White R

Свой небесный свод каждый чинит в одиночку

***

      Дьюк заходит рано утром. Рыжие лучи нового солнца красят его кожу в мерзкий песочно-бронзово-морковный цвет. Жалюзи на окнах подняты. Ночью мне мешал свет дежурных фонарей на здании соседнего КПП. С рассветом — солнце.       Действие ночной дозы детрозола на исходе. Новую дозу дежурный санитар колоть не станет — будет тянуть до указки врача. Дожидаться, пока тот придет, прозевается, оживет, забегает — еще два-три часа жгучей боли.       Дьюк проходит, осматривается, как будто впервые в убогой обшарпанной, выкрашенной в болотный цвет палате с битой плиткой на полу и потолком в ржавых разводах, садится в ногах и говорит: — Не расстраивайся, может, скоро свидимся.       Сентиментальность — это не его. Но он знает, сейчас дело дрянь. И я знаю. — На том свете, что ли? — На койке. Рядом ляжем. Как колбаса на гриле. Хозяин с катушек слетел, или по башке ему прилетело, хер поймешь. Сказал, продаст всех. Но, чую, напоследок пару-тройку наших еще отправит поджариться. Чтоб запашок горелый пошел…       Дьюку только б пожрать. — Подъезжай, как раз койка освободится. — Не ссы, — отмахивается Дьюк. — Че тебе, впервой? Такие суки, как ты, не подыхают.       Ублюдочный Факел. Дьюк — не лучше. — Слепой ушлепок, на «железке» — прикинь, в голову не попал. С пяти футов. Даже ссыт, небось, мимо сортира. — Факел? Факел, да… Ну, тут как посмотреть. Так ты еще, может, сам его прихлопнешь. А если б он тебе в голову попал — уже без шансов.       Дьюк такой же слепой, как гребаный Факел. Какие тут шансы? Швы болят, словно их наживую раздирают заново. Врачом в поле зрения по-прежнему даже не пахнет. В соседней комнате играет радио, там тучный санитар, наверное, заваривает последнюю на сегодня чашку кофе и радуется окончанию ночного дежурства. — Ты че притащился? Соскучился? — По чему? Слушать, как ты ночью на верхней койке дрочишь? — убедившись, что лишних глаз нет поблизости, Дьюк вытаскивает из кармана шприц-пистолет с обезболом. Такие кладут в аптечку боекомплекта к обвесу. — Рожа твоя просто примелькалась, лень к новой привыкать.       Укол Дьюк делает мне в шею сам, в руки иньектор не дает — не доверяет. Значит, выглядит все совсем паршиво.       Шприц «отстреливает» пустую ампулу. Дьюк подбирает ее и выбрасывает в окно. Ругается, измазав рукав пылью с подоконника. Отряхивает куртку. Боль тем временем из острой переплавляется в тупую. От второй дозы, которую закачает мне в вены уже врач, возможно, пропадет ощущение, будто всю правую часть тела грызут собаки, и посчастливится заснуть. — Должен будешь, — говорю я Дьюку.       Тот хмыкает, не удивившись: — С чего это? — Кладет руку мне на лоб. Широкая грубая ладонь весит тонну и кажется холодной, как у трупа. — У тебя сильный жар. — Что не заложу тебя. За нецелевую растрату боекомплекта. Руку убери, пока я тебе ее не выдернул и вставил куда-нибудь… — Спасибо, сочтемся, — Дьюк ладонь с моего лба убирает, зато теперь подсаживается ближе, настырно лезет под рубашку. — Покажи, насколько ты дырявый.       Сопротивляться у меня нет сил. Под повязкой все равно ничего не видно. Дьюк наклоняется, ведет носом: — Гной? — Наверняка.       Последние пару дней на бинтах были нездоровые желтые пятна. Врач их благодушно не заметил. Пообещал светлое будущее и ушел, ни словом не обмолвившись, что хозяин, судя по бездействию медиков, так и не оплатил счета на дальнейшее лечение. — Запах плохой уже. — Пойти помыться? — Иди лучше к Хайдигеру, — говорит Дьюк, и если бы я жевал в этот момент, то точно поперхнулся бы, — или давай я схожу… — Нет. — Сдохнуть хочешь?       Серьезный Дьюк мне не нравится. — Что за бред? Зачем Хайдигеру я и этот геморрой? — Сам знаешь. — Не знаю. — Еще скажи, что трахался с ним в бессознанке, — упирается Дьюк. — Не было ничего. — Было.       Хлопает дверь за стеной. Часы на стене показывают четверть девятого. Солнечные лучи почти доползли по землистой плитке до железного остова моей койки. Наверное, доктор Гарнер явился пораньше. — Хайдигер мог бы тебе помочь, — настаивает Дьюк, — если прекратишь кусаться. Ты хоть раз в жизни, хоть с кем-то можешь договориться по-человечески? Хоть с дырой брюхе?       На мой взгляд, дыра — не настолько весомый повод подстилкой стелиться перед каждым, кто может помочь. Йен уже однажды спас меня. Не сделав, правда, нихера, разве что вовремя подвернувшись в момент, когда здравомыслие проигрывало пьяному желанию достать пистолет и пустить себе пулю в лоб. Как не посмотри — отработанный материал. Дьюк не верит. Он продолжает пытаться сопротивляться, как краб, брошенный заживо в кипящую воду. — Уйди. — Что? — Катись, сказал. — Доберман, я… — Пошел вон! — Нельзя! — говорит санитар за стеной так громко, что привставший было Дьюк снова оседает на месте, будто скомандовали ему. Наступает тишина. Потом голос дежурного врача говорит: «Да, конечно». Сканер под потолком пищит, переборка уезжает в стену, и в палату заходит Йен Хайдигер.       Сначала я думаю, уж не Дьюк ли его позвал. Смотрю на Дьюка и по его лицу сразу вижу, визит Йена для него тоже полная неожиданность. Но скорее приятная. Он не замечает, что Йен зол, идет широкими шагами и зубы у него сцеплены. Он не хотел приходить, но его явно пригнала сюда неведомая необходимость. — Пошел вон.       Дьюк быстро встает, освобождая место. Взгляд у него обеспокоено бегает: не такой тон ждешь от «спасителя». — Вон!       Доктор Гарнер испуганно выскакивает из-за плеча Йена. В спешке он промахивается пуговицей, застегивая халат, и теперь выглядит законченным психом со встрепанными патлами и очками, съехавшими на кончик носа. Гарнер хватает Дьюка за руку и оттаскивает в сторону.       Раньше Йен редко опускался до крика. Мы не разговаривали год. Раньше, все время, пока он терся поблизости, я не мог избавиться от мыслей о нем, что будет дальше, и что могло бы быть, сложись все иначе. Каждый день готовился услышать об его свадьбе. Арена требует сосредоточенности. А я, выходя на бой, думал, какого черта Йен снова пропал, и какие дела его не пускают приехать, вместо плана расстановки сил. Это должно было закончиться: ночные вылазки в город, риск словить пулю из-за собственной рассеянности и страх. Что со дня на день все будет кончено. Нельзя жить в страхе. В итоге, Йен уходит. Пулю я все-таки ловлю. А мысли, что было бы, если б все сложилось иначе, и Йен, даже после истории с чертежами, послал бы все к черту — взял да и остался — никуда не деваются. И теперь я лежу перед ним, ставшим чужим, с гноящимися кишками. Забавный поворот. — Где ребенок?       Очень забавный.       Врач и Дьюк отходят подальше. Йен угрожающе наклоняется, но чувствует неприятный запах от бинтов и брезгливо отстраняется — не стоит оно того. — Какой ребенок? — Мой.       Я не знаю. Адрес, который больше года назад дал мне Полковник… Какая-то там авеню или стрит. Кажется, пятьдесят шесть. Или это адрес ночного клуба из рекламной листовки, полученной от прокуренной девицы в стрипбаре во время последнего «выгула»? — Откуда я знаю. Спроси свою жену. — Спрашиваю еще раз. Где мой ребенок?       Йен начинает цедить слова сквозь зубы, явный признак, что вот-вот взорвется. Если только за год не абсолютно все встало с ног на голову. — Не знаю.       Я уже забыл, что там мешают в ампулах обезбола для боевых выходов. Крепкую убойную хрень, способную вырубить нервные окончания, если оторвет руку или удар «титана» разом сломает все ребра. Голова начинает отключаться. Все из-за Дьюка и его дурацкой «помощи». — Как — не знаешь? — Йен выглядит почти испугано. — Что значит не знаешь?       Не ясно, с чего он вообще говорит таким уверенным тоном. — Какой ребенок, мистер Хайдигер?       Если смотреть не на перекошенное лицо Йена, а на плакат о пользе профилактических проверок позади него, на обшарпанной стене, то даже можно представить, что все происходящее — просто галлюцинация. — Наш ребенок. Где ты его бросил? Отвечай!       Йен лезет в свой черный портфель. Охренеть. Неужели за год кое у кого выросли яйца? Момент, жаль, неудачный. Под детрозол-оксид-хер-знает-какой кислотой мне на все плевать, даже если он паяльник достанет. — У двух мужчин детей не бывает, мистер Хайдигер. Вам бы в больничку. Мозги подлечить. — Рот закрой, сука, — вместо паяльника мне тычут под нос какой-то бумажкой, — знаешь, что это значит?       Бланк с голубым вензелем — право собственности. Памела Рейгер в пользу Йена Хайдигера бла-бла-бла… Глаза болят, строчки расплываются. Мне трудно сосредоточиться на сухом деловом тексте, тем более смысл ясен. — Моя жопа снова твоя?       Йен кашляет, багровеет, оглядывается через плечо. — Я — твой новый хозяин. Говори по-хорошему или… — Или.       Уж кого я давно разучился бояться, так это брызжущих мне в лицо слюной «пиджаков». — Ну хорошо, — Йен берет себя в руки, прячет бумагу, поправляет галстук. — Мистер Гарнер, можно вас попросить…       Док подбегает рысцой, предано заглядывая в глаза. Да его сейчас можно попросить станцевать. — Вы сможете к субботе поставить его на ноги? — Так ведь… — такого поворота Гарнер не ждал. Видок у него несчастный, как у застигнутого импотенцией в самый ответственный момент. — Операцию можно провести хоть завтра, а на заживление недели три уйдет, потом курс реабилитации, при условии усиленной терапии, если запросить биореконструкт из Центрального госпиталя… И то не меньше месяца… — Нет.       Умеет Йен сказать «нет». Как кулаком по роже зарядил. — Я не прошу вас полностью вернуть его в строй. Мне нужно, чтобы он смог подняться, взять обвес и продержаться на ногах примерно час. Дошел сам до подъёмников — потрепыхался на арене. А дальше — уже не ваша забота.       Значит, вот как. — Так нельзя. Без подписанного врачебного разрешения гладиатор не участвует в боях, — вмешивается Дьюк. Я даже не заметил, когда его туша возникает за спиной Йена. — КОКОН не одобрит. Это убийство. Вы не можете.       Теперь-то он опомнился. Вот тебе и «сходили» к Хайдигеру. Если я за что и благодарен судьбе, так это за яростное отрицание в глазах Дьюка. Получил наивный жалостливый дурак по лбу от души. — Я не могу, — Йен само спокойствие и уверенность, — он может. — Короткий кивок летит в сторону Гарнера, от чего тот начинает тоже кивать усилено, как божок-башкотряс на приборной панели таксиста. — И, доктор, — вежливый голос чеканит каждое слово, будто режет по кусочкам. Йен неторопливо, смакуя каждое движение, достает портмоне, не спуская с меня глаз, вытаскивает кредитку, протягивает ее врачу. Тот на автомате берет и нелепо застывает с вытянутой рукой, не понимая, к чему этот жест, — не забудьте подписать врачебное разрешение. — Вы не можете, — растеряно повторяет Дьюк, — он же на ногах не стоит. — Разумное использование ресурсов при возросших ставках, — говорю я.       Идея не нова, и весь год, перебирая по словам последнюю беседу, я старался вбить себе в голову, что это нормально. Йен поджимает губы, одаривает меня диким взглядом, и на мгновение мне кажется, он тоже помнит.