White R

Лучше пусть тебя просят, чем благодарят: зависимые полезнее любезных.

***

       В раннем детстве Рон многое не понимает. Откуда у матери на шее фиолетовые пятна. Почему старшая сестра задерживается в школе до ночи и даже уроки уходит делать в школьную библиотеку. Верит матери, что отец «устал», поэтому злится. Что на самом деле он всех их любит.       Мать горячо, до боли, обнимает Рона только чтобы исступленно просить со слезами: «Ты должен быть хорошим мальчиком, пообещай всегда держать слово». Сестра отрывает руки матери от Рона, кричит: «Отстань от него, дура». Уводит на задний двор, брезгливо объясняет: «Ей этот мудак опять обещал исправиться. Не бери в голову». Обычно вспышки любви матери особенно ярки в те дни, когда на ее коже появляются новые фиолетовые пятна.       Потом к Рону приходит понимание — после первых драк в столовой за домашний сэндвич, после сломанного носа, обходных маневров по пути из школы домой, чтобы не достаться шайке вечно голодных соседских хулиганов, цепляющихся назойливо, как комары, что те пятна были синяками.       Отец стареет. Мясокомбинат выжимает из него все соки. К пятидесяти он сухой и тонкий, как лист жмыха, вышедший из-под пресса. По вечерам отец «устает». Засыпает на диване в той части дома, которую было решено называть гостиной, храпит, уронив бутылку, и громко ругается по утрам на затекшую шею.       Сестра сбегает буквально на следующий день после совершеннолетия. Выскакивает замуж так стремительно, что Рон едва успевает запомнить брошенное впопыхах имя ее парня, и уезжает, забрав столько вещей, сколько помещается в один чемодан.       Для соседей это — «сказка любви» и союз любящих сердец. В Десятом округе не принято заглядывать в чужие окна. Может, потому что начинка у всех здешних семей — дальнобойщиков, рабочих и трудяг строителей — одна и та же. Мало кому нравится собственное отражение. Но тогда Рон верит, как будто ему снова шесть. Верит сестре, ее рассказам, надеждам на лучшую жизнь, ее счастью и только потом понимает, что это был самый настоящий побег.        Один из законов вселенной: правда часто оказывается куда непригляднее желаемого. Как фото рядом с картиной. Или вроде агитационных листов про то, что полиция — лучшее место для честных людей, а полицейские — золотые ребята, лучшие в десяти округах.       Рон кривится, достает из зубов застрявшую мясную жилу. Бургеры в местном кафе на картинке тоже куда лучше, чем по правде. Только сидит эта правда по темным углам — глубже тараканов. Сразу не рассмотреть. — Деньги решают многое, — вздыхает Фишборн. — Наверное, — Рон даже не спорит, не пытается строить из себя принципиального. Если бы у матери были деньги на новый дом, или у сестры, или у него самого: сбережения кроме жалованья — разве кто-то из них терпел бы? — Вы мне денег дать хотите? — За услугу, — не берется ломаться Фишборн, — хотя, какая ж это услуга… — Скажете — мой долг?       Вообще-то Рону плевать, и все, чего он хотел: это бургер. А старик точно не торгует бургерами. У него карманы набиты обещаниями. И в забегаловке, переделанной из оцинкованного дорожного фургона, им не место: ни приторным, как облитые блестящей глазурью пончики, посулам, ни самому мистеру Фишборну, похожему на ухоженного Санта-Клауса — с треугольной бородкой, в бежевой пиджачной тройке. На такого так и просится жирное пятно. — Долг. Не ваш. Но всем нам иногда приходится лезть не в свое дело. Назовите это порывом. Посылом… Если больше нравится.       Официантка ставит перед стариком кофейник и забывает чашку. Как милосердное избавление от необходимости глотать вонючий разбавленный кофе. — Так что вам нужно? — Развейте мои сомнения, мистер Янг, — старик счастлив — это ведь счастье, когда тебя, наконец, понимают. И готов раздавать конфеты. Рон помнит, как отец, когда приходил пьяным, дарил ему конфету — одну. И наставительно требовал: «Поделись с сестрой», — вы близки с Йеном Хайдигером. Скажу сразу. Я не скотина. Я не получаю удовольствия в том, чтобы утопить другого благопорядочного члена нашего общества. И я не хотел бы обращать на эту историю внимание КОКОНа… Но… Мистер Янг, позвольте не выбирать выражений. Молодым людям свойственно увлекаться и забываться. Особенно людям вроде Йена Хайдигера легко поверить, что им все дозволено. И я слишком уважаю мистера Хайдигера, чтобы тыкать его носом в груду компоста, собранного на его же заднем дворе, образно выражаясь, но творящееся безобразие надо пресечь…        Фишборн говорит хорошо — длинно. Рон почти успевает доесть, поглядывая на запруженную машинами улицу через пыльное окно. Только образы у него странные. Лучший собеседник тот, кто не мешает. — Может, вы скажете? в чем дело, а я перестану зевать? — По моим сведениям ваш друг, Йен Хайдигер, состоит в неподобающих отношениях с одним из своих гладиаторов. Кличка — Доберман. Вы знали?       Рон жует бургер чуть медленнее, чем надо, смачно глотает. Фишборн не торопит. — Слухи. — Не думаю. — Значит, вы не спрашиваете. — Не спрашиваю.       Обеденный перерыв подходит к концу, и Фишборн как муха над плечом — портит аппетит и не дает расслабиться. — Так что вы хотите? — Защита гладиаторов — наша основная обязанность, мистер Янг. КОКОНа. Ваш друг нарушает закон и пользуется уязвимостью зависимого от него человека. Было бы нежелательно оглашать этот факт. Новый скандал — упаси Бог! Репутация мистера Хайдигера и так подмочена. А мы с уважением относимся к членам нашего клуба, если вы понимаете… Но гладиатора нужно изъять. Нужно… Такое противное слово, понимаю. Но иначе может подняться шум. Поэтому я прошу вас достать доказательства неподобающего поведения. Мистер Хайдигер упрямится и отказывается передать гладиатора добровольно, к сожалению… — Но если вы ему в рожу ткнете: или-или, не сможет, — угадывает Рон, — берете кнут, если никто не жрет пряники. — Так будет лучше. Для нашего Йена. И для гладиатора. Бедняга избавится от сущего кошмара. Такое принуждение это… — Фишборн закатывает глаза, не сумев подыскать нужных слов. — Госпиталь получил заявку — подготовить Добермана к выписке. Он в госпитале пока, бедный ребенок… Вероятно, Йен решил его забрать. Не за горами квалификация. Любое видео, аудиозапись… Дома, на арене, я не знаю, где творится эта грязь… Боже упаси. Теряю аппетит, стоит подумать. У вас, как полицейского, наверняка есть любимые способы… За такую помощь КОКОН и я лично были бы очень благодарны. Хотите о чем-то спросить? — Ага, — Рон по одному вытирает жирные пальцы салфеткой, — долго ждали? — Что? — Меня долго ждали? Я ведь мог и не выйти на обед. Если б завертелась запара… — В прошлый четверг у вас в отделе была проверка. Но вы все равно пришли сюда. И в позапрошлый… Привычка — крепкая штука, — Фишборн лезет в карман, достает кредитку. — Позвольте заплатить, я навязался, потратил ваше время, и, будем честны, испортил обед. Хотя, я заметил, как на кухне жарили бекон. Угли выглядели лучше. Ваша матушка все еще держит свое кафе? Еда матери всегда вкуснее всего. Жаль, это далеко, в Десятом округе. Вы могли бы видеться с родными чаще. — Чаще, — муха, жужжащая за плечом — одно дело. Другое, когда она садится своими гнилыми лапками прямо на нос, — спасибо, мы часто видимся. — Особенно после того, как ваша сестра перебралась на юг. Когда ее благоверного обвинили в продаже амфетаминов. Повезло, что вашу сестру не сочли причастной. Я видел фото — парень такой добряк… И вдруг…       Или залетает в рот. — У вас зоркий глаз.       Рон думает, стоит ли платить самому, смотрит на карту Premium Фишборна и решает, к черту. Один бургер никого ни к чему не обязывает. — Да. Это жизненный опыт. На самом деле, мы часто видим других насквозь. Просто стесняемся плохо о ком-то подумать. Если вы не хотите мне верить, и вам слишком отвратительно видеть Йена Хайдигера таким, проверьте сами. А потом мы поговорим еще раз. Когда вы убедитесь, что я хочу как лучше. Для всех, — старик смеется, Рон готов поклясться, что челюсть вставная. Слишком белые, ровные зубы. — Я даже не заставлю вас извиняться, мистер Янг, наоборот, сам скажу спасибо. Вы кофе не хотите?       Больше чем кофе, Рон ненавидит только свою фамилию. С тех пор, как сестра плакала, сидя на ступеньках крыльца, вытирая слезы подолом красной шерстяной юбки. А отец пнул ногой ее в спину и рыгнул: «Пшла». Это челлендж — терпеть ненавистные вещи, чтобы не пугаться правды, о которой поет Фишборн. И не верить всему подряд. Рон подставляет пустую чашку Фишборну под нос и говорит: — Хочу.