«Прости»

Коричнево-серое небо грозно сверкало молниями, рокоча раскатами грома, проливая на окровавленную землю крупные капли воды и обдувая леденящим ветром самую душу. Кресты... Много крестов. Так, забавы ради. Хотя многие, должно сказать, уже без людей, а какие-то орудия казни и вовсе снимались. Но посередине, на самом большом и высоком из крестом, висит человек, который, кажется, буквально несколько минут назад вдыхал жизнь полной грудью, но отныне всё тело Его покрыто кровью. Кровь от тернового венца, от гвоздей, вколотых в руки и ступни, а так же от копья, любезно проткнувшего Его правый бок одним из стражников, для проверки на жизнь. А над головой его висела унизительного рода табличка: «Иисус Назорей, Царь Иудейский». На деле, казнь прошла уже как пару часов назад и из-за непогоды и окончания «веселья», народ потихоньку начал расходиться. Всем просто наскучило. Зрелища больше нет, да и ноги мочить не хочется. Всё же вскоре должен начаться проливной дождь... И лишь один человек остался на площади. В отличии от остальных, дождь и гроза были ему не страшны. И был-то он тут отнюдь не из-за «славного» зрелища. Ужас в глазах его застыл и не сходил всё это время. Он выглядывал из-за дерева, смотря на возвышающийся страшный крест. Руки его дрожали, а по щекам резко потекли беззвучные слëзы. Они просто текут, собираясь на подбородке, а затем капая вниз, вторя ливню, что только развивался на глазах. Острым мечом проткнуло его насквозь, и прямо в сердце, осознание. То горькое и невозвратимое осознание, что ничего больше не вернуть. Ни-ког-да. А самое главное и ужасное, что всё лишь из-за него. Тогда сорвался Иуда Искариот с места и побежал он резко и быстро в сторону храма, к Кайафе и Анне, что соблазнили его на ужасный поступок. И вот, резко, с громыхающим стуком отворяются большие двери храма иудейского, вваливается в него Иуда, стекает с него ручьями вода, а в руках, всё ещё дрожащих, мешочек со звенящим наполнением внутри. – Кайафа! Анна! – зовëт, срываясь, Иуда. – Тише, тише! Чего же ты кричишь? – тут же прибегает Анна, «успокаивая» его. – Ну что? – хмыкает вошедший из другого зала Кайафа, оценивающе оглядывая Искариота с головы до пят, а так же взвешивая взглядом мешочек в его руках. И бросил тогда Иуда с размахом кошель на блестящий, гладкий и чистый пол, да так, что все 30 серебряников выпали и с громким звоном рассыпались по всему залу. – К чëрту ваши монеты! Я... Согрешил я, предав кровь невинную! – воскликнул Иуда и потекли по его щекам слёзы пуще прежнего. Кайафа пожал плечами. – А нам-то что? Смотри сам. И издав громкий всхлип, Иуда тот час выбежал из храма. Словно в предсмертной агонии нëсся он в сторону леса, имея лишь один чëткий план. В сумке рукой нащупал он толстую верëвку, которая всегда была с ним на всякий случай, но так никогда и не пригождалась. Но сейчас... Она станет его лучшим другом, собственным спасителем. От утреннего забвения не осталось и следа. Птицы отныне тянули скорбную песнь, да и весь лес, кажется, отмечал приход смерти, без надежды на спасение. Деревья казались Иуде причудливее, чем обычно. Но с каждым шагом становились они всё страшнее и ужаснее. Он начинает слышать голоса, голос Христа, затем его лик начинает преследовать его. И, кажется, он начинает сходить с ума. Он увидел достаточно толстое дерево, бросился к нему, но тут же ветер, листья и пыль подняли вороны, слетевшие с него, а из-за дерева выглянул Иисус, медленно протягивая руки к Иуде. Тот в ужасе бросился к другому дереву, падая, не разбирая дороги, подскальзываясь на сырых листьях, которые уже готовились разложиться и стать единым с землëй, но тут и из-за другого дерева на него начал надвигаться Христос, явно желая поцеловать его. И от Него бросился бежать Искариот, закричав, судорожно пытаясь достать верëвку из сумки. Когда наконец у него получилось вызволить еë, остановившись, стараясь не обращать внимания на голоса и ощущения, он начал завязывать узел, который можно было бы потом затянуть. А на его плечах уже чьи-то руки, тут, и там, и где-то далеко слышится чтение молитв, взывание к Господу. Иисус повсюду... Избавившись от человеческой оболочки, теперь Он, подобно Богу, существует везде и сразу и волен делать то, что заблагорассудится, наверное. Иуда закидывает верëвку на дерево, перевязывая ещё один узел. Его роста вполне хватило на это, когда он изо всех сил подтянулся на цыпочках. А затем он встал ногой на торчащий из ствола древа сучок, влез головой в петлю, затянул сильно, насколько мог, тот час же почувствовал головокружение, боль... Он повис на верëвке. В глазах потемнело, он еле дышит. И... Смерть его наступила всего за несколько секунд. Но перед концом он смог прошептать самое сокровенное, тихое, чувственное и короткое «Прости». И темнота.