Сны так бесконечны

      — Грёбаные дымовухи, ебать их. Ребят… вы ведь заметили, что они не то, что с запахом, а ещё и с привкусом… от одного этого вырубает. От чертовщины какой-то непонятной, точно… а над ароматом мертвечины не подсуетились, ведь тут и так её, блядь, дохренища.       Пули для этих мужчин над их головами ещё до момента в сложившейся засаде звучали для них как привычная музыка. От развившейся отравляющей бдительность привычности, вроде этих скорострельных хочется заткнуть уши… а может и отрезать их, но уже после войны? Если их звук будет не только сниться с вызывающими его наглядными картинами из воспоминаний… но в бодрости духа при занятиях своими делами, это будет постоянно преследовать человека. Более плачевная проблема заключится в том, что даже если это и сделать, бесконечные выстрелы останутся в памяти и начнут представляться ей. А из головы так сложно вытащить отвратное… что остаётся держать это до конца дней своих.       — Кончай, кузури-сэмпай, мы поняли, что… собрались выживать нас, как крыс, раз их пули плохо берут? Потрясающе, кто над нами и против нас люди вообще… где она, та правда, за которую стоишь? В спину нас не в силах взять, так надо такое вытворять исподтишка?       Лишь бы это смертельное звуковое исполнение не привыкли слушать над собой и вокруг женщины с их детьми, считая это само собой разумеющимся. В основном они смолоду взрослы умственно, очаровательны снаружи, ответственны по заповедям своих родителей, и оттого понимающие, что есть война и чему напрямую угрожает. Дамы понимают свою слабость против, предположительно, обученных с малых лет бойцов кучи династий военных, ведь наступать будут именно такие. И как бы ни горели душой встать с мужчинами в один отряд, взрастив достаточно смелости не для того, чтобы прослыть героинями в учебниках новейшей истории Японии и всего мира… сохранять себя в живых для продолжения рода наконец-то в глубине души считалось не обязанностью, а целью в жизни. Чтобы род и поколение не были безвозвратно стёрты и забыты с лица Земли.       — Ясно, что из себя их главнокомандующий представляет, раз такое делает в отношении потомков последних самураев — пидорас, и ещё куча производных от этого слова. Суть останется та же, а экспрессия её передачи будет сильнее… который на всё пойдёт.       Старики, пожалуй, тоже не должны слышать громкий звук смерти. И по их рассказам, кои они зачем-то трансформируют в байки и небылицы, рассказывая в соответствующей этому манере, не было сомнений ни у кого — у взрослых, у будущих взрослых и детей, которых необходимо защищать от забвения без надежды возвратиться — что это были выдающиеся люди своего времени. Сильнейшие воины, вырвавшие эмоции страха с корнем, и остававшиеся такими до смерти от ножей, стрел и копий… если прекрасно знали, что вот-вот умрут, то нависая над врагом и немедля воспользовавшись орудием, чтобы Будда видел оставшихся верными чести людей, и благословил их. Старикам телом, но не духом… и не дожившим до седины, погибшим именно там… было за что сражаться и погибать. И скорее не ради небесных благ в раю, но по крайней мере даже больше было им важно то, что они остались честны перед собой, и теми, кто в них верил без сомнений.       Бойцы нового века в изодранных синих тёплых формах, в почти полное отсутствие рукавов и с остатками шапок на головах каждого, хотели доказать этим когда-то могущественным людям, что достойны продолжать дело стальной защиты того, за что стояли они, и теперь защищают их сыновья. Огнестрельного оружия стало больше, чем раньше — оно было у каждого воина Российской империи, чем и император однозначно не обделил своих солдат. «Старые» волки разве что не сталкивались с таким количеством разрывных снарядов вроде гранат с минами, если вообще эти смертоносные патенты под покровом вооружённых сил были до конца разработаны в те годы. Многие из дедов, которые были бы рады пойти на войну, не прострели пуля жизненно важные органы и нервы, а некоторые отпирались от любых предостережений и выходили помогать «тощим салагам», по их скромному мнению, с которыми те соглашались без препирательств. Но время и случай постоянно вносили коррективы, где никто ни от чего не застрахован, как бы подготовлен не был. Туда же дезертирство и уход в партизаны в последний момент.       — Ну что это за хуйня, Кобаяши… я вот как малое дитё или вообще птенец сейчас себя чувствую. Мы что, от армии отбились как от походной группы… как, блядь, с гнезда выпали… а нарочно ли? Пули свистят, а никого из наших рядом не наблюдается.       — Так-то всё просто, Гэн, а ты тут херь сочиняешь… забыл, что ли, что это означает, скорее всего, только одно. Что мы — пятеро из двадцати человек остались в тыловой группе у оврага, где среди леса, с склона среди акаций ныкаются русские. Первый и второй отряд наступления по идее сократил численность их усатых вояк, и по плану добирается до командного пункта. Да и с ними лесничий Нудзёку, всё ещё зовущийся мегалодоном не за красивые глаза, как вы все знаете.       — Ага, сэмпай… фу-у-ух, ребят, а ведь нас не позвали на самое интересное, приказав самое важное задание по защите населения. Ладно хоть не мы одни тут, а ещё пара отрядов на западе и севере. Во всяком случае пуль свистит куда меньше, чем было изначально.       — Убожество, только издалека могут стрелять эти уёбки, а при виде одних наших охотничьих рож с кучей висящих на стенах шкур волков штаны намочат так, как ни одна лужа после того, как в неё прыгнешь. Да что там, ружья наши с двумя дырами тоже со своих холмов видели, пусть поближе посмотрят… хоть что-то нормальное увидят в последнюю минуту. Стоп, мужики… вы тоже это слышите, навострите уши, вашу мать!       В отличие от очередей патронов, стрел, бомб и тому подобного… да будет благословенна потерпевшая сторона, без скрытых помыслов и с одной единственной целью выживания! Если и настанет момент ощущения привычности свистов пуль и оглушающих взрывов, каков бы ни был радиус дальности и сколь далеко бы это не происходило — что может быть хуже ожидания бомбёжек и пальбы просто по привычке? Снарядов, разносящихся по боевому полю ровно как снег и пыль, и часто попадающих в дюжины живых мишеней при обученных убивать руках. Иначе от войны одно название, и жаль, что эту мысль допускают лишь те, у кого руки и мозги больше ни на что не способны. Остаётся догадываться, сколько на свете таких, кто и семьи не пожалеет ради «славных битв», и бывают ли они в главных рядах инициаторов, где их дистанцированное положение вызовет куда больше гнева от этой несправедливости, чем маниакальное желание воевать.       Действительно, пусть за нас этим занимаются будущие и нынешние мужья, пока мы будем сидеть на попе и смотреть на это. Особенно, когда «отчаявшийся», или какая ещё обязательно имеющая высосанное из пальца основание придурь подтолкнёт на определивший путь в жизни и отношение к себе поступок, не только сам идёт с мечом и гранатами на тех, с кем «должен» и «обязан» воевать против захватчиков. Но ещё и ведёт за собой специальный отряд кавалеристов для набега на скопище больших деревень в местности, где Саичи Сугимото и подконтрольные ему солдаты — не кто иные, как друзья с детства, школы и юных лет в разъездах по частям на землях Средней Азии — защищали самую близкую из них. Их родную, как и остальные четыре, будь они такой же родиной.       — Ёб твою мать, это серьёзно он… вы тоже это видите? Смеет бросать на нас славянскую отраву, одетый всё ещё в нашу форму, которую давно изодрали… Блядь, когда мы спасли это уёбище от пуска по кругу конченого восточного монгольского батальона шутки ради?