Годовщина

Рыжий втягивал в легкие горьковатый сухой дым, медленно, с оттяжкой, выдувал его через ноздри и размышлял, на что он только что подписался. Дождавшись, пока довольный Стервятник и его покойный братец уберутся к остальным, он позволил себе несколько минут в одиночестве. Стыд и сомнения — не те чувства, которые любил Рыжий. Под селезенкой зудела назойливая и раздражающая, как ночной комар, совесть: «Ты, Рыжий, говнецо, завел голосок, неродившихся внуков костлявому Падальщику заложил». Не заложил, а отдал под покровительство, огрызнулся он, Стервятник и Ральф пылинки со своих крестников сдувать будут! «Если бы Папа не понаставил в своем сраном клубе видеокамер, фиг бы тебя уломали, ага?» — ехидничала совесть. Я бы договорился на других условиях. «Я же говорю — говнецо. Хи-хи-хи. Тебя тупо подловили, Рыжий!» Иди в задницу! Разговор с совестью у него был коротким. Разбираться в нравственных сортах и оттенках своих поступков он не собирался. Или потом как-нибудь. Стервятник попросил меня всего-навсего об имени, оправдывал он сам себя. Древняя традиция символического продолжения рода в некоторых сообществах считается покрепче кровных уз. Кто ж виноват, что Птица так видит для себя и своего Ральфа бессмертие? Никто не виноват. И я, кстати, тоже. А для внуков… Пусть они сначала родятся, внуки эти. У самого Рыжего с бессмертием дела обстояли иначе. Как никто, Рыжий знал, что смерть — единственная константа в бесконечно переменчивом мире. С каждым из нас могло произойти невероятное, самое немыслимое. Каждую минуту мы выбираем свою судьбу - выкуривая сигарету, занимаясь сексом или отказывая в нем, игнорируя интересную книгу, отвечая на телефонный звонок, спускаясь в погреб или переходя дорогу в неположенном месте, подбирая слова - нежные, грубые или лживые. Жизнь каждого из нас непредсказуема каждую минуту, и только готовая нагрянуть каждую секунду смерть непременна. Даже Солнце, мать его, сгорит через каких-то пять миллиардов лет. Пшик и все. Рыжий верил, что не существует абсолютного небытия, в мириадах пылинок, блуждающих во Вселенной, летает мизерный шанс на новый круг. Даже в самой лютой пустыне таятся во тьме песков частички новой жизни, ожидающие своего часа. Рыжему не хотелось участвовать в этом круговороте. В этом было немало трусости, но он твердо выбрал другую сторону. Он смертельно устал за сотни лет перерождений, воспоминания о которых изредка возвращались к нему в болезненных, мучительных снах. Еще в Могильнике Рыжий вывел единственное правило — не отнимать человеческие жизни. Преумножать, рожать, растить, не мешать, но не отнимать. Без него. По возможности. Болтаясь между мирами на больничной койке, Рыжий сперва бегал от своего безжалостного работодателя, прячась на Изнанке в шкуре хищного зверя, позже, признав поражение, выменял у безносой земную жизнь на чертово ремесло, пошел на сомнительную сделку. Он остался в войсках смерти, но действовал на периферии, охраняя границы, переводя умершие души на ту сторону. Являясь во снах, он не убивал, а предупреждал, давая возможность подготовиться. Жрецом и ассассином он больше не станет. Хватит. Он скромный переводчик с идиотскими татухами и клоунскими дредами. И если уж Макса затянули в игры со смертью, пусть он останется на безопасных рубежах, пусть будет лишь проводником. Договорившись на скорую руку с совестью, Рыжий втоптал окурок в пыль и поплелся обратно к могиле Слепого. Пора завершать церемонию и по домам. Жизнь, в отличие от смерти, требует постоянной заботы. Дел дофига. В целом годовщина удалась: покойного помянули, живые обсудили живых, мертвые встретились с теми, кто им дорог. И Слепой вроде доволен. Даже неприятный разговор со Стервятником не испортил ощущения добротно выполненной работы. Обогнув свежую могилу какого-то военного с оградой из частокола артиллерийских гильз, Рыжий подошел поближе, на ходу отметив, что это не могила, а кенотаф, и тогда до него донесся голос скрытого желтой листвой Лэри. — …А потом я случайно…. детьми клянусь, абсолютно случайно наткнулся на их фотки в сети… Неее, Мак в соцсетях не светится. У него нигде нет открытых аккаунтов, уж я-то знаю. Они просто попали в чужой объектив — чувак один писал, как съездил в Гималаи и встретил парочку соотечественников — а на фотке они! Да сомнений быть не может! Уж Мака с Русалкой не узнать? Я ж не слепой! Так и узнал, где да как они, жаль, написать некуда… Тот стоял перед скамеечкой, на которой сидели Лорд с Курильщиком, и вещал, захлебываясь слюнями и сплетнями. Черный неодобрительно качал головой, то ли осуждая Лэри за сплетни, то ли сетуя на превратности судьбы. Слепой топтался среди слушателей и кивнул Рыжему, мол, надо же, ты слыхал? — Они с Русалкой, прикиньте… — Тише ты, — шикнул на него Лорд и кивнул подбородком в сторону Сфинкса. — …Живут в Непале среди деревенских шизиков, туристам еду готовят… — шепотом продолжал Лэри. Похоже, замолчать было выше его сил, пока не доскажет — не успокоится. — …Одни ненормальные! Кто ж туда в своем уме… Рыжий не стал дальше слушать, отошел в сторону и поискал глазами сына. Макс стоял в компании Сфинкса, Ральфа и Стервятника, и, судя по всему, помогал им общаться с прильнувшим к брату Тенью. Вид у Макса был не такой бодрый, как час назад, но изможденным он не выглядел. Слушал, отвечал, жестикулировал. Работал. Удивительно, но Макс и Сфинкс уже вернулись. Быстро они отстрелялись, отметил Рыжий и усмехнулся. Вероятно, вышел все тот же бестолковый разговор, потому что Сфинкс выглядел так, точно похоронил Слепого во второй раз. Рыжий много раз видел его таким. Приезжая в общину на солнцестояние и равноденствие, Сфинкс выходил к поминальным кострам и всякий раз возвращался разочарованным, измученным и мрачным. Рыжего почти восхищало его упрямство. Однажды он ему посоветовал не мучить покойников вопросами жизни, мол, ни к чему хорошему не приведет. Но Сфинкс упорно продолжал выходить к кострам. Так что ничего нового Рыжий не увидел и не стал к нему подходить. В его поддержке сейчас не нуждались. — Он будет хорошим проводником, — Рыжий не стал оборачиваться на голос, только кивнул. — Не стоит за него беспокоиться. У Макса неплохо получается, думаю, ему даже нравится. — Прости, Слепой, но благодарить за то, что обратил Макса, все равно не буду. Не такого я хотел для сына. Только не такого. — Не тебе решать, Рыжий. И не мне. Рано или поздно, он все равно стал бы тем, кем ему положено быть. Это был вопрос времени. — Выбор есть всегда. Макса ты его лишил. — Ты знаешь, что это не так. Рыжий рад был встрече со старыми товарищами, но ему не терпелось как можно быстрее убраться с кладбища и заняться земными делами — подготовиться к отъезду, поговорить с Максом, завезти Рексу мешок картошки и овощи из общины. За суетой последних дней они толком и не поговорили. А ведь тому есть, что рассказать. «Давайте, ребята, расходитесь уже! — мысленно поторопил Рыжий. — Лавочка закрывается, караул устал». А с сиамцами и проблемами вечной жизни он как-нибудь разберется. Потом. — Ребята, мне пора! — словно уловив его невидимые сигналы, объявил Тишеедешь и полез обниматься. — Дела наружные не ждут! — Пока! Пока! Заглядывай! Не пропадай! К радости Рыжего, после его отъезда все засобирались, и один за другим стали покидать кладбище. Вскоре уехали Мешочник и Лэри. Вслед за ними, сославшись на необходимость «сдавать материал», уехал Лорд. Зашевелились Черный с Курильщиком. А Рыжий мысленно продолжал торопить. Быстрее, быстрее! — Поехали, пап, — предложил и Макс. Похоже, и он делами загробными был сыт по самое горлышко. — Все расходятся. Но Рыжий отрицательно замотал головой. Ритуал не позволял проводникам покидать кладбище раньше остальных. Черт бы побрал эти дурацкие обычаи! — А где Валет? — завертел головой Черный. — Где-то здесь. Может, пошел отлить? Вон его гитара стоит. Черный покачал головой. — Не похоже. Он уже давно не поет. Сначала подумали (и откровенно обрадовались), что тот, забыв гитару, уехал, но вскоре обнаружили его лежавшим на лавочке. Валет спал пьяным сном, задрав подбородок к небу и неестественно поджав под себя руку, его неловкая поза казалась неживой. Подстреленный грязный голубь с вывихнутом крылом. — Мда… — Как ты надрался-то? — Черный тормошил бывшего состайника за плечо, но тот только недовольно мычал и отворачивался. — Чего он пил? — То же, что и все, да тут и пить-то было нечего. Пробку понюхал и все. — Он голодный был, наверное. — Валет, бля, давай поднимайся, пора уходить. — …куда, суки уходить не собираюсь… Я у Слепого… Я тут… еще. — Вставай, мудила, — рявкнул Черный. — С нами поедешь! Глаза Курильщика полыхнули ужасом. Но Черный уже принял решение. От Валета даже Рыжему хотелось держаться подальше, хотя годовщина сегодня состоялась и благодаря ему. Его песни цементировали рассеянное домовское братство, но мало кто способен был долго терпеть его, настолько невыносимой энергией созидания и разрушения был заряжен этот человек. Я серый голубь. Я самый плохой, я хуже тебя, Я самый ненужный, я гадость, я дрянь, Зато я умею летать! * пел Валет в одной из своих песен. Глядя на бесчувственного, жалкого, хмельного Валета, Рыжий подумал, что, наверное, Слепой был в чем-то прав. Каждый из них нашел свою форму бессмертия. Наполовину сотканный из смерти Стервятник всю жизнь балансировал на невидимой струне, отделявшей его от пропасти. Только Ральф с его терпением и отдачей сумел удержать на краю, вовремя потянув за руку. А у Птицы хватило ума и жизнелюбия принять его помощь. С вечностью он соприкасался через красоту и любовь к древностям, находя в красивых вещах душу и время. Вечность Птицы — умение чувствовать оттенки жизни и тайная потребность заботиться о ком-то. Сфинкс умел принимать жестокость жизни, он весь, одним своим видом, физически доказывал этому миру, что можно жить вопреки, что самое неприспособленное к этому миру существо обладает безграничными запасами жизнестойкости. Да еще научит этому других. Слепой с этим вопросом разобрался проще всех — он умер. Вечность теперь не его забота, это его дом. Для самого Рыжего бессмертие открывалось в плодородии мира, в ощущении собственных клеток, живущих в разных уголках планеты, в созидательных усилиях, в детях, растениях, общине. Валет же умел вспарывать смыслы и находить для них правильный порядок слов, помогающий другим выживать и надеяться. Он обладал тем, что недоступно большинству из них, тем, что многие считали ерундой, бессмыслицей, блажью, слушая в плеерах его песни. Подобные ему, сжигающие себя без остатка нередко вставали на тропу самоуничтожения, открыв для себя секрет бессмертия. Беда в том, что лучшие из них не знали, что это не обязательное условие. Черный отнес на руках в машину Курильщика и посадил его на водительское сиденье — он не пил. Вернувшись за коляской, стал утихомиривать очнувшегося Валета. Тот буянил, звал всех «продолжить поминки» куда-то «в переход», вел себя беспокойно. Тогда Черный довольно жестко еще раз сказал ему: «Поедешь с нами, проспишься, там решим», и, отобрав у него гитару, грубо подхватил его под руки и доволок до машины. — Черный становится покровителем талантов, — с заметным облегчением заметил Стервятник, когда зеленая машина Черного скрылась за деревьями. — Черный остался вожаком, он ответственный, — с уважением сказал Кролик и потер рукой шею. — Кстати, неплохим был вожаком. Всяко лучше Помпея. Мудаков гасил, кто послабее — в обиду не давал. Хотя с Валетом ему не позавидуешь. Тот еще фрукт. Жалко его, талантливый, сука, но и такой же невыносимый. И такой же живучий. — Да, — кивнул Ральф. — По-хорошему, его в клинику надо. Сначала нарколог, потом психиатр. Я могу договориться. — Да, деньгами тут вряд ли поможешь, — заметил Рыжий. Два года назад он скидывался ему на телефон. Через два месяца Валет его потерял, и Рыжий больше в его судьбе не участвовал. — Да, надо, — кивнул Сфинкс. — Я позвоню завтра Черному, обговорим, что можно сделать. — Напиши, как и что, пожалуйста, — негромко заметил Стервятник. — Держи меня в курсе. — Пока, народ, — махнул толстопалой рукой Кролик, и полные щеки затряслись, как шейкер. — Мне пора! Рад бы повидаться! Не пропадайте из радиоэфира! — Приходи в клуб! Приглашаю, — на прощание сказал Стервятник. — И в «Хромую птицу» забегай. — Скидки для своих? — улыбнулся Кролик, заранее зная ответ. — На скидках долго не протянешь, Кролик. Бизнес есть бизнес. Но на комплимент от заведения можешь рассчитывать. — Я в тебе не сомневался, Стервятник, — помахал ему Кролик, скрываясь в машине. — Зайду! — Всегда рад! Птица чинно поклонился ему вслед. Рыжий про себя отсчитывал последние минуты. Все, все, остались только Стервятник, Ральф да они с Максом. Призраки не в счет. Скорее скорее! Он сам не понимал, почему так торопит. Последние слова над могилой, тихая благодарность и последние улыбки призраков. Свободен! Свободен! — внутренне ликовал Рыжий. Когда, наконец, они попрощались со Слепым и направились к машинам, и Стервятник достал из кармана ключи, на кладбищенской дорожке, визгливо стирая об асфальт шины, резко затормозила темно-серая «ауди». Стервятник поморщился, теперь придется маневрировать и объезжать перекрывшую дорогу машину. Что за хамство! — Я надеялась, что вы уже уехали, — заметила Крыса вместо приветствия, хлопнув дверцей машины. Сука, дрянь, кто тебя просил, ты же не собиралась приезжать. — Не беспокойся, мы уже на низком старте! Уезжаем. Не будем мешать, - Рыжий кивнул Максу, чтобы он заводил машину. Проступившую на лице Крысы улыбку можно было считать почти любезной. Стараясь не встречаться с ней глазами, Рыжий уступил ей место на тропинке, ведущей к могиле Слепого, а сам сделал шаг к машине. — Рыжий, задержись, — послышался голос Слепого. — Пожалуйста. Ты нам нужен. * Песня Петра Мамонова «Серый голубь».