Все, что у меня есть

      Совет в Ланьлине не затянулся. Как Ваньинь и предполагал, его и собирали-то лишь затем, чтобы натыкать его носом, а в итоге «щенок» облаял и перелаял всю старую свору. Но о том, чтобы почивать на пуховых облаках не шло и речи, его орден все еще не имел устойчивой позиции, не восстановил численность адептов и не набрал силу, которую имел до войны. В то же время у Ланьлин Цзинь были и силы, и деньги, чтобы нанять небрезгливых и расторопных ребят, которые согласятся за звонкое серебро прирезать пока еще не способного самостоятельно отбиться заклинателя, могут попытаться, по крайней мере. С Вэй Усянем постоянно рядом Ванцзи, а талисманы-вампиры, которыми, оказывается, брат увлечен был с детства, потому и называются так, что работать начинают не от силы метнувшего их заклинателя, а от силы жертвы, к которой прилепятся. Легче от этого Ваньиню было не намного. Он не хотел бы не то что потерять — даже близко допустить опасность к тем, кто был ему дорог.       Вернувшись домой, Ваньинь с новыми силами вгрызся в дела, замечая, что сравнивать себя с собакой стало почти привычно. Вот к слову о собаках! Он намеревался исправить то, что не исправил отец, а именно — перебороть страх брата к этим чудесным животным и снова завести в Пристани Лотоса псарню с «псами-оборотнями». Очень нелишними будут такие охранники, да и на гулей с ними часто охотились — псы прекрасно чуяли нечисть и нежить. Так что — решено, он достанет сперва парочку молочных щенков и заставит брата их выкармливать лично. Нельзя бояться того, что у тебя в руках пищало, обсасывая пальцы.       Действовать за спиной у Вэй Усяня он не стал: честно предупредил, что договорился о щенках и чего именно ждет от брата. Тот тут же заскулил и забился в угол кушетки:       — Ваньинь, ты же обещал!       — Я обещал, что буду отгонять от тебя всех собак — и отгонял. Но сейчас мне нужно, чтобы с тобой рядом постоянно был защитник. Не только твой белый и пушистый Лань Чжань!       «Белый и пушистый» негодующе замычал, снова светя на всю округу алыми ушами, брат поперхнулся воплем и захлопал глазами.       — Послушай, пора перерасти детские страхи. Тебе уже двадцать, ты взрослый и сильный, а щенки будут размером с твою ладонь. Ты не можешь всерьез их бояться, — сев рядом, он сжал мелко трясущуюся руку брата, вспоминая, как выглядел отец, когда ему нужно было успокоить и уговорить Усяня. Это, кажется, сработало: тот притих, хотя в глазах все еще стояли слезы. — Ну же, они сами в первые дни будут бояться всего, попав в незнакомое место. Ты станешь их кормильцем, тем, кто дает безопасность и тепло, еду. Они быстро привяжутся, будут считать тебя вожаком. Вернее собаки-оборотня нет существа на свете. Они будут готовы отдать жизнь за тебя. И мне будет спокойнее. Ну же, дагэ.       Он впервые назвал Вэй Усяня вот так вслух, и до того, кажется, это тоже дошло. Усянь замер, неверяще глядя на него.       — Ты согласен? Я не стал приносить щенков, не предупредив. Я хочу, чтобы ты сам решил: бороться со слабостями или потакать им?       Фэнь спустя брат едва заметно кивнул, безвольные пальцы в ладони Ваньиня напряглись, завершая пожатие.       — Х-хорошо, я... буду... Я постараюсь.       — Вот и славно. Мне обещали трех щенков, каждому по одному, думаю, будет честно.       — И... мне? — изумленно подал голос Ванцзи.       — Мы не в Облачных Глубинах, здесь питомцы только приветствуются. Или ты собираешься бросить нас и улететь, подставлять спину под кнут за нарушение правил?       Ванцзи смешался так явно, что Ваньинь не смог противиться желанию чем-нибудь в него бросить, схватил попавшуюся под руку подушку-валик и внезапно даже попал.       — Ты! И думать не смей!       — Мы тебя никуда не отпускаем, — подал голос Усянь, и звучало это на изумление твердо. На удивленный взгляд пожал плечами: — Я же не слепой и не дурак.       Брови Ваньиня поползли еще выше, и уже он схлопотал подушкой по голове, хоть это и стоило Вэй Ину явно болезненного рывка.       — Взгляды. Я мог ошибиться в первые разы, да я и ошибался, просто не говорил ничего. И могу ошибаться сейчас, конечно, я все еще не понимаю... Ваши переглядки, и как вы смотрите на меня...       Боги и будды, как же он краснел — он в жизни никогда так не краснел! Ваньинь испугался, что он сейчас вспыхнет, как хочжэцзы. Похоже, пора было расписать все происходящее в свиток каллиграфией, пока его дурной на голову и совершенно неловкий в чувствах братец не наговорил лишку.       — Я одинаково смотрю на вас обоих, — сказал Ваньинь, отрезая себе и всем остальным пути к отступлению. — Собственнически. Я не готов потерять ни одного из вас.       Алый огонь с ушей Ванцзи переползал на все лицо, краснел он явно красивее, чем его старший брат, гармоничнее.       — Если еще прямее, то я собираюсь в будущем опозорить клан Цзян тройственным союзом обрезанных рукавов. Вообще-то я не так собирался признаваться, но уже поздно и слово сказано.       Вэй Ин что-то тихо пискнул и согнулся, зажимая лицо ладонями. Потом загнусавил из-под них:       — Нельзя же так, Цзян Чэн, я же так помру, и сам виноват будешь! Дай тряпочку.       Бо-о-оги! У него носом кровь пошла... Ваньинь хрюкнул, пытаясь подавить неуместный смех, мокрую тряпку пришлось подавать совершенно растерянному и пока что не вернувшему дар речи Лань Чжаню. Он так суетился, что уронил миску с водой и чуть не споткнулся об нее. Поймав его за рукав, Ваньинь заставил сесть рядом, отобрал тряпицу, плюхнул на нос брату и выдохнул из себя смешок.       — Кто-то против? Лань Ванцзи, не молчи, здесь нет богов, читающих в душах.       Очень хотелось коснуться губами этих маковых скул, искусанных в волнении губ. Ваньинь сдерживался, было пока не время.       — Нет, — хрипло выдавил из себя Ванцзи.       — Что именно нет?       — Не против.       — Пресветлая Гуаньинь! — все еще гнусаво подал голос из-под тряпки и ладони Вэй Ин. — Не верю своим ушам!       — И зря. Это ты у нас часто, много и не по делу болтаешь. Я спросил: ты против? — прикрикнул на него Ваньинь.       — Нет! — брат словно бы испуганно съежился, выглядывающий из-за челки глаз был большим, почти круглым — но в нем на глубине зрачка безумным озерным драконом кругами ходил смех.       Кто бы сомневался, что первым же делом Вэй Ин переведет все для себя в шутку, потому что боится, боится, дико боится привязанностей. Признаваться боится, боится, что отнимут, что обольют презрением, оттолкнут. Раньше Ваньинь не замечал, как же много в его задиристом, смешливом, сильном и смелом шисюне этого липкого, темного страха. И сейчас, заметив, поняв — понял и свою, немалую долю вины в том, что он там был, копился на дне души. Может, именно этот страх заставлял ее — душу Вэй Усяня — притягивать тьму?       — А-Сянь, — он никогда так не обращался к нему, и уже это заставило брата напрячься — словно натянули незримую струну. Но повторил, терпеливо, медленно: — А-Сянь, я не шутил. Я... люблю вас обоих.       Ложь далась легко, соскользнула с языка, вспорхнула изо рта легкокрылой ласточкой, заметалась по комнате. Если б умел любить, а не только желать присвоить, наверное, он бы не смог ее выпустить так же легко — пришлось бы выдирать эти слова из себя с кровью, с ошметками ободранного ими горла. Он почти возненавидел себя за эту ложь, глядя, как стекленеет, заливается прозрачной влагой взгляд названного брата, как дрожит и мечется в нем, внутри, за ребрами, бьется слабыми крыльями вера. Он не мог позволить себе отступить — и тем сломать эти крылья.       — Люблю. Обоих. И никуда не отпущу, никому не отдам. Даже если придется ввязаться в войну со всеми кланами.       — Не придется, — плечи вдруг накрыл широкий белый рукав, тонкие пальцы, жесткие от струн и рукояти меча, стиснулись, обещая поддержку. — Не придется. Я напишу брату, объясню ему все еще раз, два — сколько потребуется. Попрошу отпустить меня.       — А если не выйдет?       — Значит, отошлю ему клановые одежды и знак.       — Станешь Цзян?       — Стану.       — И ленту к гуям им отошли. Все равно ты одну на двоих не поделишь.       — Пф, у меня есть запасная.       Ваньинь не поверил своим ушам: его Нефрит шутил? Впрочем, это ладно, а вот брат, кажется, так ничего не понял, даже после тех последних предвоенных стрельб в Цишань Вэнь и охоты на Байфэн.       — А при чем тут ленты?       Они с Ванцзи переглянулись, одинаково закатили глаза.       — Ты же столько раз переписывал правила — и не запомнил?       — Ну, может и переписывал, я не запоминаю то, что мне не интересно, — нахально усмехнулся Вэй Усянь.       — Бесстыдник, вот так открыто признался?       — Мы не в Облачных Глубинах, — вернул ему его же слова брат. — Так что там с лентами?       — Может касаться только близкий член семьи: родитель, супруг или ребенок. Нельзя позволять ее касаться кому попало...       Вэй Ин надулся и снова слегка покраснел. Вспомнил, поганец, как руки тянул к той ленте. И как опозорил, считай, Ванцзи перед всеми на стрельбах в Цишани.       — Ладно, про ленты поговорим потом. В последний раз спрашиваю и хочу услышать четкий ответ: вы согласны стать моими спутниками на тропе совершенствования? — вздохнув, задал наконец четко сформулированный вопрос Ваньинь, и услышал то, что так долго ждал:       — Да.       — Да.       

***

      Угрозу-обещание насчет щенков следовало выполнять, пока неугомонный «шило-в-заднице» шисюн не может встать и сбежать. Так что уже на следующий день после судьбоносного разговора Ваньинь принес в кабинет корзинку, в которой возились и жалобно попискивали три меховых клубка — в младенческом сером пуху, с пока еще даже не стоящими ушками и больше похожими на тощие прутики хвостиками. Но это были самые настоящие шапицюань, лучшие в мире охранники и бойцы. Увидев их, любой нормальный человек бы умилился. Вэй Усянь нормальным не был — он заскулил от ужаса и закрыл глаза.       — Перестань, боги и будды! Посмотри, они же размером с твою ладонь!       — Это собаки... — умирающим голосом возразил Усянь.       — Детеныши. Щенки молочные. Открой глаза и выбирай, какого тебе. Учти, ухаживать будешь за ним только ты. Сдохнет — будешь виноват опять же ты.       Это было жестоко, но только навесив на брата ответственность за чужую жизнь, Ваньинь мог пересилить его страх.       — Н-нет, ты не можешь...       — Могу и сделаю. Лань Ванцзи, тебе запрещаю ему помогать. Сам, все сам.       — Мгм, — Ванцзи бросил на брата виноватый взгляд, но согласно склонил голову.       — Это жестоко, — плаксиво скривился Вэй Усянь, но дрожащую руку к корзинке все-таки протянул.       Щенки закопошились активнее, запищали и принялись тыкаться мордочками в воздух, учуяв тепло.       — Что это они?       — Голодные. Выбирай скорее, какой твой будет, и я отнесу назад. Пока что их кормит сука, но скоро будем кормить мы сами.       Брат осторожно тронул кончиками пальцев пуховые спинки, Ваньинь, внимательнейше наблюдавший за ним, заметил, как расширились его глаза. Прикосновение стало смелее. Почему он в детстве не сделал этого? Хотя... ладно, его щенки были уже намного взрослее и страшнее, чем эти крохи, ничего бы не вышло.       — А-Сянь. Назови своего и моего щенков сам.       Решившись, Вэй Усянь наконец подхватил двух крох на ладони, протянул одного из них Ваньиню и улыбнулся:       — Пусть будут Хуали и Шаояо.       Ваньинь, хмыкнув, ощутил, как в груди потеплело. Брат помнил... помнил имена его собак? И это можно было принять, как извинение за то, что из-за него их тогда отослали из Пристани Лотоса на одну из застав? Он взял приготовленные заранее ленточки: белую, лиловую и красную, и аккуратно повязал щенкам.       — А имя твоего щенка, Лань Чжань?       — Сяоюнь, — невозмутимо отозвался тот, поглаживая звереныша и едва заметно — даже для внимательного взгляда — млея.       — Вот и отлично, — подытожил Ваньинь, собирая щенков обратно в корзину.       

***

      Свадьба сестры приближалась быстрее, чем хотелось бы. Ваньинь не сбился с ног, готовя ее, только потому, что помогали ему всем орденом. Для людей Юньмэн Цзян Яньли была солнышком, благоуханным лотосом, драгоценностью Ляньхуа. И если уж она влюблена в поганого цзиньского Павлина, то хотя бы проводить ее в замуж надо было так, чтоб все было безупречно. В Ланьлин Ваньинь мотался, словно на императорскую службу. Кроме Цзысюаня и госпожи Цзинь, остальные встречали его холодно и сдержанно. Ему было абсолютно безразлично, как относятся к нему, но Павлина он предупредил: одно только слово сестры, что ей в Башне Кои плохо, и последствия для ордена Ланьлин Цзинь будут ужасающи. Гуй болотный его знает, поверил тот или нет, но для Ваньиня была ясна цель: сделать так, чтобы орден Юньмэн Цзян снова встал вровень, а то и превзошел остальные три Великих ордена. И если для этого понадобится вывернуться наизнанку, он вывернется.       Он набирал адептов, вербовал бродячих заклинателей, искал — и, главное, находил учителей. Пополнял дальние гарнизоны, опустевшие во время войны, отстраивал заставы в самых глухих уголках провинции, заключал договоры на поставку леса, рыбы, лотосовых семян и корней, лекарств, речного жемчуга. Крутился, как ветряк, скинув почти всю документацию на шисюна и Ванцзи.       Лань Чжань, отослав в Гусу уже пять писем и не получив ни одного ответа, стал мрачен, слегка оживляясь только в редкие часы совместных посиделок за чаем, когда сам Ваньинь, хоть и клевал носом, но еще был способен поддержать беседу ни о чем, Вэй Усянь откровенно спал с открытыми глазами, даже во сне умудряясь что-то бормотать, а Ванцзи молча играл на гуцине, но больше сидел, втиснувшись между ними, и в его голове варились темные и тяжелые мысли. В один из таких вечеров он снял свою ленту и вынул из рукава вторую, протянул обе им — и они так же молча протянули ему свои руки. На следующий день Ванцзи попросил у Ваньиня комплект формы адепта его ордена и получил его, белые «траурные» одежды он свернул, запечатал в цянькунь и отослал с нарочным в Гусу. В ту ночь по своим покоям они так и не разошлись: пережить предательство было легче вместе.       Ваньинь старался не задумываться о том, кто же кого предал: Ванцзи свой орден или Лань Сичэнь — своего брата. Потому что если задуматься, собрав из случайных редких обмолвок, молчания, виденного до войны, на войне и после нее — то Лань Сичэнь и Лань Ванцзи оказывались преданными с самого рождения теми, кто был обязан о них заботиться. Искусственно взращиваемая преданность чему-то абстрактному вроде блага ордена, клана — никогда не смогла бы сравниться с тем, что могли привить родители просто своим примером. Он думал: я смог, я увел шисюна и себя с этой гибельной тропы в никуда, от самого края пропасти — но увел. Но не знал, куда ведет теперь уже двоих доверившихся ему слепо-глухо-немых, не важно, что со всеми чувствами у них все в порядке. Он и сам был калечной, бескрылой птицей, которой по недосмотру богов достались два чужих крыла. Он наживо пришивал, прибинтовывал эти крылья к своим ранам, но сможет ли он на них взлететь?