Ты заставляешь меня чувствовать себя как-то так

«Вот к чему это неизбежно привело», — подумал Персиваль. Ему было больно от каждого вздоха, он был голоден, замерз и раздет, не получая даже малейшего утешения от своего тюремщика. Он погрузился во тьму своих мыслей. Может быть, это было его заслуженное наказание за то, что после долгих лет скрывания, сопротивления и восстания против того, что требовало от него общество, он был сломлен альфой, как всегда диктовала природа. При этой мысли внутри него что-то оборвалось: отчаяние, смирение, горечь от осознания того, что все его усилия оказались напрасными. К его ужасу, глаза, которые казались сухими целую вечность, заслезились от гнева и горя. Но он не дал слезам пролиться, как не давал им пролиться в те дни, когда Гриндевальд из садистского удовольствия подвергал его пытке за пыткой. О, тот день, когда Гриндевальд вошел в темницу с его собственным лицом и телом, едва не стал последней каплей. Он был потрясен до глубины души, увидев, как его тело принимает естественную позу и манеры альфы, которым он никогда не мог стать, как бы ни старался. Даже унизительные моменты юности, вызванные его биологией, не шли ни в какое сравнение с тем моментом, когда Гриндевальд хвастался, насколько Персиваль Грейвс лучший альфа. Персиваль никогда не испытывал такой ненависти ни к другим, ни к себе. Хотя он пользовался уважением благодаря своей власти и профессионализму на должности директора службы магической безопасности, никто никогда не узнал бы о том, сколько времени и усилий, сколько воли он приложил, чтобы стать не только лучше, но и равноправным. Темный маг полностью уничтожил его работу и обесценил его существование лишь с помощью проклятого зелья и простой игры. Словно умелый взмах руки и нахмуренные от строгости брови — это все, чем он был. И хотя он не хотел чувствовать боль — в конце концов, кого можно винить за то, что он поддался на уловки искусного мага? — его все равно раздражало, что он оставался скованным и неприкрытым. Персиваль давно потерял счет времени, и это само по себе вызывало беспокойство. Вернее, он понимал, что должно быть тревожно, но ему не хватало ощущения спешки. Когда он успел лечь на пол? Он помнил, что сидел прямо, решив быть готовым к следующему визиту и никогда не оказываться в уязвимом положении — не более уязвимом, чем это. Его левый бок онемел от холода бетонного пола, и это означало, что прошло уже немало времени. С его потрескавшихся губ сорвался запоздалый крик разочарования, и тут он заметил, что его тюремщик уже давно не приносил ему воды. Гриндевальд приходил не реже раза в день, даже чтобы принести в камеру миску с водой. Неужели его наконец-то оставили в покое? Жжение в глазах снова вернулось. Он не был уверен, испытывает ли он облегчение или нет. Персиваль Грейвс умрет здесь в одиночестве, а его жизнь, по иронии судьбы, полностью захватит человек, которого он пытался посадить в тюрьму. Возможно, его успех кроется в том, что никто не заподозрил неладное, когда появился альфа с его лицом. Это было все, о чем он мечтал: стать альфой, достойным фамилии Грейвс. И все же… Хотя он упорно тренировался и подавлял в себе все, что могло показаться слабым другим, иногда он мечтал о семье, которой у него не было. Будучи старшим ребенком главы рода, он не допускал никаких мечтаний и прихотей. К тому же, встречая одного альфу за другим с отвратительным характером, совсем не похожим на его воспитанного отца, который всегда уважал его мать-омегу, он потерял всякую надежду найти себе пару. И все же осознание того, что он умирает, так и не сумев дать шанс этим желаниям, причиняло невыносимую боль. Она разрывала его разум, сердце и душу, причиняя боль не только физическую. Агония омеги, страдающего под гнетом отрицания. В этот момент его тело решило предать его, и в глубине живота поднялся жар. Хотя у него не было такого состояния с момента представления, Персиваль распознал первые признаки жара. С ужасом он осознал, что с начала пленения не принимал никаких подавляющих средств. Вот к чему это неизбежно привело — к тому же концу, что и начало. В какой гнилой, позорный хаос все превратилось. Сдерживать слезы становилось все труднее, по мере того как он терял контроль над своим телом. Хотя он никогда не был приверженцем молитв, сейчас он отчаянно молился о том, чтобы смерть настигла его прежде, чем Гриндевальд увидит его в таком виде. Если не это, то хотя бы умереть от обезвоживания при такой жаре. В этот момент он не мог просить о достойной участи в свой последний час, только о милосердии. Как лесной пожар, жар охватывал его. Он стремительно набирал силу, пот капал и скапливался. Он задыхался и глотал ртом воздух, не в силах принять менее напряженное положение. Его кожа казалась слишком натянутой на мышцы, обостряя раны, которые не заживали в отсутствие пыток. Персиваль заскулил от облегчения, издав жалкий звук из разорванного горла, и тут же проклял себя, хотя некому было наблюдать за его страданием. Когда дверь внезапно распахнулась, он был почти в отчаянии. Только упрямство и чистая воля позволили ему осознать, что происходит в эпицентре охвативших его инстинктов. Персиваль почувствовал запах альфы, и это был не Гриндевальд. Он услышал успокаивающий голос. В конце концов его прорвало: холодная рука коснулась его щеки, и последний барьер рухнул, когда его омега начал искать утешения. Слезы полились быстро и обильно. Он не видел, кто это был, и не мог пошевелиться. Тем не менее он начал умолять, наконец сломавшись. — Пожалуйста, — всхлипывал он. — Пожалуйста… Голос успокаивал его, а рука, оторвавшись от лица, стала нежно гладить его по голове. Его волосы были просто отвратительны. Вот о чем истерично подумал Персиваль, но тут же расслабился. Он плакал и плакал, а альфа дышал вместе с ним. Рука и голос оставались с ним, пока тьма не поглотила его.