Я цвету ради тебя.

«Любовь была для меня чем-то инородным в теле». — каждый раз безнадежно проносилась та мысль в подсознании Дадзая. Если бы в этом теле возникло хоть малейшее пятнышко или ранка, Дадзай сделал бы все, чтобы как можно быстрее избавиться от них. Чтобы ничего и никогда не могло нанести болезненный удар. Тешить себя о благополучном будущем юноша был не намерен, Осаму в принципе потерял верить в лучшее, он делал лишь то, что считал правильным. И когда он наконец узнал, что его любви будет нанесена смертельная рана, юноша решил умереть в полном сознании, терпеливо ждать своей смерти смотря ей в глаза и твердо стоять на ногах. Ему явно не хотелось долго и мучительно ждать смерти, изнемогая от тяжкой и продолжительной болезни и постепенно сгнивая заживо становясь чистым сосудом для новых и новых ростков. Любое проявление боли было просто невыносимым ощущением для физического и духовного тела. Был бы то лучший исход, если дорогой друг юноши собственноручно его убил? Возможно такой вариант был бы не так уж и плох. И таким образом прямо и быстро отнял бы у него все мучения и одарил свободой. Своя собственная кончина.. вот единственная явная свобода. То, от чего были все нажитые ранения. Любовные раны относятся к незаживающим, их может исцелить только смерть. Вскоре день подходил к концу. Скорее он уже переваливал на начало второго, но, не смотря на тот факт, ни малейшего желания уйти домой и хорошенько отдохнуть у юноши не было. Отдых? Он уже давно позабыл об этом понятии за то время, когда находился в портовой мафии. Дело любило слаженную и усердную работу, но не смотря на это Дадзай относился ко всему этому весьма скучающе. Радости такие заботы уж точно не приносили, лишь отягощали сознание забивая голову очередными проблемами, что частенько доставляли организации мелкие группировки. Их предсказуемые «налеты на организацию» так же оставляли после себя некоторые зацепки для полиции города, что могли доставить лишних проблем о раскрытии их криминальной деятельности. В прочем скучать никогда не приходилось. Возвращение домой Дадзаю никогда не представлялось каким-то радостным событием. Во всяком случае, в данную ночь у него не хватало душевных сил на то, чтобы радостно поспешить в свое уютное жилище. Жил юноша примерно в 30 минутах от бара «Lupin». Каждый раз размышляя о чем-то бессмысленном Осаму не замечал как нехотя все же оказывался у порога своего потрепанного жилища. Гостей у него обычно не бывало, и Дадзай, если у него не было никакой работы и поручений, вел образ жизни, подобающий скорее человеку скучающему и словно обделенному. Поскольку делать что-либо уже не было сил молодой мафиози каждый раз развлекал себя чем-то не особо важном. Завернувшись в плед и сев у окна Осаму пристально смотрел на капли пресной воды, что стекали с окна во время непрекращающегося дождя. Интересно какая из этих капель дойдет до конца оконной рамы самой первой, в отличии от остальных? Даже такое времяпровождение Осаму отдыхом назвать не мог, он не отдыхал, а скорее пытался спрятаться от самого себя переводя внимание на изучение чего-либо. Впрочем и это «развлечение» вскоре надоедало и Дадзай изнемогая от не выявленной усталости и, не обращая внимания на текущие из глаз слезы, молил о окончании дня. Изо всех сил пытаясь справляться с колющими чувствами в груди.. он никогда не придавал этому особого значения. Дадзай откликнулся на реплику друга и молча понимающе кивнул. Было неприятно осознавать, что на том их времяпровождение окончится и юноша не мог загадывать, когда они встретятся вновь. Глаза выдали уныние, но Осаму старался заглушить это жалкое выражение мягко улыбаясь вслед, отдалявшейся от него, фигуры. Это было тяжело. По-настоящему ужасно сражаться с болью в груди, противостоять отвратительной растительности внутри себя. — Одасаку! — вдруг послышался позади довольно знакомый голос для Сакуноске. Еще бы ему не показался знакомым этот тон. Он не успел далеко отойти от места встречи, поэтому юноше догнать того не составило ни малейшего труда. Схватившись за бежевый рукав мужчины Осаму, словно ребенок не желавший покидать маму из поля своего зрения, с улыбкой возгласил. — Не откажешь, если я тебя провожу? — Проводишь? — Ага. Мне кажется плестись в такую даль да еще и в одиночку довольно скучно и невыносимо. Ода обернулся вслед за держащей его рукой и в груди снова что-то заныло. Когда он видел таким Дадзая? Кажется, не припомнить. Что-то теперь точно было не так, как раньше. Конечно, Дадзай никогда не стремился к себе домой после их совместных вечеров, но чтобы так отчаянно цепляться за ускользающий шанс продлить время вдвоём? Причем цепляться буквально. Дадзай редко позволяет себе искренне эмоции. Сам Осаму не понимал почему и главное зачем он ведет себя так.. отчаянно? Но невиданное ранее ему чувство словно заставляло его поступать именно так. Глупость это была или же слабость решать было не ему. Позволяя эмоциям выйти наружу юноша будто чувствовал некоторое облегчение, то ощущение, что давало надежду прожить еще один день. Открываться человеку, от которого точно знаешь, что тот не осудит и может даже не предаст было действительно необычно осознавать. Существовал только один страх — дать искренним эмоциям волю. Это была, пожалуй, как жизнь взаперти. Где клетка это твое сознание. — Тебе ведь тоже вставать рано... — растерянно нашелся Сакуноске. С одной стороны, ему не хотелось отказывать другу, с другой стороны, не хотелось, чтобы тот не выспался или чувствовал себя изможденно из-за него. Но в конце концов отказать Осаму Ода в принципе не мог. — Не страшно. Я этой ночью все равно не смогу уснуть, так зачем времени в холостую пропадать?! — чуть помедлив Дадзай заглянул в глубокие глаза друга. Даже в этом темном переулке он мог их разглядеть. — Оу, а почему у тебя такое взволнованное лицо? Волнение? Не может быть. «Действительно, что за странный человек.. волнуется за меня» — нервно пронеслось в мыслях Осаму. В принципе ему и никогда не доводилось думать, что о нем будут переживать. До этих мыслей юношу никто и никогда не подталкивал. До этого момента. Друзья поравнялись. В тишине переулка эхом раздавался стук их ботинок, а полы их одежды трепал прохладный морской ветер. Их плечи вовсе не касались друг друга, но отчего-то родилось ощущение физического тепла. Вдруг вспомнился один странный недавний разговор с Анго. У него тоже дел прибавилось, и в последнее время они виделись очень редко, но именно в тот редкий момент он поведал двоим друзьям о странном случае, произошедшем недавно в Мафии, и о еще нескольких, известных ему из других источников. — Помнишь, Анго недавно рассказывал о той болезни... – её название как ни странно всё не приходило на ум, хотя казалось, вот уже пару дней почему-то крутилось в голове. — Оно действительно существует? Ода даже не мог представить, почему вдруг ему сейчас хотелось спросить об этом у Дадзая, неровно идущего по левую руку. Казалось, вопрос удивил и самого Осаму. Но сейчас, в ночной тиши, любые разговоры казались допустимыми, даже если в Мафии заведено не заглядывать в души друг друга. Должно быть, это правило не касалось двоих друзей. На последующий вопрос друга Осаму выразил удивление, но вида старался не подавать. И по какой причине бы ему интересоваться по этой теме!? Не став медлить юноша отвечал, что «мог знать». — Ханахаки? Да-да-да.. могу что-то припоминать. Мне и самому удавалось становиться свидетелем этого невиданного вируса. Некоторые из моих подчиненных в последнее время странно себя вели. У них критически падала работоспособность и выглядели они в целом, мягко говоря, неподобающе рядовым сотрудникам мафии. Мы отправили их на экспертизу в подпольное помещение Мори на обследования. Необъяснимые конвульсии, кашель с сгустками крови и, как не странно, мы находили в их телах соцветия сакуры!? С этим еще не приходилось сталкиваться мафии. — чуть помедлив Дадзай продолжил говор. — Что на счет сакуры.. Ты когда-нибудь слышал о празднике «Ханами»? Довольно известное торжество. «И тут юный мафиози подумал — Какой из того праздник, когда ты отмечаешь его в одиночку?!» Одиночество Дадзай переносил хорошо, ему даже нравилось то время, когда он наконец сможет побыть один в каком-либо спокойном месте и потеряться в этой безграничной тишине. Но частенько не хватало человека, что может скрасить эту тишину и пустоту в душе. Иногда искренне хотелось погрузиться в этот покой с дорогим человеком, разделить его с ним. Быть бок о бок и без слов понимать его. «Чувствовать его сердце». Через короткую паузу размышлений Осаму произносил. — Скоро начнет цвести сакура и мне бы хотелось кое-что предложить. — глаза юноши словно заискрились и он продолжил говор. — Не желал бы ты отметить со мной это событие?