Странных эмоций безудержный взрыв

      Сунако жестоко наказывает провинившихся — так говорили все шики.       Сейшин в это не верил — как может быть жестокой это очаровательное создание? Она не была полностью невинной, она совершила много убийств, но даже убивала она не из ненависти, а ради пропитания и из боязни одиночества. Сунако тоже однажды стала жертвой, и неудивительно, что умершая в юном возрасте девушка, которая долгое время провела взаперти, вдали от мира — обозлилась на тот самый мир.       Сейшин верил Сунако и верил в Сунако. Он бросил все ради нее — он умер ради нее, отказавшись от надоевшей жизни. Фаворит их королевы; все среди шики это знали.       Но Сейшин провинился.       Его просчет не был катастрофическим, всего лишь случайно чуть не выдал тайну шики паре человек, обоих ликвидировал Тацуми, и после этого Тацуми притащил Сейшина за шиворот в подвал. Они жили в этом доме недавно, потому ничего не успели оборудовать; его усадили на деревянный стул и сковали руки наручниками.       Тацуми избегал смотреть Сейшину в глаза, выполняя свою работу молча и с виноватым видом.       — Все в порядке, — подбодрил его Сейшин. — Не стоит волноваться.       Тацуми хмыкнул.       — Думаешь, раз ты с ней спишь, она тебе воспитательную беседу проведет и пальчиком погрозит? Или накажет так, что вам обоим это понравится? Не надейся.       Сейшин не возразил вслух, но примерно так и думал: Сунако отчитает его, возможно, дело ограничится парой пощечин, и все.       Это же его Сунако.

***

      Все началось действительно с пощечины, хлесткой и болезненной, как удар кнута.       — Идиот! — процедила Сунако. — Наивный дурак! Самонадеянный наивный дурак! Что ты себе возомнил? Что тебе дозволено все? Даже подставлять всех под удар? Что я все спущу тебе с рук, если ты мне хорошенько отлижешь?       Сейшин облизал губы. Щека горела, будто вправду ударили плеткой.       — Я…       — Заткнись! — такой же удар обжег вторую щеку. — Протяни руки вперед!       Он послушно вытянул перед собой скованные обнаженные запястья — Тацуми еще раньше заставил раздеться, оголив торс.       Сунако цепко схватила Сейшина за руку, где с поры юности остался шрам от неудавшегося самоубийства. Часто, проводя вместе ночи, она целовала этот шрам и иногда любила проводить по коже языком, от чего возбуждались они оба. Сейшин все еще не верил, что Сунако, такая нежная и ласковая с ним (как и он с ней) причинит ему боль.              Сунако показала Сейшину швейную иглу.       — Знаешь про японскую клятву на мизинцах?       Он кивнул.       — Если я нарушу клятву, то съем тысячу иголок и мне отрежут палец.       — Молодец, — усмехнулась Сунако. — Хороший песик. Палец я тебе не отрежу, все твои пальцы мне пригодятся, поэтому количество иголок увеличится. Еще пятьсот булавок.       — Съесть? — Сейшину все еще казалось это шуткой. Угрозой, что не воплотится в реальность.       — Нет. Но я воткну их в твое тело, одну за другой, а ты будешь считать, — объяснила Сунако.       Она сделала это без предупреждения. Сейшин не успел ответить, как вдруг его запястье пронзила резкая боль укола — Сунако воткнула не только кончик, как в иглоукалывании, она вогнала иголку в его тело на всю длину.       — Раз, — выдохнул Сейшин.       — Только считай. Я запрещаю тебе кричать, — предупредила Сунако. — Держи руки вытянутыми на весу.       Следующая игла проткнула сгиб локтя. Третья — ладонь. Четвертая — грудь. Каждый укол болью пронзал все тело, а регенерировать раны нормально не могли из-за игл внутри плоти.       Сунако не шутила.       — Если собьешься со счета, то начнем заново, — сказала она, вгоняя иглу над его ключицей.       Следующее время, час, два или вечность, прошли для Сейшина в тумане боли. Сунако запретила ему закрывать глаза (иначе пригрозила и их выколоть), поэтому Сейшин постоянно видел ее лицо. Ее улыбку — Сунако получала истинное удовольствие, мучая его. Чем ему было больнее, тем довольней она выглядела.       Тысяча пятьсот уколов в разные точки тела. Руки, грудь, спина, живот. Шея. Лицо. Сунако его не жалела.              Сейшину хотелось кричать и умолять остановиться, из глаз у него сами собой текли слезы, но он не кричал. Он считал и смотрел на Сунако, пока она терзала иглами его тело.       — Тысяча пятьсот, — еле слышно, одними губами прошептал Сейшин, когда последняя булавка пронзила плоть напротив сердца.       — Ёшино извлечет иголки через час, — сказала Сунако. — А пока подумай о своем поведении.       Она ушла, оставив подвал во мраке. Сейшин позволил себе чуть слышно застонать и бессильно откинуться спиной на спинку стула. Еще целый час пытки.       Тацуми был прав. Сунако не могла вести себя иначе, она лидер и должна сохранять авторитет, должна быть жестокой и не делать поблажек никому.       Даже истерзанный, измученный и исколотый, Сейшин продолжал любить ее всей своей мертвой душой.