White R

***

— Где ты? — Уточняет Рон. — Два ночи. Я не мог дозвониться. Йен, почему ты молчишь? — Извини, — Хайдигер рассеян и извинение роняет лениво, будто мимоходом вытирает рот салфеткой, — я за рулем. — За рулем? Нет, стой. Только не говори…       Рон хочет казаться серьезным, но не может удержаться — зевает. Серьезность сдувает как ветром. — Ты же не собрался?.. Вот черт. Йен, послушай. Ты знаешь такого — профессор Роджер Рашшфорд? — Да.       Проспект по ночному тих и пуст, одиноко мигают светофоры. Редкие машины несутся так, словно спешат в убежище. Дома возвышаются темными глыбами, мосты тянутся над рекой обглоданными ребрами, и танцующий в свете фонарей снег кажется единственным неунывающим живым. Первый округ на горизонте мерцает ореолом света. Там жизнь не замирает никогда. — Да? А вот уже нет. Йен, он убил его. — Кто? Кого? — Доберман. Твой Доберман убил Рашшфорда. Мы вчера нашли труп. — Почему? Зачем? Откуда ты… — Хайдигер умолкает, но тишина не приносит облегчения, и вопросы лишь множатся. — Так, а кто «мы»? — Я и… Фрэнсис Фишборн. Я говорил тебе. — Да. А Рашшфорд при чем? — Фишборн думал, Доберман пойдет к Рашшфорду. И знаешь, он, видно, пошел. Только не поговорить. Доберман… Знаешь, с ним не все чисто. И бутылкой он тебя огрел неспроста. И сбежал не просто так. Трудно объяснить… — Я знаю.       Даже в городе дороги замело. Хайдигер может только гадать, что творится на загородном шоссе, и опасения заставляют его взять из гаража отцовский внедорожник. Семь сотен лошадей под широким капотом и полный привод. Железный контроль над ситуацией — все как любит отец. — Я тоже поговорил кое с кем. — Да, — Рон, очевидно, не понимает, но объяснений не требует, а у Хайдигера нет сил пересказывать. — Йен, он опасен. Очень. Доберман не в себе. Он может тебя даже не узнать. — Может. — И все? Черт, я не смогу сейчас рвануть к тебе. Дождись утра. Вместе проверим. Хватит! Остановись! Мне одного трупа за глаза. — Ничего не случится.       Наверное, Рон прав. Жаль, ночью думать рационально не получается. Хайдигер перестает даже пытаться. — Это — Алекс. Ничего он мне не сделает. — Йен, — чуть ни стонет Рон, — да не сходи ума. Послушай, дождись утра. Куда он денется? — Куда угодно. — К черту! Я буду счастлив, если он сгинет к черту не пойми где. Йен! — Это просто Алекс. Я сам. — Ночью все звучит пафоснее обычного. И оба они уже на пределе: динамит, спичка, бум. — Ничего необычного. Я просто метнусь проверить, не буду тебя дергать, не все ж тебе… — Хайдигер старается говорить буднично, а выходит жалко, будто подросток пытается объяснить, почему не вернулся к ужину вовремя. — Брось. Это Алекс. Не первый день знакомы. Разберусь. — Ты сам себя не слышишь, — говорит Рон. — А если он тебя убьет?       Глупый вопрос — «если». — Значит, убьет. — Так просто? — А может, его вообще там не будет. — И это тебя пугает сильнее. — С чего ты взял? — Да по голосу слышно, — мрачно говорит Рон тоном «все-с-тобой-ясно». — Йен, давай ты просто… Не будешь. Все это делать. И мы заявим в КОКОН, в полицию о побеге гладиатора с арены. Это безумие какое-то. Я тебе помогу чем смогу, ты же знаешь. Ты можешь на меня рассчитывать. Вместе мы вырулим. — А Алекс? — КОКОН решит, — коротко говорит Рон.       Готовая эпитафия: «КОКОН решил».       Хайдигер пытается представить, что все и правда хорошо. Он, отец, Рон, Пэм: вместе на одном ужине. Может, Пэм и Рон поладят. Может, отец его обнимет. Скажет, что наконец-то он, Йен, дорос до президентского кресла. Показал стойкость и здравомыслие. Будет красивая сервировка, приятная музыка и дорогое вино. Все это ближе и реальней, чем кажется. А Доберман исчезнет. В лабораториях или карцере КОКОНа — какая разница. Спустя недолгое время то, что от него останется, можно будет упаковать в черный мешок и сдать в крематорий. — Йен, не надо! Не делай глупостей! — Голос Рона хватает, душит, тянет. Если бы у голоса были пальцы, на шее Хайдигера остались бы синяки. — Ты думаешь, я не понимаю? Да думай что хочешь. Можешь считать меня мразью. Но между Доберманом и тобой я выберу тебя! И если Доберман опасен… — Не надо. Хорошо, я согласен. — И если правы философы, что свободен лишь человек, могущий позволить себе не лгать, то Хайдигер повязан цепями по рукам и ногам. — Я возвращаюсь. Впереди тоннель — связь барахлит. Обсудим позже.       Звонок обрывается. Воображаемый отец — хмурится и закатывает глаза, будто иного не ждал. Воображаемый Рон доволен. Он уберег друга и готовится к счастливому финалу. Воображаемая Пэм — молчит.       «Неужели наша свадьба и я сама так мало для тебя значили?»       Бросить Добермана — все равно что плюнуть в нее. — Я собираюсь сделать кое-что безрассудное, — шепчет Хайдигер.       Лицо Пэм проясняется.       «Давай».