White R

***

      — Кто-нибудь! Ноги!       Стив беспомощно оглядывается. Открывашка оказывается расторопнее, кидается вперед, ныряет за ширму. В мелькнувшем просвете Стив видит Микки с руками в крови и поднятым скальпелем. Солдат перед ним на столе бьется в агонии. Худая медсестра с алебастровым лицом и впалыми щеками не может удержать корчащееся в предсмертных муках тело.       Ширма возвращается на место, отделяя жалкий закуток палатки, названный «операционной» от «стационара». Разное название, а содержимое — один в один.       Повсюду, куда ни глянь, обугленная кожа, головы, замотанные бинтами, кости, торчащие из окровавленных обрубков рук и ног. Металлические тазы с красной от крови водой, рваная, измазанная грязью и кровью форма, снятая ловкими пальцами алебастроволицей и брошенная в углу палатки в кучу. За стонами, хрипами, глухими подвываниями не слышно звуков с улицы. И кажется, другого мира не существует.       У самого Стива — жалкий порез. Наверное, дело в точке зрения. Дрон слежения взрывается у Стива над головой, отлетевший винт до кости пропарывает руку. И в тот момент Стиву кажется — это серьезно.       Микки не гонит, но смотрит мельком, кивает: сядь, жди. И уносится прочь, на звук булькающих хрипов. С таким звуком сворачивается кровь в горле, когда из нутра рвутся с кашлем темные кровяные сгустки. Стив знает — разное доводилось слышать и видеть.       Открывашка мнется: ему не по себе, он жалеет, что притащился за компанию.       Раненая рука по-прежнему перетянута жгутом и замотана тряпками. Микки не успевает ничего сделать, ничем помочь. Но сейчас, глядя на куцые обрубки человеческих тел, раскиданные по койкам, его собственная рана, Стиву больше не кажется серьезной. — Ноги!        Открывашка, чертыхнувшись, подрывается с места.       В итоге, Стива зашивает другой врач. Стягивает разъехавшиеся края раны и просит поберечь руку.       Открывашка возвращается с белым лицом, забрызганный чужой кровью, бормочет: — Ну его нахер. — Брось, — говорит Микки из-за спины. Волосы у него мокрые, как будто он опрокинул на голову стакан воды, — не в первый раз же. Отлично справился. Стив? — Отлично? Ты его как свинью на столе разделал. Одно дело в бою, а другое — вот так…       Открывашка бормочет под нос, но без претензий, больше для себя.       Стив встает и чувствует неловкость, что своей ерундовой раной отнимает у людей время. — Пустяки… — Пошли-пошли, — Микки протирает очки, — посмотрю, или знаешь… — санитары у него за спиной из «операционной» выносят окровавленные тряпки, — лучше тут жди. Крови много было? — Ерунда. Перетянул быстро.       Открывашка не уходит, хотя долг вроде выполнил — проводил раненного товарища до санчасти. Вздрагивает, когда Микки мимоходом хлопает его по плечу, хрипит: — Не, не, ты ко мне, сука, вот этими руками даже не прикасайся… — Там бедняге взрывной волной половину униформы вместе с ремнем, змейкой и пуговицами в живот вдавило и с кишками перемешало, — устало поясняет Микки Стиву. Из холодильной камеры выуживает пластиковый мешок с физраствором, сует Открывашке, требует: — Держи, — колдует с иглой и пластиковой трубкой, сооружая капельницу, — южные кварталы так и не взяли? — Не взяли. — Мест нет, транспорт только к вечеру ждем. Не знаю куда новых класть… На землю разве что. — А дальше проще, — ядовито сообщает Открывашка, — открою тебе секрет — дальше высота. Жилой район, и в каждом доме, на каждом этаже по снайперскому гнезду. На подступах — пока шли растяжки, «прыгунки» был какой-то шанс. А дальше нам уже бить будут сразу в голову навылет. Возиться не придется. — Не придется…       Белые капли бусинами скатываются по трубке.       Стив смотрит, как серая игла прячется в голубой венозной жилке на его руке и впервые за много дней чувствует усталую дрожь в груди, словно трепещет и надрывно сбоит сердце. Микки берется за запястье, считает пульс. — Ложись. Располагайся. Придется остаться. У тебя болевой шок. — Дрянное дело. Открою вам секрет, лучше сдохнуть, чем в этом могильнике валяться, — тянет Открывашка, ерошит жесткие как проволока припорошенные пылью волосы и вдруг решает, — тогда тоже останусь, присмотрю, — словно его кто-то спрашивает.       Вечером молчаливые санитары один за одним выносят раненных. Урчат моторы, транспорт, набитый искорёженными телами, уползает по занесенной песком дороге куда-то вдаль, на большую землю.       В палатке становится тише. Остаются только «неудачники» — как их сразу окрестил Открывашка. Отделавшиеся легкими ранами, не заслужившие, чтоб отделаться от пустыни так легко и уехать домой живыми, получать заслуженную грамоту за отвагу и пособие по инвалидности.       Сам Открывашка спит, привалившись к опорному столбу палатки. Микки садится на соседнюю койку. Под запавшими глазами у него, даже сквозь загар, проступают черные круги. — Я думал, ты меня тоже отправишь, — признается Стив. — Нас полковник повесит, если будем отправлять в тыл с таким. Хотя, может, и пускай бы. Этих залатаем, тебя залатаем… Снова штурм, снова по-новой. Кому-то поможем, кому-то не успеем. И так каждый день. Насмотрелся по горло.        Микки проверяет повязку. Он раздражен и зол. Вроде не ранен, но Стив отчетливо видит, хоть и не врач, что у Микки тоже шок. — Сколько мы здесь? Год? Два? Сколько здесь уже умерло? Я их помню, Стив. Многих помню. А кажется, только вчера прибыли…        На самом деле, как бы медленно не тянулось время, прошло только девять месяцев. Стив подсчитывает в уме, но вслух не говорит. Потому что правда Микки сейчас не нужна. А может, напротив, нужно верить, что прошли годы, и ужаснуться еще сильней существованию вещей, к которым невозможно привыкнуть. — Слишком долго. Не помню. — Да, — Микки понижает голос, — иногда я представляю, каким будет день, когда мы сможем вернуться домой. И хотя тут все дни как один, я все равно, веришь, не могу себе представить… — Открою тайну, не только ты, — сонно ворчит Открывашка. Один глаз у него — узкая щелочка, второй все еще спит, — я тебя понимаю. В этом могильнике минуты будешь считать. Я тут сам — хер бы остался. А ты еще переживаешь. О таком, парни, лучше не думать. — Джонни прав. Ты не можешь всех спасти, — говорит Стив. И Микки съеживается, будто у него из груди выпустили воздух. Открывашка важно кивает, выпятив нижнюю губу, — зря себя пытаешь. Только если правда сумеешь запихнуть мозг в новое тело. А иначе никак. Ты не Бог. Брось думать об этом. Мы — солдаты. Это мы должны спасать. А не нас. — Ну, или, хотя бы, с нами не должно быть слишком много возни. Штурм — медчасть — ящик. Отличный конвейр, — нервно смеется Открывашка, и, глядя, как бледнеет Микки, будто уже сидит на тех самых ящиках, Стиву кажется, его слова не значат вообще ничего.        Они уходили из мирной жизни цепочкой. Военные сказали бы — в плотный стык. Один за одним, в одном призыве, из одного и того же полусонного пригорода Ричфорда: первым — Открывашка, потому что поверил агит роликам и повелся на обещанный дармовой паек и жалование. Потом — Стив. Нужны были деньги и ощущение отданного долга. Подтверждение, что отпрыск адмирала Райена способен сделать карьеру на военном поприще и не посрамит деда.       «Внезапная» война уже отгремела. Последние очаги сопротивления гасились легко — и рассказывали об этом так же легко, между делом, в перерывах между выпусками погоды и новостями о спортивных кубках.       Стив шел не на войну. Он уходил из. Прыгал в последний вагон уходящего поезда, вырваться из тихого пригорода с милыми соседями, где стоит начать восхищаться садом местного дантиста, влюбиться в девчонку, и считай, ты пропал. А о войне вспоминали все реже. Никто даже не считал, что она продолжалась — так, операции местного значения по зачистке. Контракт на год с продлением казался хорошей возможностью. Стив не знал, куда его пошлют, но в то время был согласен на все.       Тогда же, в приемной коммиссии Военного Управления, он встретил Френсиса Фишборна, которого в армию «сдал» отец — воспитать характер, как пояснил Фишборн. И тут же заверил Стива, что ни в одну из горячих точек их не пошлют, да и вообще к зиме все должно быть кончено. Даже с Каар-Азисом, засевшем занозой на границе территории Альянса.       А Микки появился последним. В Университете генной инженерии он оканчивал магистратуру по специальности биоконструктора, разбирался в хирургии и оказался приписан к полевой медчасти.        Сам Микки о себе трепаться не любил, а ставшее известным о его прошлом рассказал Фишборн, который с Микки оканчивал один факультет и был знаком, вроде бы, по научным проектам.       Команда подбиралась хорошая. Случай свел их вместе и расставил пешки на удивление удачно. Стив так считал до последнего…        «Принцесса» Френки Фишборн получает рану первым, отхватив пулю в икроножную мыжцу, когда в один из дней конвой с армейским барахлом попадает под обстрел.       До лазарета Фишборна взвод тащит всей оравой. Настоящий боевой огнестрел для всех пока еще в новинку. У наспех сколоченных деревянных бараков, часть отсеивается, внутрь вваливаются только Стив и Открывашка.       Хирург заставляет Фрэнки положить раненную ногу на подставку. Открывашка ржет, говорит, тот похож на кобеля, приготовившегося отлить.       На счастье Фишборна, пуля проходит насквозь, не задев кость. — Два кубика детрозола и валиум на ночь, — говорит хирург Микки, когда заканчивает бинтовать. Тот кивает.       Фрэнки лежит бледный, с испариной на лбу, но пытается шутить. Открывашка в качестве утешительного подарка оставляет ему пачку сигарет. Стив кладет на прикроватную тумбочку свежий журнал. На военной базе с досугом сложно. Самому Стиву больше не хватает пива, и скучает он, в основном, по хот-догам. Но Фрэнки жадно глотает все журналы и книги, до которых может дотянуться.       Микки отходит в дальний угол палаты, роется в шкафу. И пока Открывашка восхищается тем, как легко Френки умудрился отделаться — молчит.       А ночью, сменившись с поста, Стив идет в казармы длинной дорогой и видит — в мусорных баках у сетки забора, уголок журнала, торчащего из-под обьедков.       В голову сразу невольно закрадываются мысли о выброшенных вещах покойника. Представить, что Фрэнки умудрился затесаться в покойники из-за простреленой ноги — невозможно. Но на войне бывает всякое. Стив решает проверить.       Дежурный солдат в госпитале пропускает «по дружбе». В коридорах стоит тишина. И лишь ближе к палате Фрэнки слышны тихие глухие стоны, похожие на гул воды в трубе. Фишборн, несмотря на на поздний час, не спит, скорчившись, он с тихим завыванием грызет уголок подушки. И даже Стива замечает не сразу, а заметив, пытается отвернуться. — Больно, — тихо жалуется он сквозь зубы, словно оправдываясь, — а ты что тут забыл? — Тебя услышал, — Стив мнется, не зная, что делать, — херово? Позвать, может, кого? — Не надо. Микки посмотрел, сказал — все нормально. Вот, даже оставил…       Свет дежурной лампочки из коридора не достреливает вглубь палаты, но за окном вышка — освещает территорию базы на манер маяка. Стив присматривается. На белой марле рядом с койкой жестокой издевкой аккуратно разложены шприц, жгут и две ампулы с надписью «Детрозол». — Тебе же вроде должны были вкатить дозу на ночь? Я сам слышал. — Микки сказал, не надо, — упрямо повторяет Френки, — он смотрел. Оставил на всякий случай. — А надо, чтоб ты подушку сжевал? Или сам себе воткнул иглу, если судорога пойдет? Дрожащими руками, в темноте?       Фрэнки возражает, но Стив выходит, даже не пытаясь слушать. Находит дежурного санитара. Тот бредет в палату злой и зевающий. Ставит насупленному Фишборну укол и уходит досыпать.        Утром за завтраком Микки рассеян и удивлен. — Правда? На тумбочке? Не может быть. Должно быть, забыл, — отвечает он на претензии Стива, — обязательно проверю. И улыбается — виновато, но у Микки все улыбки выходят немного грустными и слегка виноватыми.       В своих круглых детских очках Микки вообще напоминает Стиву персонажа — симпатичного ботаника из какого-нибудь подросткового юмористического сериала, которые крутят в субботний утренний прайм. Слегка неловкий и тихий, достаточно красивый, чтобы не портить кадр, в меру смешной, и с твердой четверкой по всем параметрам, чтобы не затмевать главного героя. — Ты нарочно оставил обезбол рядом с койкой. Не включай дурака. Зачем?       Микки пожимает плечами, печально улыбается в своей манере, и уходит, так и не сказав ничего, кроме дурацкого «забыл». И если кто остается в итоге обиженным и обозленным, так это Фрэнки Фишборн. — Никто тебя не просил вмешиваться, — шипит он, когда Стив на следующий день заходит навестить, — Микки лучше знать. Если сказано — не надо колоть, значит — не надо. — А надо было — оставить тебя пялится на обезбол и дальше поливать подушку слюнями? — Не твое собачье дело. Если Микки сказал… Стив закатывает глаза. — Да он нарочно. Ты ему в тарелку что ли плюнул? Очнись. Он нарочно тебе не сделал укол и оставил на ночь валятся в судорогах. А потом закосил под дурачка и сказал, забыл. — Не твое дело, — упрямо повторяет Фишборн, — Микки — гений. Он не забыл. Он просто знает лучше всяких идиотов, как надо. Если он что-то сказал, надо делать так, как он сказал. А ты сука, лезешь. Теперь из-за тебя ему могут объявить дисциплинарное…       Стив не думает, что есть причина, почему раненного человека надо оставить без помощи, но Фрэнки Фишборн — кремень в своей слепой вере обожания. Достучаться до него невозможно. Стив машет рукой. — Думай, как хочешь…       Когда Фишборн ходит за Микки хвостом с первого дня в «учебке», делится вещами, пайком — Стив думает, дело в обыкновенной дружбе бывших сокурсников, которых армия сплотила еще сильнее. Но сейчас видит, положение дрянь. Потому что в словах Фишборна бесконечное слепое обожание, едва ли не поклонение, поколебать которое не могут даже часы изматывающей боли, на которые Микки его обрек. — Просто интересно. Он тебе жизнь спас? Или из пожара вытащил? Или что?        Но Фишборн отворачивается к стене, не желая продолжать разговор.