Распишись у меня на груди! Конечно же, именно этот момент режиссёр решает запечатлеть на экране. Ну, это хотя бы не Уимблдон… Чванливые придурки вывели бы его за такое с корта. Может, даже заключили бы в Тауэр. Ацуму смеётся, подмигивает Сакусе и спешит свалить, пока арбитр не очухался, не узнал в нём одного из близнецов Мия и не выговорил за неспортивное поведение. Телефон разрывает от сообщений брата: ага, похоже, кто-то смотрел трансляцию… У выхода его, конечно, караулит толпа журналистов. — Мистер Мия! Мистер Мия! — Всего пару вопросов! — Мистер Мия, ваше соперничество с Сакусой Киёме закончено? Вы теперь болеете за него? — Что это, простая поддержка соотечественника или вы теперь друзья? Мистер Мия! — Осаму Мия! Что связывает вас с главным соперником брата? — Ацуму Мия! Если вы выйдете в полуфинал и столкнётесь с Сакусой Киёми… Ацуму останавливает их всех вальяжным жестом. Поднимает руку, призывая к молчанию. Растягивает губы в своей самой очаровательной улыбке. — Прошу внимания и тишины! — он выжидает драматичную паузу. — Я Осаму Мия, и я хотел бы сделать официальное заявление. Как вы уже слышали, это мой последний Большой Шлем. Я собираюсь уйти из тенниса и открыть ресторан, чтобы наконец-то остепениться с любовью всей моей жизни… — он охватывает ладонями ближайшую камеру, представляя, что это лицо Саку… чьё-то лицо. Он театрально сглатывает и облизывает губы, отыгрывая трогательное волнение. — Давид… Давид Иглесиас, любовь моя. Если ты смотришь это… Знай, что моя постель — как и моё сердце — всегда распахнуты для тебя. Он, расчувствовавшись, напористо и влажно целует объектив. И сбегает с места преступления, ныряя в первое попавшееся скучающее у корта такси.

***

Он побеждает в четверти финала. Сакуса тоже. Его матч Цуму пропускает из-за парного полуфинала с Саму, который они, конечно же, выигрывают. Следующий матч с Сакусой, полуфинал сингла: послезавтра, 15:00. Следующий матч вместе с Саму, финал парных: послезавтра, 17:00. — Можем сняться, — говорит Осаму, легко пожимая плечами. Они стоят у чайника в номере отеля и смотрят, как он кипит. Внутри болтыхается заварная лапша. Саму может быть хоть трижды удостоенным звездой Мишлен поваром, но готовить лапшу в отельном чайнике — это святое. Они делают это годами. — Мы уже много заработали, мне хватит. Ацуму посылает ему раздражённый взгляд. Предатель. Лишь бы слиться. Вчера он весь день не разговаривал с ним, потому что Давид Иглесиас настрочил ему в директ длиннющее письмо с извинениями: «Осаму, ты прекрасный человек и талантливый теннисист, но я не могу ответить взаимностью на твои чувства. Видит бог, я хотел бы, чтобы всё сложилось иначе, но у меня есть жена и ребёнок…» — Я снимусь с одиночки. — Никто так не делает, — фыркает Саму. Он, разумеется, прав: теннисисты часто играют в обоих турах одновременно, но никто никогда не отдаёт предпочтение парному теннису, когда на кону — полуфинал Ролан Гарроса. — Что, всё ещё боишься играть с Сакусой после того раза? Так и скажи, что струсил. — Нихера я не боюсь! — цыкает Ацуму. — Может, это ты боишься, а? Что мы не возьмём Шлем и твой последний матч будет позорной лажей. — Мы выиграем, — со спокойной, небрежной уверенностью отзывается брат. Ацуму бесит, что он прав. Бесит, что он знает, что прав: им нет равных. Они лучшие. Они на пике. А Осаму всё равно хочет бросить это. И ради чего? Ради ебучего варёного риса! — Я не пропущу нашу последнюю игру, — решает Цуму. — Я ещё выйду на Сакусу, а с тобой… «С тобой мы больше не сыграем». С Саму он больше не сыграет, и это нечестно. Нечестно, что его одного от этого распускает по швам. Осаму довольно ухмыляется: понимает, что значит это: «Я ещё выйду на Сакусу». Его хитрый злодейский план возвращения Ацуму в одиночку сработал, и теперь он может спокойно уйти в отставку. Спокойно бросить его. — Твою мать! — Ацуму с досадой падает в кресло, запуская пальцы в волосы. — Я так на тебя злюсь — это пиздец. — Знаю, — фыркает Саму, открывая чайник и вываливая лапшу в отельные стаканы. Цуму поджимает губы, понимая, что это последний раз, когда они ужинают дешманской лапшой в стаканах. Весь турнир такие «последние разы» неожиданными ударами по хребту выбивают из его груди воздух. Последний раз, когда они пьют пиво из мини-бара, выключив звук на телеке, транслирующим мелодраму на чужом языке. Последний раз, когда они сами придумывают реплики персонажам, соревнуясь в идиотизме. Последний раз, когда устраивают в номере такой срач, что и носка не найти. Теперь, когда гора вещей в номере будет в два раза меньше, ему не придётся таскать трусы у Саму, потому что он потерял в этом ворохе свои. Он даже не сможет стащить трусы Саму, потому что Саму с ним не будет. И это куда грустнее, чем может показаться. Нет, правда. Это трагедия. Это как если бы режиссёр «Хатико» добавил сцену после титров, где собаку переезжает поезд. «Пока она ест яйцо», — мысленно добавляет он, пряча улыбку: не дай бог Саму заметит и решит, что он всё ещё способен улыбаться! После того, как он всадил ему в спину нож. — Давай снимемся, — снова предлагает он, дуя на полный лапши стакан. — Сыграй с Сакусой. Тебе это нужно, чтобы… Ацуму пинает его пяткой по коленной чашечке. — Хватит, а? Просто… хватит, — он угрюмо отворачивается, поднимая с пола толстовку — чью? Кто бы знал. Он обматывает её вокруг горящего стакана, чтобы можно было его держать — горячий, сука. — Я хочу сыграть с тобой. Не надо уговаривать меня этого не делать, будто… Будто тебе вообще похуй. Осаму вздёргивает бровь, но никак это не комментирует. Ацуму прекрасно знает, почему. Ему и впрямь похуй. На матч этот, на Ролан Гаррос, на теннис в целом. И самое паршивое… Самое паршивое, что похуй ему уже давно. Ацуму поверить не может, что так долго этого не замечал. — Ты же в курсе, что, ну… — Осаму садится на подлокотник его кресла и тырит лапшу из его стакана, — я всё ещё останусь твоим братом, даже если не буду играть с тобой в паре? Мы с тобой на всю жизнь повязаны, дебил. Как ни прискорбно… Ацуму фыркает, пихая его локтем. — Но мы охуенно играем в паре, — вздыхает он. — Это да, — кивает Саму. — Но теннис — это не всё, что есть в жизни. — Для меня — всё, — упрямится Ацуму. — И я рад, что ты нашёл своё призвание. Я тоже хочу найти своё. — В кастрюле риса? — Типа того. — Моё призвание насто-о-о-олько круче твоего, что мне даже тебя жаль, — Ацуму посмеивается, уворачиваясь от оплеухи. Они борются в кресле, пытаясь не разбрызгать кипяток. — Когда у тебя родятся дети, я буду Крутым Дядей Цуму, первой ракеткой мира с миллионами на счету, а ты будешь Папашей Саму, неудачником с долгами и… О, у тебя будет живот! Ты забросишь тренировки и будешь обжираться своими онигири, и у тебя будет огромное пузо! — Не будет у меня пуза! — Тебе придётся установить у кровати подъёмник, чтобы вставать по утрам! — хохочет Цуму, вытаскивая и-под задницы подушку, чтобы отражать удары Осаму. — Такой, знаешь… Ах-ха… с ремнями и кно… Ах-ах-ха! — Какой же ты придурок. — Твой любимый придурок? — Даже не топ-десять. Ацуму закатывает глаза и достаёт телефон. Ему надо официально сняться с матча с Сакусой. Это автоматически продвинет Киёми в финал, что, конечно, гладит Цуму против шерсти, и к тому же наждачкой, но… Такова плата за величие. Ведь оно и ждёт их с Осаму послезавтра. Их последний матч вместе. Их последняя победа. Он будет скучать по их парной игре. Чёрт, да он уже скучает… Полчаса спустя, когда все формальности улажены, они достают из мини-бара пиво и включают телек. Идёт какая-то бурда на французском — идеально. Они выключают звук. Героиня в слезах беззвучно распинается перед каким-то мужиком. — Ах, Жан-Жак! — писклявым голосом начинает Цуму. — Моя любовь к тебе крепка, как Эйфелева башня, но я так больше не могу! Каждый раз, когда в порыве страсти я срываю с тебя штаны ты говоришь: «О-ля-ля, признайся, что таких багетов ты ещё не видела!» — Но, Мари!.. — басом подхватывает Осаму. — Признайся… Таких багетов ты всё же ещё не видела!

***

Когда они выходят на корт, трибуны взрываются. Ацуму удивлённо присвистывает: на его памяти они впервые заполнены на финале парных соревнований. Впрочем, это логично. Обычно зрителям приходится разрываться, но в итоге они всегда предпочитают синглы. Сегодня же на другом корте никто не играет: Ацуму снялся, матч отменили. Они с Осаму бросают сумки на скамейку, обмениваются кивками. Они готовы. Цуму думал, что будет волноваться сильнее. Думал, что груз ответственности от осознания, что это последняя их игра, будет давить сильнее. Сваляется комом внизу живота и будет ворочаться там скользкими холодными щупами. Но он не один на корте. Он с Саму — а значит, всё будет в порядке. Даже если их разгромят под ноль, даже если их нахрен похоронят — в этой могиле они будут вдвоём. А вдвоём с Саму даже могила уютнее. Он выдыхает и улыбается, салютуя толпе ракеткой. Кланяется им, кривляется, берётся за сердце, указывая на брата — вот, мол, бросает меня, можете в это поверить? А потом вдруг замечает среди сотни лиц одно-единственное в чёрной маске. Он не прячется под кепкой, но тоже, как и Цуму пару дней назад, натянул капюшон и очки, чтобы не привлекать внимание камер. Несколько кудряшек выбились из-под жёлтой ткани (нет, серьёзно, что у него за пунктик на этот цвет?..), закрывают родинки на лбу. Но Ацуму знает, что они там, и это раздражает его больше, чем он готов признать. Цуму ухмыляется, играя бровями: чего припёрся, а? Не смог устоять? Сакуса поддевает пальцем маску, сдвигая её с лица. Произносит медленно и чётко, чтобы Цуму мог прочитать по губам: — Трус. Сука. Грёбаный ублюдок. Он что, думает, что мир на нём клином сошёлся?! Что Ацуму отменил матч из-за него?! Что он проник в его голову, забрался под кожу, что Цуму спать ночами не может, грызёт подушку и хнычет: «Ах, Сакуса снова меня уделает!» Этот самовлюблённый шизоид решил, что Ацуму снялся с полуфинала Большого Шлема,потому что испугался его?! Свисток арбитра режет по ушам. — Неспортивное поведение! И только крепкая ладонь Саму на плече, его ошалевший взгляд и сцеженный шёпот: «Какого хрена ты делаешь?!» заставляет рябящую пелену перед глазами отступить. Ацуму смотрит на ракетку в своей дрожащей от злости руке и понимает, что сломал её. — Соберись! — рявкает Саму и трусцой убегает к арбитру: видимо, умолять не снимать их с матча: «Сэр, со всем уважением, игра ещё не началась, это не неспортивное поведение… Мой брат просто ебл… Он проверял, насколько прочна его новая ракетка. Как видите, не очень…» Ацуму отбрасывает бесполезную сломанную хрень и тянется за новой. Его руки дрожат от злости, пока он копается в сумке. Ему нужно сосредоточиться на игре. Ему нужно взять себя в руке и выиграть этот проклятый матч. Ему нужно не смотреть на трибуны. Он смотрит на трибуны. Сакуса Киёми складывает руки на груди. Глядит на него в упор. И Ацуму готов поклясться, что впервые в жизни… Впервые за пятнадцать лет карьеры… Впервые с тех пор, как десятилетним сопляком — слишком громким, слишком несерьёзным, слишком слишком, Цуму, угомонись уже, а? — попал в юниоры и на своём первом настоящем турнирном матче победил местного вундеркинда, теннисного принца, сына легендарного Сакусы Томои, странного кудрявого мальчишку, бледного и молчаливого, нервного и забитого за пределами корта, но такого собранного и безжалостного по ту сторону сетки… Впервые с тех пор, как подошёл к нему тогда, протянул потную ладошку, улыбнулся ему и сказал: «Блин, ты клёво играешь! Но я всё равно тебя круче! Можем затусить как-нибудь, если хочешь. Я тут с братом, нас все путают… Можешь дружить с нами обоими, а можешь только со мной! Было бы прикольно, если бы ты был только моим другом»… Впервые с тех пор, как Сакуса Киёми осторожно улыбнулся ему и сказал: «Хорошо. Давай»… (А потом не захотел пожать ему руку и предложил помыть её, будто он заразный. Чумной и вшивый. Это потому что он бедный, да? Потому что у него нет богатенького папаши-чемпиона, и бабушке приходится работать на трёх работах, чтобы они с Саму могли ходить на тренировки? И Цуму сказал, что это «полная тупость». Сказал: «Эй, пацаны! Оми-кун боится заразится от меня моей крутостью!» Сказал: «Понятно, почему у тебя нет друзей»). Впервые с тех пор Ацуму видит, как губы Сакусы Киёми вздрагивают в улыбке. А потом он опять натягивает маску. И Ацуму делает то же: он улыбается. Посылает ему воздушный поцелуй. Показывает ему безымянный палец, потому что нельзя показывать средний палец на корте Ролан Гарроса. И отворачивается, отправляясь выигрывать их с Саму последний матч.