у королевы есть секрет

... и пусть королева давно являлась замужней женщиной, самым близким мужчиной в её жизни, по многочисленным свидетельствам, оставался младший брат. Гвейн Хайтауэр, единственный сын Отто Хайтауэра, посвященный в рыцари в возрасте семнадцати лет, с нежного возраста прославился мирным нравом и поистине рыцарской доблестью. По скромному же мнению Грибка, рыжеволосых Хайтауэров связывало нечто большее, нежели семейные узы. Но слова эти, как и многие другие авторства Грибка, не были ничем подкреплены...

«Пламя и Кровь, история династии Таргариенов».

***

У Алисенты есть секрет. Секрет отзывается на нежное «Гвейн», бросает тёплые взгляды и бессовестно хорош собой. Её секрет смеётся красивым грудным смехом, трогает мозолистыми руками и оставляет на губах целомудренные поцелуи. У секрета светлые рыжие волосы — везде — и ухмылка обаятельная настолько, что отзывается пульсацией где-то внизу. Её секрет носит с ней одну фамилию: летящую, величественную Хайтауэр. Алисента бережёт этот секрет, как нечто бесконечно дорогое сердцу. Её секрет — её младший брат.

***

Алисента не помнит, как всё началось. Знает только, что намёки были всегда: объятия, длящиеся дольше, чем нужно, поцелуи в опасной близости от уголка губ и они — слова. Бесконечные слова о любви, которыми так любят изобиловать трепетные влюблённые пары из баллад, но никак не родные брат с сестрой. «Люблю», просыпаясь в детстве в одной постели. «Дорожу», обедая за одним столом и передавая друг другу любимые блюда. «Не брошу», целуя на ночь. Когда-то септе понадобилось немало попыток, чтобы отучить их спать вместе («это становится неприлично, миледи!»), но... К кому побежала Алисента незадолго до своих двенадцатых именин, когда проснулась ночью и почувствовала влагу на простынях? Не к септе, не к мейстеру и не отцу. Алисента пошла к Гвейну. Верному, ласковому Гвейну, что был самым умным мужчиной на её памяти. Гвейну, который никогда не стеснялся своих или чужих слёз; Гвейну, который любил украшать её голову цветочными венками и высокомерно фыркать в сторону всех, кто её расстраивал; Гвейну, который был её всем: братом, другом... В конце концов стал и любовником. Алисента тогда выходила замуж. Ей было семь и десять, королю — больше тридцати. Несмотря на то, что умом Алисента понимала своё счастье, окружение давило на неё: мечты Визериса о наследниках («я слышал, что Хайтауэры плодовиты»), довольство отца, ни разу не задумавшегося о её чувствах («нам открылись небывалые перспективы»), разочарование Рейниры, которая не говорила ничего, но именно это в ней и ранило. Прибывший из Простора Гвейн тогда стал спасением. Пять лет они провели в разлуке: Алисента отбыла с отцом в Королевскую Гавань, Гвейн — остался оруженосцем у дяди Ормунда. К тому моменту Алисента, первые луны плакавшая от расставания с братом, успела позабыть его лик. Свадьба — достаточно хороший повод для встречи. Тогда её поразило, насколько он вырос. Вместо сладкого энергичного мальчика пред ней предстал не юноша даже — мужчина: выше, крепче, нахальнее. Вся его детская припухлость обратилась во всё такое же красивое, но уже мужественное лицо, а природная строптивость — в задиристо приподнятые брови. Улыбка, которую он ей тогда адресовал, больше не зияла милыми детскими щербинками. — Сестра, — мягкий голос, мягкий поцелуй, мягкий взгляд... — Брат, — слово на языке горчило своим смыслом. Брат. Брат. Брат. Не Визерис — не муж. До её свадьбы оставалась луна, а Алисента погрязла в горьких сожалениях. Днями она гуляла с Гвейном и обсуждала с ним их круто переменившиеся жизни, ночью — беспокойно сидела на подушках, глядя на звёздное небо и предаваясь сомнениям. Разве статус королевы стоил того, во что превратилась её жизнь? Визерис добр, милосерден, щедр — о, весь двор воспевает о его щедрости! Он осыпает замок золотом и пирами, веселится на турнирах, обещает быть терпимым мужем... У Алисенты пред глазами стоят красные глаза Рейниры, девочки, лишившейся матери. Её, Алисенту, Визерис тоже замучает? Будет плодить в ней детей, пока Алисента не выдержит и не умрёт на родильном ложе? А после неё будет следующая: моложе, плодовитее, тише. В одну из таких ночей она идёт к Гвейну. Его покои совсем рядом с её — вся семья десницы расположена в его же башне. Отец спит этажом выше, а они, хайтауэрские дети, находятся непозволительно близко друг от друга. В целом, в этом нет ничего плохого. Брат с сестрой, так? Алисента глубоко выдыхает и входит без стука. Взъерошенный и сонный Гвейн обнимает её без слов. Его грудь, спрятанная лишь тонким слоем ночной рубахи, вздымается спокойно и плавно, а руки, скрывающие рыцарскую силу, прижимают к себе со всей любовью, что таит в себе его большое горячее сердце. — Ты достойна большего, — горячо шепчет в её ухо, пылающее за рыжими кудрями. — Большего, чем король? — Да, — он берёт её лицо в своё и отстраняется. Может, их волосы и разных оттенков, но глаза одинаковые: карие, тёплые, глубокие — словно кора просторовских деревьев, что росли в Высокой башне. Взгляд Гвейна искренний, уверенный в своих словах. — Мужчину, который будет тебя любить. Возносить так, как ты того достойна. Они смотрят друг другу в глаза, сидя в куче разворошённых одеял в одних нижних одеждах. Слёзы высохли на щеках Алисенты. Пальцы Гвейна оглаживают её скулы. — Помнишь... — запинается Алисента. Их колени волнительно соприкасаются. — Помнишь, в детстве я обещала выйти за тебя замуж? Так же, как маленькие девочки мечтают об отцах, Алисента мечтала о брате. — Помню, — выдыхает Гвейн с намёком на улыбку. Он выглядит сущим мальчишкой: растрёпанный, смешливый, любящий. — «Мы поженимся и я рожу тебе красивых рыжих детей», так ты говорила? Смешок вырывается у них одновременно. — Иногда я хочу, чтобы это стало правдой. Дети у неё родятся сребровласыми и с глазами, несущими отпечаток древней Валирии.

***

Когда-то Алисента проводила много времени с богами. Септа стала её вторым домом. Там она находила покой: в мирном горении свеч, в лике Матери, в умудрённости прислуживающих септ... Септа казалась ей чем-то светлым, неприкасаемым, где она могла найти покой и знание того, что она поступает правильно. С момента свадьбы её голову занимает лишь Гвейн. Губы Гвейна мажут по щеке. Рука Гвейна проходится по пояснице, прижимая к себе нежно и с призраком защиты. Улыбка Гвейна щемит сердце и сладким облаком оседает в голове. Гвейн — родной-прекрасный-любимый— идеальный Гвейн. И Алисента чувствует себя грешно. Потому что сестре не положено искать прикосновений брата. Потому что уголки её губ не должны опускаться при мысли о Визерисе, как и Гвейн — сопровождать короля косыми взглядами. Потому что Гвейн — это Гвейн, не муж, а брат, что сидел по её левую руку на свадьбе и кружил в танцах. Затем Алисента выходит и вспоминает, что септа возведена в честь Рейнис. Королева Рейнис, вышедшая замуж и родившая сына своему брату. Добрый король Джейхейрис, зачавший дюжину детей своей родной сестре. Король Визерис, чья жена была его кузиной. Алисента смотрит в ясное солнечное небо и впервые в жизни думает: «Почему всё так несправедливо?». Ночи с Визерисом оставляют у неё горькое послевкусие. Иногда вместо него она пытается представить кого-нибудь другого. Вместо тучного тела ей видится юношеское, подтянутое, вместо серебра при свечах переливаются рыжие пряди, а вместо кряхтящих бесвязных стонов — низкие, порывистые «Алисента». — Прогуляемся по саду? — просит она. Гвейн ненамного выше, что позволяет Алисенте с удобством обвить его локоть. Голос его — тихий ручеёк, ласкающий слух, волосы их пламенеют при свете солнца. Тема совершенно ускользает от неё, Алисента запоминает лишь дивный покой, снисходящий на неё в компании Гвейна. — Мы поженимся и я рожу тебе красивых рыжих детей! — И ты не умрёшь, как мама? Гвейн, дурашка, даже не помнит маму: она умерла, когда ему было три, а их безымянный новорождённый брат ушёл вслед за ней. Кто знает, может, Алисенте он бы действительно был как брат. — ... не умру. — Что? Гвейн сжимает её руку обеспокоенно. — Какова вероятность, что я не умру? — повторяет Алисента, поднимая взгляд на небеса. — Наша мать умерла при родах. Королева Эймма умерла при родах. Принцесса Алисса умерла при родах. Чем я лучше? — Ты не умрёшь, — утверждает Гвейн с непоколебимой верой, словно уже видел будущее. Он останавливается, чтобы заглянуть ей прямо в глаза, карий против карего. — Ты будешь жить, Али. У тебя будут дети, красивые и здоровые, и один из них унаследует трон. Ты будешь королевой-матерью, любимой всеми, включая детей, придворных и крестьян. Мужа он не включает — презрение Гвейна не секрет. — А ты? — с придыханием шепчет Алисента, не моргая. — Кем будешь ты? В тот момент Гвейн, стоящий под солнцем, кажется ей божеством — величественнее, чем все Таргариены вместе взятые. А его улыбка, ласковая и любящая, благословением свыше. — А я буду рядом, Али. Всегда буду рядом.

***

Алисента справляет восемнадцатые именины, а луну спустя рождается её первенец — Эйгон. Эйгон капризный, но смешливый ребёнок. Видя, сколь трепетно Гвейн выцеловывает его круглые щёки и сколь много времени с ним поводит, Алисенте нравится представлять, что он и есть отец. В этих фантазиях у Эйгона на головке рыженький пушок, а вместо величественного таргариеновского имени — какое-нибудь простое, родное. Ивэн, Квентин, Дэмиан? Да, Эдмар прекрасное имя. В этих мечтах Гвейн целует её не в щёку, а в губы, и поздно вечером они ложатся в постель вдвоём. В этих фантазиях Визериса не существует («Визерис? в смысле, король Визерис?»), как и всего проклятого мира вокруг — лишь Гвейн, Алисента и их маленькие бесхитростные дети, что не унаследуют ничего, но будут счастливы в своей беззаботности. — Он похож на тебя, — шепчет как-то вечером Гвейн, сидя рядом с ней. Эйгон спит, а они наблюдают. — У него одни валирийские черты, — отвечает Алисента, вспоминая, как восхваляли принца за схожесть с королём. Она улыбалась в ответ, но мысленно её снедала неприязнь: это она вынашивала, это она трудилась, выталкивая из себя жизнь, а хвалят всё равно короля. Гвейн был единственным, кто поцеловал и похвалил именно Алисенту. — Глупцы замечают лишь цвета Таргариенов, — не соглашается Гвейн. — У Эйгона твой разрез глаз, твой лоб, твои губы... Я знаю, как они выглядят, я долго их рассматривал. Алисента лишь улыбается, зарываясь в мужское плечо. — Визерису он не очень нравится, — бормочет, засыпая. Гвейн под её щекой каменеет, словно начисто лишается всех эмоций. — Говорят, он всё ещё ходит к принцу Бейлону. — Визерис — глупец. Со временем Алисента поймёт, что муж не полюбит её детей так, как любит детей Эйммы. Что её первенец, драгоценный Эйгон, не станет наследником, как должен — этот титул Рейнира надёжно присвоит себе при попустительстве короля. Что её дети не получат ничего, кроме звания принцев и статуса запасных. Её жертва не стоит и гроша, а преданность — лишь оковы, сжимающие в тисках её горячее, жаждущее любви сердце.

***

— Мои сын и дочь женятся друг на друге, — говорит однажды Алисента, задумчиво крутя в руках вышивку. До замужества эта идея плохо уживалась в голове, вернее, она и вовсе её не посещала. Теперь, стоило только подумать, что следующее дитя, что она выносит в своём чреве, может оказаться девочкой... В мыслях всплывает хихикающий смех Эйгона и его пухлые ручки, зажатые в грубых ладонях Гвейна. Его первое «па» было адресовано её брату. — Обычаи Таргариенов, — Гвейн жмёт плечами без эмоций: ни одобрения, ни неприязни. Лишь его пальцы, перелистывающие страницы книги, останавливаются. — И тебе... Не противно? — Алисента не поднимает взгляд. Продолжает с нарочитым вниманием крутить иглу, словно этот разговор занимает второстепенное значение для неё. Ресницы её подрагивают. — Твой муж, как и вся его семья — плод кровосмешения. Кто мы такие, чтобы препятствовать Таргариенам? Алисента сглатывает. Мысль давно зреет в её голове, начиная с простых сомнений: что мерзкого в том, что приносит человеку улыбку? Боги свидетели, Алисента всю жизнь делала всё, чтобы осчастливить окружающих; положила своё довольствие, девичество и честь на алтарь ради благих, как ей казалось, целей. Что благого в её несчастьях? Что благого в её бедных детях, которые никогда не познают отцовской любви? Что благого в ней, изнывающей от холода? Алисента, оправдывающая всё долгом, в конце концов приходит к мысли: ничего. Долг, как и честь, ничего не стоят, пока она беззвучно плачет над спящим сыном и ожесточённо натирает кожу после ночей с Визерисом. — Гвейн, — Алисента откладывает вышивку с незаконченным драконом, от которых ей уже тошно. — Да? Гвейн выглядит почти растерянно, когда она аккуратно забирает и откладывает его книгу. «Великие мечи Вестероса», гласит оглавление. Он мягко сжимает её руки, когда она их протягивает — верный, ласковый Гвейн, готовый сделать всё, что она просит, даже не понимая мотивов. Алисента смотрит на него сверху-вниз. — Мне очень жаль, — она закрывает глаза. Губы у Гвейна сухие, мягкие. Алисента осторожно прикасается к ним — веки её дрожат, руки накрывают чужие плечи для равновесия и сминают ткань чёрного камзола. Она даже не уверена, что целует его — скорее, с отчаянной жаждой жмётся к мужчине, в котором сосредоточены вся её любовь, верность и уважение. К её плоти и крови. Когда она отстраняется, Алисенте кажется, что мир замер и медленно умирает. Она боится открыть глаза — ей представляется, что на неё тут же нападут, взъярятся, разорвут. Гвейн жадно целует её следом, и всё катится в пекло. — Я люблю тебя, — выдыхает она между поцелуями, — люблю, люблю, люблю. Мужские руки жадно блуждают по телу, сжимают бёдра, чтобы затем обнять талию, а Алисента взбирается на его приглашающе разведённые колени. Сталкиваются губами, облизывают, мнут, словно днями страдали от голода. Тёмно-рыжие кудри запутываются в прядях посветлее, смешиваются, оплетают... — Это неправильно, — часто дышит Гвейн, наконец-то отстраняясь. Он смотрит на Алисенту с отчаянием и вместе с тем неверующе: словно что-то, чего он давно жаждал, но даже не думал получить, идёт к нему в руки. Его глаза блестят — от стыда, от желания? — Если нас поймают, нас... — Что? — прерывает Алисента, беря его лицо в ладони. Бледные-бледные веснушки, почти прозрачные, усыпаны по белой коже: пара на щеках, на лбу, на верхнем веке, видные только тогда, когда Гвейн моргает. Ей хочется расцеловать их все. — Что тогда, Гвейн? Он лишь облизывает влажный рот и смотрит на неё снизу-вверх слишком преданно, чтобы быть против. Гвейн. Её младший брат. Её верная опора и поддержка. Единственный мужчина в её сердце. Он сглатывает, утыкается лбом ей в грудь. Алисента водит рукой по прядям на затылке, перебирая их; склонённая голова её брата вызывает лишь тянущее желание обнять, утешить и заверить: всё будет хорошо. Она любит его, он любит её — что может быть понятнее и естественнее? Рейнира когда-то говорила, что Алисента никогда не познает женского счастья. Счастье это, по её мнению, заключалось не в богатом муже или здоровых детях, а в страсти. Якобы, лишь любящий мужчина придавал женщине тот самый блеск, предписанный материнству. Раньше Алисента считала, что Рейнира слишком избалованна своим отцом и не понимает, что во взрослой жизни, в браке, не бывает страсти — только обязательства, поделенные на двоих. Теперь она понимает, что счастье взрослые женщины ищут отнюдь не в браке. — Раз Таргариенам можно, — она звонко целует его в макушку, ощущая, как ладони его ползут вниз и обхватывают бёдра — так правильно, так приятно, — то почему нам нельзя? — Я люблю тебя, Али, — Алисента подавляет дрожь от поцелуя в зоне декольте, где прятался Гвейн. — Всегда любил, ты ведь знаешь? Да. Только Гвейн, вышедший из той же утробы, что она, и может её любить. Только он видел её в разные моменты жизни: в слезах, с улыбкой, растерянной. Только он понимает её, только он знает, кто она такая. Не отец, не Визерис, не Рейнира — все они чужие. Гвейн — родной. Поэтому Алисента расстёгивает его камзол и оставляет влажный поцелуй на светлой коже меж ключиц. Поднимается вверх, целует под челюстью, ощущая губами бьющуюся жилку, поднимает взгляд — Гвейн смотрит на неё заворожённо, не моргая. — Давай, — шепчет в уста, — смелее, Гвейн. Нам можно. Сегодня ей всё безразлично, кроме него — юноши, только-только осмелившегося развязать подвязки её платья. Гвейн часто помогал ей во время беременности. За едой, в саду, в спальне: он подавал ей блюда, стоявшие далеко, подхватывал на руки, когда становилось плохо, и подолгу обнимал наедине, когда Алисента могла расчувствоваться из-за какой-то мелочи. Он делал всё то, что должен был делать её муж, и это осознание вызывало у Алисенты тянущее чувство разочарования и довольствия, ведь её Гвейн был лучше Визериса. Иногда, когда у неё не было настроения на слуг, она просила его помочь с платьем. Теперь Алисента задумывается, как она могла удерживаться от того, чтобы не зарыться в его мягкие волосы, не поцеловать его сладкие губы и не вырвать из них этот стон: низкий, несдержанный, жаждущий. Гвейн, любвеобильный мужчина, ни на мгновение не перестаёт её целовать: губы, шею, груди, налитые после беременности. Также, как Эйгон пил из её грудей в первые луны после рождения, Гвейн присасывается к ним губами и зубами — Алисента громко выдыхает в ответ на укус. — Постель, — дрожащим тоном подсказывает она, крепче обвивая его шею, — пойдём в постель. Гвейн, нависающий над ней, смотрится самым что ни на есть богом. Алисента не может сравнить его с Воином — он красивее — не может назвать Кузнецом — он ласковее — не может назвать и Отцом — он мягче. Неведомый кажется самым подходящим: Гвейн тоже станет её погибелью, разве что самой сладкой и желанной на свете. Его кожа белая-белая, сияющая в закатном свете, а тело вылепленно настолько совершенно, что Гвейну Хайтауэру стоит посвятить скульптуру в той самой любимой ею септе. Рейнис, замужем за своим старшим братом, и Алисента, возлёгшая со своим младшим. — Ты великолепна, — шепчет он в её живот, гладя внешние стороны бёдер и спускаясь поцелуями ниже. — Чудесная, желанная, красивая — самая красивая на свете. Гвейн длинно лижет её лоно, вызывая крупную дрожь в ногах и внутри. — Гвейн, — жалобно выдыхает Алисента, — войди в меня. Прошу, сделай это прямо сейчас. Гвейн никогда не имел привычки ей отказывать. Ощущать его внутри — полностью внутри — вдвое волнительнее, чем она представляла. Прикосновения Визериса вызывали лишь одно желание — желание их смыть и забыть, как страшный сон, но Гвейн, Гвейн... Каждый стон достигает самых недр её сердца, каждое движение — глубин её лона. Гвейн был рождён, чтобы быть в ней. — Тут? Тебе приятно? Хорошо? — он вглядывается в её лицо, выискивая малейший признак недовольства, и это действие заставляет Алисенту любить его ещё больше, ещё сильнее. — Всё идеально, — улыбается она сквозь счастливые слёзы, обвивая его всем своим телом. Ты идеальный.

***

У Алисенты есть секрет. У секрета на шее, под дублетом, следы её зубов. Секрет кланяется ей при людях и целует — наедине. Её дети зовут секрета «папой», а секрет смеётся и поправляет на «дядя Гвейн». Секрет делит с ней одно имя, семью и кровь. После каждых тех самых встреч с секретом она пьёт лунный чай, но никогда о них не жалеет. Её секрет — её мужчина. Настоящий.