White R

***

— Где он? — В карцере. — А Пэм? Я имел в виду… — Хайдигер трет лоб. Имя вертится на языке, — мисс Рейгер? — У вас, — удивлятся Дэниел, словно где ж ей еще быть, — отвели в штаб-квартиру, медики обследовали, говорят — не задело. К нему? Или к ней?       Хайдигр вздыхает. И внезапно осознает, что он на арене, хотя в упор не помнит, как добирался. — К обоим.       Пэм ходит. Наивысшее проявление волнения. За все время, с детства, Хайдигер видел не больше трех раз, как она ходила из угла в угол, нервно растирая ладони. — Давай так — я сама виновата. Не рассчитала.       Ни «здравствуй», ни «доброго утра». Хайдигер слушает Пэм, а смотрит на девочку, ползающую по кожаному дивану. — Это… — Никто, — говорит Пэм, — пока никто. Йен, тебе придется решить. — Это она?.. — Рори Райен, если тебе интересно. — Дорогие брендовые туфли на шпильках с острыми лакированными носами сиротливо валяются у дивана, как будто их сбросили и нечаянно пнули. Вот это уже точно в первый раз. — Йен… Тебе интересно? — Отец будет счастлив. Пэм хмурится. — Не пытайся за ним спрятаться, — требует она, — говори за себя. Боже мой, как вы меня замучали… — А Доберман? Зачем ты к нему?.. Приехала…       На девочке розовый комбинезон и нелепые крошечные башмачки. Она как контрольная точка на трассе чекпоинтов — притягивает внимание. — Потому что твой Доберман тоже прячется. За этой вашей ареной. Каждый из вас, идиотов, забыл, что не имеет значение, как хорошо ты прячешься, если другой не ищет. Йен. Ты думаешь, мне просто? — Ты не разговаривала со мной год. — Да.       Пэм садится на диван. Ребенок заползает к ней на колени, как большая розовая кошка. — Мне хотелось вытащить вас. Обоих. Знаешь, поставить друг перед другом. И столкнуть лбами — покрепче. Чтоб головы треснули. Чтобы все наконец закончилось… Однажды он мне уже признался.       Хайдигер смотрит, как длинные пальцы Пэм с аккуратным маникюром убирают неряшливые завитки волос с детского лба. — Доберман? — Да. — И что он сказал?       Предположить жутко. Доберман может скалится, рычать, хихикать, как гиена, и слова у него чаще поганые. — Год назад. Даже больше. Что он тебя любит. Я спросила в лоб. И он… Не успел увернуться. И я тоже не успела. Он своим признанием навылет прошил. А потом… Посмел… Вы оба. Сделать вид, будто ваша интрижка — ерунда, мелочь, и ничего не значит. И больно мне не было. Расстроенные планы свадьбы ради ерунды, выходит? Неужели ты так мало меня ценишь, Йен? — Доберман любит, — рассеянно говорит Хайдигер. Даже звучит странно. Вроде «сухой воды». — Пэм, я… — Успокоился, — подсказывает Пэм. — Все под контролем, как ты любишь. Держи.       Хайдигер не успевает среагировать — теплое тельце в розовом комбинезончике прижимается к его груди. В мгновение расстояние между ним и ребенком исчезает. Инстинктивно Хайдигер подхватывает ребенка, которого протягивает ему Пэм. Мимолетно касается ее пальцев и понимает, что они совершенно холодные. Девочка хныкает, оказавшись на руках у незнакомого человека. В детских пухлых чертах нет ничего от острых черт Добермана и даже глаза не голубые. — Твоя копия, — уверенно говорит Пэм. Хайдигер не замечает сходства в упор, но решает не спорить. — Можно воды? — В графине. В баре. Извини, я… — Хайдигер по привычке хочет развести руками и не может. По крайней мере без того, чтобы девочка не упала на пол. Сама она вообще не держится, даже не цепляется за шею. Кажется, стоит опустить руки, и тельце провалится куда-то вниз и исчезнет, будто в элитном вип комплексе сделан подпол — в лучших традициях фильмов ужасов — со скрипучей деревянной крышкой, куда можно сбросить хлам. Хайдигер крепче сцепляет руки в замок. — Ничего, — быстро говорит Пэм, словно боится, что житейское прощение неверно истолкуют, — я… — Сама? — Да. Ничего. — Но ты?.. — Да, в порядке. — Точно? — Конечно. — Хорошо… — Если надо… — Нет, — восклицание выходит чересчур раздраженным и громким, Пэм улыбается. За мягкой улыбкой можно спрятать многое, — ничего не надо. Я же сказала. Я посижу, приду в себя. Подожду такси. Не хочу после успокоительного за руль. Иди.       Хайдигер выходит, по-прежнему мало что осознавая. Вес живого тела перекрывает прочие ощущения. Дочь — его настоящая живая дочь, как будто это возможно, не сон и не алкогольный бред, — пытается вывернуться из рук, потом успокаивается, наверное, устает и затихает. Недовольное хныканье становится совсем тихим. Куда идти — Пэм не уточняет. Но Хайдигеру кажется, в этот раз они с ней подумали одинаково, совсем как в старые добрые времена.

***

— Что с ним? Сердце? Это приступ или?.. Что?       Дэниел думает о своем счете в банке. Пытается вспомнить, сколько лет он уже на арене. Наверное, пара десятилетий точно набежала. После двадцати лет гладиаторов списывают. А он — может уйти. Сбережений должно хватить. Он тратил последнее время деньги очень осторожно — как чувствовал, что катастрофа подкатывается все ближе. — Медики еще не дали окончательного заключения. Возможно, и не дадут. Странный случай.       Доберман, будь он в форме, небось сказал бы: «А хозяин-то спятил». Глядя на ошалевший видок Хайдигера, Дэниел склонен согласиться. Но Доберман, когда очнулся, спросил совсем иное: «Кто вы»? — Психоскан зафиксировал расслоение личностных кластеров. Подскочил пульс, пошла неконтролируемая синхронизация. В итоге, его пришлось усыпить, пока процентовка не подскочила до сотни.       Было ли еще что-то важное? Дэниел трет затылок. Голова болит. Наверное, давление, к перемене погоды. — Можно подробнее?       Хозяин злится, но держит лицо. Нужны живые факты, а ему кидают сухие фразы. Дэниел пытается вспомнить, на какой год работы стал, подобно гладиаторам, мысленно звать нанимавших его «пиджаков» хозяевами. — У Добермана пробелы в памяти и восприятии. Он многое не помнит. Не узнает людей. Не контролирует синхронизацию. Он словно забыл, кто он, где находится и как работать с собственным телом. Не похоже на сердце. Больше на выгорание. Но… — Доберман восемь лет на арене, — осторожно говорит Хайдигер, — критический порог выгорания. — Да. Но раньше я такого не видел, — Растерянность Дэниел испытывает не часто. Сейчас — как раз такой особенный случай. От Добермана проблем больше, чем от обезьяны с гранатой. Но с растерянностью, как со страхом — главное запереть в себе и не заразить другого. Хайдигер и так на взводе. Дэниел старается звучать буднично, почти скучно: — Обычно это агрессия или наоборот. Сидят пялятся в одну точку. Без движения, без реакции. Но чтобы забыть свое имя?       Медики сказали, будет виднее, когда он проснется после релаксаторов. — Мне сразу сообщите, — бросает Хайдигер. На опережение, как противопехотную гранату, — никаких уведомлений КОКОНа о срыве без моего приказа.       Доберман — прототип с уникальной синхронизацией, даже в нынешнем состоянии стоит около шести миллионов. Его жаль потерять, если КОКОН влезет. Дэниел опирается на этот факт, как на сухой кирпич в непролазной грязи, чтобы в здравом рассудке без желания бросить все незамедлительно к чертой матери перескочить через болото творящихся странностей. — Конечно.