White R

Проблемы начинаются тогда, когда мы не хотим перемен и цепляемся за старые привычки, но если мы цепляемся за прошлое так сильно — будущее может и не наступить… пока смерть не разлучит нас.

***

      В боксе тихо и почти пусто. Воздух теплый, безвкусный. Под потолком муха бьётся с жужжанием об лампы. Кроме мухи в боксе только Дьюк. Спрашивает: — Ну и чё вылупился? — Разве? — Факт.       Мне есть что высказать Дьюку. Даже про него самого. Какую роль он сыграл. Но я молчу. Хочется, чтоб ничего этого не было. На хер. Дьюк не в курсе. Я ему завидую.       Два дня провожу на больничной койке под капельницами, два — под наблюдением. Потом на меня вешают ошейник с сигналкой, и я гуляю.       Им не нужен шум. Я на поводке. Если б не блядские датчики, можно было б свинтить хоть через центральный вход. Но содрать, не сломав, не выйдет. Я пробую, ощупываю. Вроде металл, а замок — хлипкий как сопли. Застёжка перестанет контачить, и сигнал полетит сразу кому надо и куда надо. Я заперт. От этих мыслей до странного… спокойно.       Мир кажется чужим. Будто обнажается второе дно. Никому нельзя доверять. Себе нельзя доверять. Дьюк — хер пойми кто. И вшивый бокс как чужой. Может, со стороны я и правда пялюсь. — Доберман? — Отвали.       Память остывает быстро. Воспоминания нечеткие, как старый сон. Ни хрена не ясные обрывки. Слова врезаются сильнее: Фишборна, Полковника. Остается только обсасывать чужие фразы, гонять их в больной голове так и сяк. — Где все? — На тренировке. Скоро квалификация. — А ты сачкуешь? — Тебя встречаю…       А он и не протестовал. По морде вижу. Полковник подонок. На хер его и на хер Дьюка.       На койке пакет со свежей формой, воняет и сушит ноздри хлоркой даже через полиэтилен. Сбоку шлепнули бирку с моим именем. Вот я и дома.       Остаётся только содрать ботинки и залезть на верхнюю койку на свое место. Тут важно успеть раньше, чем Дьюк опять раззявит рот. — Ты напал на хозяина? Нахера?       Ну, теперь уж, вероятно, чтоб загрызть себя мыслями, как Йен умудрился уцелеть. — Я? На… Хайдигера? — А ты не помнишь? Шутишь?       Я отворачиваюсь к стене. — Ты его бутылкой, вроде, по голове огрел. А потом пропал. Наши между собой уже тебя списали. Решили, Хайдигер «перо» заменит точно после того, как ты его чуть не прикончил.       Сказали «наши», конечно, не так. Сказали наверняка: «Найдет себе «пиджак» для траха новую игрушку, а ублюдка отправит на успокоение и в печь. Не стоит левый отсос таких рисков: связываться с психопатом». — А Хайдигер в эти дни приезжал? — Я не видел. — Дьюк сдержан и сосредоточен. Он тоже не знает, чего от меня ждать. — Доберман, ты ничего сказать не хочешь? — Хочу. Потеряйся. Дьюк мнется. Спиной чувствую. — Меня даже, вон, наградили «зажигалкой».       Шокер. Это интересно, может пригодится. Я устал загадывать, что из творящееся ерунды может оказаться полезным.       От перегородки слышится писк электронного замка — значит, в боксе «лишний». «Своим» с тренировки рановато, стрелка часов даже за полдень еще не переползла.       Я загадываю, чтоб был «пятнаш», но заходит Полковник и сразу командует Дьюку: — Потеряйся.        Подслушивал. На секунду мы будто становимся сообщниками.       Дьюк вообще несчастный. — Сэр, никаких прецедентов. Ни драки, ни агрессии. — Выйди, — стальным голосом повторяет Полковник.       Сам же приставил, сам выпроваживает. Как-то непоследовательно. Стареет. — Доберман.       Быстро он с Дьюком управился. И я ему тоже на один зуб. — В карцер? — За что? — удивляется Полковник. — Вроде ж не дрались. Посажу — потом замучаюсь бегать умываться. Сначала твой хозяин приедет, слюной начнет брызгать, потом нажалуется, еще КОКОН подтянется, не дай бог. С дерьмом меня смешает. — Тогда что?       Каждый из нас тянет время. Я не знаю, кому легче. — Хотел спросить. Что ты помнишь?                    Берет быка за рога. А у меня нет сил. — Вас.       Я устал. И эта усталость не проходит даже после четырнадцати часов сна. В больнице, связанному по рукам и ногам, там больше и делать-то было нехер. Лучше б Факел меня добил, ещё в тот раз, когда выпал случай. А теперь остаётся только тащить самого себя за шкирку к финалу. — Меня когда?       Не идиот ли? Смешно. Мне хватает сил только закашляться. — Вам песчаная сколопендра заползла в тарелку. А вы трындели с Открывашкой. И увидели только когда почти ложку ко рту донесли. — И каково это?       Наверное, я бы и не задумался, если б он не спросил. — Дико. Как с чужих слов. — Да. Чужие слова. — Полковник невесело усмехается. — Трудно разобраться в чужих словах. Фрэнк говорит, ты убил Кристу ради своих экспериментов. А ещё, что он убил тебя. И что это ради твоего же блага.       Я-то думал, старик умеет только командовать: встать, смирно, бегом. Оказывается, он умеет сомневаться. — Знаешь, я многим обязан тебе. Но мне не давало покоя… Как вышло, что ты стал Доберманом? А если Фрэнк прав, и все правда… Все это так близко. Почти никакой разницы. Выходит, я никогда тебя не понимал. Разве я могу тогда судить, что будет лучше? Фрэнк понимает. Может, даже лучше, чем он сам думает. — Не я. — Что? — Вашу девку убил и все остальное — не я. Я этого не хотел. — Ну да. — Полковник трет переносицу и чуть ли не извиняющимся тоном добавляет: — Я вас все время путаю. — Я тоже не понимаю. — Пусть старик утешится. — На месте вашего Микки я бы сбежал. Далеко. Дрожал бы первое время, выползал по ночам, оглядываясь, но потом начал бы новую жизнь. Если бы имел на это право. Если бы был… Настоящим. А ему — нужны трупы. Месть. Один труп уже есть. Будут остальные. Думаете, вы, Фишборн и он — в финале заживете счастливо? Не думайте. Я его слышу, и поверьте, сэр, он убьет вас всех. Зарежет ночью, вытолкнет на трассу, столкнет в шахту лифта. Поулыбается, а потом все закончится: быстро и болезненно. Ваш план — просто мусор. Я бы даже, пожалуй, на это посмотрел. Но мистеру Фишборну похер, сдохнет он или нет. Да и я неважно в каком сезоне словлю пулю, не в этом, так в следующем — тут одна дорога. Но Йен и Рори, понимаете? Зачем им в наш клуб самоубийц?       Полковник усмехается: — Я бы сказал, ты сегодня слишком разговорчив, но ты всегда любил почесать языком.       Дьюк неловко скребется в коридоре по ту сторону переборки жилого бокса. Полковник не слышит, а я слышу: как будто поликарбонатные щитки цепляются об железо. Или не Дьюк? — Иди к Хайдигеру, расскажи ему все. Пусть продаст тебя, сдайся. Мистер Фишборн не блефовал. Я подписал отказ. Теперь Рори по закону — его. Один звонок и…       Он мог и не говорить. Еще в наш последний разговор в госпитале я не учуял в словах Фрэнка Фишборна ни грамма блефа. — Думаете, я протянул бы на арене семь лет, если б сдавался просто так каждому ублюдочному засранцу? — Думаю, ты прекрасно знаешь, когда и кому надо сдаться, — говорит Полковник. — Ты вовремя «сдался» Хайдигеру, и он много раз благополучно вытаскивал тебя из дерьма. Но Хайдигер сдулся. На самом деле ты выживал семь лет, потому что правильно принимал решения. Знал, когда нужно подыграть, когда кем пожертвовать, как обойтись малой кровью. И ты должен четко осознавать, сейчас малая кровь — это сдаться.       Если уж кто и болтлив сегодня чрезмерно, то это он, а не я. Шорох у переборки стихает. Может, кто бы там ни был, устал слушать наш треп.       Полковник невозмутим. Меня так и тянет зарядить кулаком по его сухой морщинистой роже. Но даже синяк у него под глазом не изменит того, что он прав. — Нихрена вы не знаете обо мне, — сообщаю я Полковнику. — Думаете, прибегу с поджатым хвостом? Не прибегу. Если уж один раз облажался, когда попросил именно вас присмотреть за Рори, то в задницу здравомыслие, буду лажать по полной. Так и передайте. И пошел ваш Микки тоже в задницу. Думаете, Дьюк с одной «зажигалкой» меня остановит? Я сам прикончу вас всех.       Разумно ли бросать вызов, когда кроме слов в загашнике ничего нет? Не знаю. Меня захлестывает внезапная волна ярости. Нашей общей ярости. — Ну да, — спокойно подтверждает Полковник, и на секунду кажется: он сдерживается, чтоб не улыбнуться, — конечно. Прикончишь.