Глубже слов

      Сердечный ритм ускоряется настолько сильно и стремительно, что у Арсения начинает трещать голова, неприятно так и с нарастающей пульсацией давления — ещё немного и случится инсульт, он уверен. Ноги слабеют, рука беспорядочно мажет по воздуху, находя спасительный дверной косяк. Арсений приваливается к нему, как потерпевший к больничной койке, вжимается до лёгкой боли, беспомощно скользя взглядом по широкой и напряжённой сейчас, до перекатывающихся мышц под майкой, спине.       В комнате в момент становится так удушающе жарко, хоть Арсений и стоит сейчас на самом пороге, с молчаливым смирением вслушиваясь в беспорядочные стоны и влажное хлюпанье смазки откуда-то со стороны включённого ноутбука.       Его ноутбука в руках Антона.       Парень кричит всё громче по мере возрастающей амплитуды, «врач» за его спиной что-то скабрезно рычит и чавкающие вазелиновые звуки становятся только отчётливее.       Арсений не знает, что ему вообще в такой ситуации думать. Он в принципе сейчас на мыслительные процессы не способен, он красный с ног до головы и занят усмирением процессов самосожжения — его организм к этому близок.       — Антон… — лепеча едва слышно безнадёжный оклик.       Антон не обращает на него ни малейшего внимания, слишком увлечён происходящим на экране. И с какой-то стороны это обнадёживает, а с другой стороны — вообще нет. Потому что он, конечно, знает, что Арсений отбитый, но не до такой же степени… был когда-то. Теперь — да.       — Антон! — вскрикивая срывающимся голосом уже куда отчётливее и целенаправленнее, разбивая шумовую порно-завесу своими истеричными нотками. — Я… да, я такое смотрю, — сдаваясь под гнётом совести и внимательных, смотрящих в душу, зелёных глаз. — Мне такое нравится и… я давно хотел предложить, но… В общем, неважно! Сейчас пицца сгорит! Будешь есть горелое!       Дверь в спальню закрывается с грохотом. Арсений бы очень хотел запереть её на щеколду, но это всё равно бесполезно. А следом, когда он оказывается уже на кухне, раздаётся ответный оклик, тихий такой, сиплый с хрипящими нотками:       — Арсений, — Антон этим тембром пользуется только в особых случаях, и эта мысль заставляет мурашки сбегать к позвонку: — То есть ты хочешь… — он запинается. — Попробовать… фистинг? — и брови вверх вскидывает. — Серьёзно?       Жгучий жар опаляет дуновением шею и лицо, наверняка это из-за духовки, которую Арсений приоткрыл в порыве любопытства и чтобы хоть чем-то себя занять — пиццу вытаскивать ещё ой как рано. Может кофе по-быстрому сварить? Или салатик какой-нибудь настругать? Он, конечно, мужчина, а не кухарка, но всяко лучше безделья.       — А похоже, что я шучу? — голос Антона пробрал нешуточно, и Арсений хрипит, пытаясь горло продрать хоть немного. Сипит так, будто сорвал себе все голосовые связки. — Я просто… — смягчаясь немного, но не для своих губ, те терпят тиранию зубов. — Люблю твои руки. Очень. И когда ты готовишь меня для себя… ну, тоже люблю. И я как-то подумал… посмотрел видео… Случайно!       Арсений разворачивается резко, чуть было не поскальзываясь на плитке, и выдыхает пристыжено, покачав головой:       — Ладно… не случайно, и… меня пробрало, в общем. Я теперь… часто такое смотрю…       — Арс, — Антон улыбается вдруг спокойно так, будто они тут погоду обсуждают, подходит ближе и, потянув на себя за запястья, обнимает, зарываясь носом в волосы. — Мы столько лет вместе, а ты до сих пор не научился говорить открыто о том, чего тебе хочется, — мягкий поцелуй ложится на макушку. — Если ты правда хочешь… Попробуем?       — Нет! — Арсений сам пугается своего порыва, глаза округляет судорожно, пытаясь вдохнуть побольше воздуха и объясниться, но запланированная, долгая бравада тонет в невнятном: — Вернее, я хочу! Но ты… хочешь? Или просто, потому что я хочу, или… ты хочешь?       — Хороший мой, — Антон выдыхает ему в волосы, оставляя очередной поцелуй. — Ты правда спрашиваешь меня об этом? Разве не очевидно, что я хочу с тобой… всего?       Нервный кашель цепляет горло, дерёт, и Арсений снова прочистить его пытается, будто не делал этого несколько минут назад.       — Не очевидно! Мало ли что… это же… ну, странно наверное, да? Кулак… в меня… и я подумал, что может ты… — тушуясь окончательно сопящим шёпотом: — Может тебя такое не привлекает, и это абсолютно нормально! Не всегда же вкусы совпадают в чём-то, я вот киви люблю, а у тебя аллергия…       — Арс, когда это наши вкусы в сексе не совпадали, а? — Антон отстраняется слегка, перехватывая за плечи и заглядывая ему в глаза. — Если ты правда хочешь… Давай попробуем. Но договоримся сразу, что хорошо тебя подготовим и… если что не так, мы остановимся. Хорошо?       Настроение такое хаотичное, Арсения из радости в волнение тревожное кидает, а потом обратно — и так по кругу. Он вдохнуть полной грудью пытается, а потом выдыхает плаксиво и от этого немного комично:       — Ну вот опять ты со мной нежничаешь… А где «здравствуйте, Попов, полезайте на кушетку и становитесь раком»? — прыская на последнем слове и жмурясь от вспыхнувших краской скул — сильно так вспыхнувших, жизнеутверждающе.       Потому что вот как Антону по-другому намекнуть, что Арсений хочет без расшаркиваний, а чтобы взяли и распоряжались, как хочется? А никак! Потому что они сколько лет вместе, а говорить словами через рот Арсений так до конца и не научился.       — М-м? То есть ты так хочешь? — Антон улыбается, подаётся вперёд и целует в губы коротко. — Хорошо, но всё же про вышесказанное не забывай. Правда, Арс, это не шутка. Я не нежничаю, а волнуюсь и подстраховываюсь. А теперь выключай пиццу и идём в ванну.       Румянец соскальзывает с лица, заставляя в одночасье побелеть, а затем снова подпекает с новой силой — за короткий секундный момент Арсений успевает восхититься, распереживаться и удивиться. А потом снова заробеть, закусывая губу до онемения.       — Я… может я сам схожу и всё сделаю, и… подождёшь меня… — тем не менее пальцы проворно щёлкают всеми переключателями до отметки нуля, а внизу живота предательски скручивает до томной дрожи. Дрожи, которая определённо заметна в радиусе километра, — Арсения давно так не трусило. — Я просто ещё даже в душе не был…       Антон головой качает в акте несогласия.       — Ну нет, так не пойдёт. Мы пойдём вместе, я хочу всё контролировать. Так что заканчивай тут и дуй в ванну, я пока всё подготовлю, — он на пятках разворачивается и, не дожидаясь ответа, выходит с кухни.       А Арсений будто до сих пор его жар телом ощущает — глаза закрой и вон он, рядом, прижимается так однозначно и дыханием своим шумным волосы на макушке ерошит, заставляя сердце трепыхаться только несчастнее.       Пицца отлично себя чувствует в духовке, ещё даже сырая наполовину, поэтому подгореть точно не сможет, сколько Арсений на неё ни пялится, не меняется в ровной степени ничего, разве что, возможно, заканчивается терпение Антона. Но, вспоминая, сколько раз тот контролировал оргазм Арсения и замедлялся в нужные моменты — с самоконтролем у того всё отлично. Лучше, чем у кого бы то ни было.       В ванную комнату Арсений заходит насторожено и с полным отсутствием понимания, что сейчас будет происходить. Сказать по правде, он даже порно-ролик тот настолько уж хорошо не знает, чтобы помнить на каком моменте просветился Антон, — Арсений поглощал подобный контент часами в последние недели.       Он конченный.       Антон стоит у раковины, совершенно расслабленный, сложивший руки на груди, и с всё той же лёгкой улыбкой на губах. А на тумбочке лежат настоящие орудия для пыток — клизма, анальная пробка, полотенце.       — Раздевайся и полезай в ванну, — спокойно командует он.       Если Арсений думал, что он был смущённым и красным до этого, то сейчас осознаёт отчётливо — так сильно он ещё не ошибался. Жар скользит куда-то по шее к груди, теряясь на вздымающейся от дыхания коже. Пальцы цепляются за полы футболки, комкают её, пока беспомощно распахнутый взгляд скользит по чужим широким плечам, выглядывающим призывно из безрукавки — в глаза Антону сейчас смотреть чревато.       — Как вообще… откуда и… Ты точно уверен? — задыхаясь от возбуждения и стыдливого страха, что будет выглядеть не возбуждающе и не горячо, что своими фантазиями доведёт их до точки невозврата…       Какого, Арсений ещё не придумал.       — Арс, ты тянешь время. Давай потом обсудим, что и откуда, — Антон говорит строго, и из-за этого ноги подгибаются только сильнее. — Родной, — он шаг навстречу делает, ласково ладонью по щеке проводя, — я уверен. Если ты не передумал, то снимай одежду и лезь в ванну. Не бойся.       Рука Антона пахнет медовым мылом, и Арсений вслед за ней лицом тянется, как собачонка, выдыхая судорожно и всё-таки кивая — выпутаться в один присест из футболки через голову и выпрыгнуть из домашних штанов не стоит ничего. Как и на стиралку их скинуть за ненадобностью, замирая на мгновение перед ванной, шумно и судорожно сглатывая слюну. Вся смелость снова куда-то развеивается, но остаётся чужой псевдо-приказ, и только он сейчас удерживает на ногах, давая толчок и вынуждая оказаться в ванной, опаляя колени о жар, затопленной водой керамики. До мурашек.       — Мне нравится тебя слушать… — выдыхая едва слышно в хрипящем порыве откровенности.       — Умница, — Антон улыбается, присаживаясь рядом, проводит рукой по спине, вынуждая выгнуться чуть сильнее. — Ну чего ты дрожишь? Сам ведь этого хотел, да? Расслабься, — он отстраняется, беря в руки клизму и снова рядом оказывается. И плеск воды только сильнее дрожать заставляет.       Арсений в воду ладонями погружается, вжимается в дно ванны так, будто от этого зависит его жизнь, и ещё сильнее гнётся, абсолютно податливо и с прерывистым шумным дыханием, напрягая слабеющие от предвкушения и лёгкой тревоги бёдра — каково это будет в реальности, не только в фантазиях? А если Арсению не понравится? А если не понравится Антону?       — Давай… — булькая едва слышно в пространство, не зная даже до конца нужна ли Антону вообще эта отмашка.       — Скажи мне, если вдруг передумаешь или будет неприятно, хорошо? Не волнуйся, — тёплая ладонь успокаивающе гладит по спине, пока первая порция воды медленно заливается внутрь. Антон продолжает шептать что-то успокаивающее, даже ниже склоняется и ягодицу целует мелко, собирая губами мурашки.       Внутри покалывать едва ощутимо начинает, так пьяняще горячо становится и необычно — Арсений вдыхать старается чаще, поверхностно так и вдумчиво, ногами перебирая по скользкой керамике в попытке развести бёдра пошире. Мычание как-то против воли срывается, само, резко так и сладко, когда поясница начинает прогибаться сильнее уже не от прикладываемых усилий, а из-за тяжести округлившегося живота. А клизма будто бы всё не заканчивается, срывает всё больше мычания переходящего в стонущие всхлипы.       — Антон… — жалобно, теряясь в пространстве и времени с колом стоящим членом.       — Ну что такое? Больно? — Антон останавливается, набирая новую порцию воды, снова вливать её начиная постепенно, и руку свободную на живот укладывает, дотрагивается легко совсем, но от этого на месте подбрасывает. — Ещё мало совсем, Арс.       — Мало… — у Арсения голос истончается будто, высокий такой и слабый, едва слышимый не смотря на хорошую акустику.       Он голову роняет на мгновение с тихим и несчастным стоном, полным удовольствия и вскипающего в жилах возбуждения, и сразу же вскидывает её обратно с мученическим фырком — шмякнулся лицом прямо в набранную воду, напрочь о ней из-за ощущений забыв.       Живот всё сильнее тёплая вода раздувает, на грани так, заставляя дрожать и поджимать упругие ягодицы до образования ямочек на пояснице — колечко мышц так отчаянно вокруг наконечника клизмы сжимается, боясь упустить хотя бы капельку вливаемого, и всё пульсирует, жадно и будто дразняще.       Арсению стыдно до одури. Антон сто раз его там лизал и целовал, но всё-таки настолько пристально никогда не всматривался.       — Какой же ты красивый у меня, — будто читая его мысли, выдыхает Антон, продолжая всё больше воды в него вливать. — Я до сих пор поверить своему счастью не могу. Ты самый лучший, знаешь? Просто потрясающий, — он шепчет едва слышно, скользит рукой по ягодицам, спине, животу, задевает член, после проводя по головке пальцами дразняще.       И Арсений вскрикивает вполсилы, но сладко, вжимаясь опять в воду лицом, но уже добровольно, вместо стонов создавая миллионы пузырьков, чтобы после вынырнуть с хриплыми и взволнованными вздохами.       По ощущением у него сейчас лопнет живот от скручивающего внутренности горячего удовольствия, и Арсений дёргается, ненамеренно, но тем не менее непослушно, чувствуя, как из него с пошлым хлюпом выходит наконечник клизмы.       — Антон… — сжимаясь как можно сильнее с невнятным писком, не зная, что и сказать на своё подобное поведение, кроме как: «Похвали меня ещё, или поругай, давай же, пожалуйста, говори со мной».       — Арсений, ты чего так дёргаешься? — Антон фыркает, одной рукой возвращая его в прежнее положение, а второй возвращаясь к своему занятию. — А ну стой смирно. Ещё немного осталось. Тебе не больно? Расскажешь, что чувствуешь?       — Не больно… — уши скоро расплавятся, судя по ощущениям, пылающие такие, ни одна прохлада воды их не затушит, и Арсений сипит, глаза жмуря сильно и дрожа от усиливающегося покалывания внутри, болезненно-приятного, желанного до перехватывающего дыхания. — Очень странно себя… чувствую… тяжело… живот такой тяжёлый… очень странно, Антон… я заполнен… мне кажется, что до краёв… не могу больше… — едва вещая своему размытому отражению и чувствуя, как смазка с члена вязкой каплей пачкает набранную ванну. А потом ещё одной и ещё — Арсений буквально течёт от чёртовой клизмы.       — Ещё как можешь, ты же такой молодец у меня, да? Самый лучший, — Антон от своего занятия не отрывается, будто решив проверить на каком моменте Арсений действительно лопнет от наполненности водой. — Почти всё. Это последняя, обещаю. Потом подождём немного и пойдём в кровать, да? Я тебя на ручках отнесу.       — Сколько… — Арсений сформулировать хочет, узнать, сколько там ещё в ней, как долго ещё, вынесет ли он, или это уже будет слишком. — Боже, — но срывается на бессвязные бормотания, сдаваясь без боя. Сил на это сейчас нет, а вот слёзы желанного стыда лить от пульсирующего и сокращающегося уретрой члена, брызгающего совсем вязко и мало белёсыми разводами спермы — силы есть.       Кончить от клизмы… Интересно, Антон теперь сильно будет ревновать его ко всяким там медбратам? Даже забавно, если бы дыхание не перехватывало окончательно и не отставлялась сильнее задница от тянущего вниз живота.       — Потрогай… ещё живот… — всхлипывая взбудоражено.       Антон выдыхает шумно, выполняя просьбу, гладит живот едва ощутимо, а после клизму откладывает обратно на полку.       — Вот и всё, мой хороший, умница, — он без предупреждения абсолютно пробку в Арсения вставляет, заставляя подпрыгнуть на месте. — Тихо, а то выльется всё, и мы начнём заново. Постой так немножко, — и рукой чуть сильнее давит на живот, будто нарочно издеваясь.       Арсений ладонями своими каждый миллиметр дна цепляет, чтобы выше подняться, перехватить подрагивавшими руками бортик, возыметь больше опоры и попробовать доказать себе, что это не самообман — на получетвереньках действительно лучше, не считая давление воды в животе. Та смещается, давит внутри только сильнее, упирается в пробку, но не может пробиться наружу, срывая с губ тихое и звонкое поскуливание.       Бедовый лоб в руки вжимается судорожно так и обессилено, у Арсения плечи буквально дрожат, заставляя заостряться на спине лопатки, пока он уже полностью на скулёж переходит вместо обычного дыхания, подаваясь ближе к горячей и широкой ладони, дарящей хоть какое-то успокоение и спасение, хоть и нажимающей иногда до звёзд за зажмуренными веками.       — Не дави… — захлёбываясь плаксиво в попытке бёдра свести от вновь подступающего оргазма.       — Не хнычь, — фыркает тихо Антон, но давить действительно перестаёт, вместо этого начинает поглаживать бережно так, осторожно. — Забавно так, ты как-будто беременный. Я бы хотел от тебя ребёнка. Он бы таким же невероятным как ты был, — он, кажется, говорит всё, что приходит в голову.       А Арсений только стон выдыхает громкий и пронзительный, глаза закатывая от таких слов, да ещё и сказанных низким, бархатистым тоном — можно уже умирать, не добивая себя подобными невозможными мыслями, которые отчего-то заводят только сильнее.       — Господи, Антон, пожалуйста… — ругаясь то ли на него, то ли на собственное воображение, подкидывающее такие картинки, что сводит низ многострадального живота…       — Что «пожалуйста»? — Антон усмехается тихо, легонько шлёпая по ягодице, когда Арсений шебуршится сильнее начинает. — Ты бы не хотел малыша? Представляешь, как бы мы с ним нянчились. У него бы ещё глазки твои были… ну чудо же, да? — он замолкает, поднимаясь на ноги. — Устал? Ещё пару минут нужно постоять. Справишься?       — Да-а-а… — отвечая сразу на всё, а может и нет, невменяемо абсолютно воздух хватая припухшими от покусываний губами, чувствуя, как подбородок щекочет слюна.       Арсений бы и хотел поддержать эти разговоры Антона, ещё сильнее дрожать вынуждающие и напрягаться телом, чтобы всхлипывать в момент и усилием воли пытаться расслабиться — так вода внутри ощущается менее отчётливо, хоть и продолжает продавливать собой, вынуждая гнуть поясницу и гнуть, откровенно и гибко, — но просто не может. Он уже вообще мало что может, даже на четвереньках стоять удаётся с трудом.       — Я не могу больше… — невнятно и поплывше, заставляя пробку внутри слабо двигаться из-за сокрушающихся стенок.       — А я уверен, что можешь, ты же сильный у меня, — Антон бёдрами к тумбочке прислоняется так, что Арсений видит его лицо отчётливо и улыбку на этом лице тоже видит, не ту насмешливую, которой он часто пользуется на людях, а мягкую такую, нежную. — Ладно, наверное, действительно уже хватит, — он снова ближе подходит, руки протягивая. — Давай, нужно встать, я помогу.       Раздразнённое и накрытое туманной завесой сознание едва понимает, что от него требуется, Арсений взгляд осоловевший поднимает, слизывая с нижней губы вязкую каплю слюны, шепча в ладонь Антона, крепкую такую и надёжную, носом по ней скользнув любовно:       — Зачем?       — В смысле «зачем»? — Антон звучит правда удивлённо. — Нужно тебя на туалет пересадить. Или ты собрался с водой в животе продолжать? Иди ко мне, — он под руки перехватывает аккуратно, но не тянет, просто придерживает. — Давай, Арс, нужно на ноги встать.       Слово «туалет» отрезвляет, настолько, что Арсений распахивает глаза до слезящихся склер — перед глазами решительно настроенный Антон, собственные подрагивающие бёдра и смазанная картинка пространства.       — Антон! — хрипящие выдохи провоцируют новый стон, распрямиться кажется почти невозможным. — Я сам… в туалет, хорошо? Сам… — испариной покрываясь от нахлынувшего жара.       Антон поцелуй на его виске оставляет.       — Если ты уверен, что справишься сам, хорошо, — он на себя легонько тянет, помогая подняться и одну руку на живот перекладывая, придерживая его снизу и хоть немного облегчая задачу. — Я просто доведу тебя до туалета и уйду, если ты так хочешь. Ладно? Держись за меня и перешагивай бортик. Только осторожно.       — Я боюсь… — сказанное вскользь и невольно, до шмыгающего носа и прикрытых болезненно глаз.       Вылезти из ванны — самое сложное, Арсения пошатывает так сильно, что он только сильнее мокрыми руками за предплечья Антона хватается, по майке попадая брызгами воды и дыша всхлипывающе и судорожно, ладонь Антона своей накрывая под животом с тихим стоном.       — Чего ты боишься, хороший мой? — у Антона голос такой нежный и спокойный, он ещё пару поцелуев оставляет на влажном виске. — Я ведь рядом. Нужно просто сначала одну ножку перекинуть, потом вторую. Я держу тебя. Давай, осторожно.       Мычание перерастает во вскрик, когда вода внутри упругим и сплошным толчком прицельно бьёт куда-то в районе пупка от резко приземлившейся на кафель ступни. Первой. Арсений с ногами разведёнными над бортиком ванны застывает с беспомощным взглядом, а потом в руку родную лбом вжимается, чтобы всё-таки не отклоняться от произнесённой Антоном инструкции. Арсений ведь прилежный ученик и хороший мальчик…       И он замирает уже двумя ногами на прохладном полу, касаясь самыми пятками коврика. И сопит, громко и заложено, с трепетом ожидая похвалу и пытаясь удержаться на подкашивающихся ногах.       — Вот умница, горжусь тобой, а теперь давай сделаем несколько шажков до туалета, да? — Антон по спине гладит успокаивающе, всё ещё придерживая рукой живот. — Правда хочешь сам всё сделать? Мне не противно совсем, если ты переживаешь за это. Я могу помочь или просто рядом быть. М-м?       Треморные ладони закрывают горячее, мокрое лицо. Влажные пряди лоб с висками облепили — наверняка Арсений сейчас на какую-то мокрую беременную крысу похож, ну не может вся эта грязь быть возбуждающей и красивой. Не может. Но отчего-то член колом стоять продолжает несмотря на ужасающую перспективу…       Такая ли она ужасающая на самом деле?       — Как тебе… не противно… — бубня заторможено, уже заведомо зная, что сдался. Как бы то ни было — он точно сдался.       — Может потому что я люблю тебя больше жизни? — усмехается Антон, осторожно в нужном направлении его подталкивая. — А может потому, что хочу пройти через это с тобой, потому что дальше нам обоим будет хорошо. Сейчас, — он спереди перехватывает поудобнее, когда они у унитаза оказываются, а сам рукой за спину тянется, одним движением вытаскивая пробку и усаживая тут же. — Вот так, отлично.       — Не отлично… — главная защита это ныть, Арсений в собственные бёдра впивается до побелевших пальцев, голову вниз опуская и дыша через раз сипло и натужно, сжимаясь до пульсирующих венок на висках и стойкого ощущения, что ещё немного и его небесные глаза станут карими. — Я всё-таки передумал, я… это же… — задыхаясь контраргументами, потому что на самом деле не хотя, чтобы Антон куда-то уходил. Не хотя, но и стыдясь всего этого до выступающих слезинок.       — Ну тише, родной. Что такое? — Антон близко так стоит, пальцами в его волосы зарываясь, массируя кожу головы, и явно никуда уходить не собирается. Он наоборот шажок ближе делает, прижимая лбом к своему животу и шепчет тихо: — Давай, Арсюш, долго держать не выйдет. Просто расслабься. Всё правда хорошо. Ещё немного и мы пойдём в спальню.       «Ещё немного… и в спальню…»       Арсений жмурится настолько потеряно, но доверчиво. Льнёт только ближе к ласке, выискивает её, как слепой котёнок, издавая что-то отдалённо напоминающее человеческую речь, когда первые капли соскальзывают из дрогнувшего сфинктера. Крупная дрожь пробивает тело насквозь, голова гудит, но одновременно такая лёгкая — его с ног до головы липким, прохладным потом пробивает, щекочущим носогубку и где-то под коленями. И напор воды увеличивается, льётся громко так и абсолютно неприкрыто смущающе, — Арсений поверить не может, что делает всё это, не может поверить и плачет, то ли от того, что Антон рядом, то ли от облегчения. Наверное всё же и от первого, и от второго одновременно. Живот исчезает стремительно, внутренности скручивает, лёгкие режет вскрик…       Вместе с опустошением душевным приходит и пустота внутренняя. Арсению так хорошо, что аж плохо, он никогда в жизни не ощущал себя настолько опустошённым, и представить себе на мгновение, что бы было, не будь Антона рядом, не то что не хочется, не получается вообще. И вместе с этими мыслями по щекам текут слёзы неловкости и радости — этот прыжок веры закончен, Арсений, наверное, впервые в жизни перед кем-то настолько открыт и бесхитростен. Настолько раним и податлив.       — Хороший мой, — Антон склоняется, поцелуй на макушке оставляя, а после тянет на себя, заставляя встать и прижимая к своей груди. — Ну всё-всё, не плачь. Уже всё, — руками по спине гладит. — Давай вместе в ванну залезем, ополоснёмся и продолжим, да?       А из Арсения слёзы как-то неконтролируемо текут, он только смаргивать раз за разом успевает, чтобы не пекло под веками, мычит что-то невнятное даже для самого себя, впиваясь сильнее в крепкие предплечья, оставляя на них разводы собственных царапин. Рыдая почти навзрыд, но при этом всё равно ощущая томное давление внизу живота, и собственный член, тяжёлый и покачивающийся, пачкающий домашние штаны Антона предэякулятом.       — Давай… — захлёбываясь во всхлипах и стыде, оставляя на майке комичные отпечатки собственного лица. Никакой эстетики.       — Родной мой, Арсюш, ну что ты? — Антон его ладонями за лицо перехватывает, собирая губами слёзы, целует мелко везде, где дотягивается, гладит пальцами по щекам и шепчет: — Всё уже закончилось. Слышишь? Я знаю, что стыдно, но всё ведь хорошо. Я тобой очень горжусь. И я тебя очень сильно люблю. Давай, иди ко мне, — на руки подхватывает одним движением, подходя к ванне и забираясь в неё вместе, только после отпуская ногами на дно. — Вот так, сейчас сполоснёмся, ты успокоишься, и мы продолжим, да? Маленький мой, хороший. Т-ш-ш.       Вода шумит, с мягким журчанием обновляясь жаром включённого снова крана. Слив открыт и её убывает больше, чем пребывает, — Арсений скользящий напор душа на себе чувствует неожиданно, смывающий остатки грязи, очищающий до конца, заставляющий очнуться от какой-то дереализации, осознать себя в пространстве хоть немного, цепляясь только за нежное и глубокое: «Арсюш».       Хочется плакать ещё больше, но слёз нет, зато есть шея Антона совсем рядом, близко-близко, и Арсений носом шмыгает, обцеловывая её клюющими и суетливыми касаниями. А в голове на повторе, как заевшая пластинка, утешающие слова. Он в этом всём не один. Антон знает, он всё понимает, он принимает и стыд, и сопли, и ужимки, принимает всё, и в какой-то момент Арсения виснет на нём абсолютно отчаянно — от клизмы ноги непослушные такие, а внутри настолько ощутимая пустота, что кидает в дрожь. Оттого и поцелуи становятся хаотичнее, более откровенные и непослушно испещряющие тонкую и желанную линию ключиц и под подбородком, — Арсений даже на носочки старается приподняться для лучшего доступа.       — Ты же в штанах прямо… — лепеча почти скуляще, взгляд заплаканный на лицо родное вскидывая. Смущаясь всё ещё до одури, но решаясь.       — Сейчас сниму, секунду, — Антон улыбается, губы его ловя в быстром поцелуе, а после действительно скидывает с себя штаны, под которыми нет нижнего белья. Он снова к себе притягивает, обнимает, широкими ладонями проходит по шее, спине и ягодицам. — Я уже говорил, что ты очень красивый? — спрашивает, отстраняясь и ловя взгляд. — Как себя чувствуешь? Ничего не болит?       — Пусто… — всё, на что хватает мыслей и дыхания, на что хватает его всего. Арсений за плечи широкие хватается, как утопающий за круг, чувствует, как сильнее начинает трусить от обжигающих и сильных прикосновений, уверенных таких, хозяйских, — он в этом нуждается. Хочется чувствовать себя принадлежащим.       Арсений Антону уже давно до оголенной души доверился — сегодня закрепление материала.       — Очень… внутри… — стон вместе со вздохом выпуская и сильнее подаваясь задницей к обжигающим ладоням.       — Скоро заполним, — Антон усмехается тихо, закрывает воду и первым из ванной вылезает, протягивая руки, чтобы в следующую секунду Арсения на руки подхватить осторожно. — Ну вот и всё, родной. Держись, — поцелуй на виске оставляет и несёт в сторону спальни.       Когда они в комнате оказываются, Антон Арсения на кровать укладывает бережно, сразу в тумбочку лезет, находя смазку и швыряя её куда-то на подушки, а сам сверху нависает, целуя глубоко и нежно.       — Готов двигаться дальше?       Возымев опору под спиной и сознании, Арсений будто выныривает из сна, понимая прекрасно, что ненадолго — самое пикантное ещё впереди. Но тем не менее, смешки сыпятся от чужих слов как-то сами по себе, каламбурное мышление искрит и плавится, и Арсений выдыхает с широкой, до ямочек на щеках, улыбкой:       — Ты хотел сказать «глубже»? — любуясь Антоном снизу вверх.       Антон глаза закатывает со смешками:       — Арсений… Давай, переворачивайся и раком вставай быстренько, раз силы шутить вернулись, — командует он, слегка по бедру хлопая.       Довольный стон оседает на губах разводами слюны, липкой и вязкой, тянущейся от зубов к зубам прозрачными ниточками, рвущимися от дыхания. Арсений слушается безоговорочно, взбрыкивая бёдрами только для того, чтобы нарваться на ещё один шлёпок с блаженным мычанием, а затем и стелется, вжимается грудной клеткой в простыни, в предвкушении зажмуривая глаза.       — А в ванной со мной нежничал… — не удерживаясь от ехидного паясничества и только шире разводя ноги.       — Я и сейчас предельно нежен, хороший мой, — Антон фыркает тихо, склоняется над ним и укус на ягодице оставляет ощутимый такой до вскрика и искр перед глазами. — Извини, не удержался, — и целует в место укуса нежно.       Вместо ругательств и очередных шуток — жалобный совсем и развратный стон, Арсений трепещет весь от этого укуса, в спине прогибаясь только сильнее, вспоминая себя в ванной, беспомощного и заплаканного. Член пачкает прекамом одеяло, и не разрумяниться сильнее просто выше всяких сил — Арсений действительно течёт от всех этих контрастов, и это просто невозможно скрыть. Да и не хочется.       — Пульсирует… — жалуясь натужно и едва наигранно, хныча вместо очередного вздоха. — Ещё поцелуй… и оближи…       И Антон целует и лижет послушно, гладит ягодицы успокаивающе. А после к тюбику со смазкой тянется, щёлкая крышкой и выдавливая себе на пальцы. Входит медленно, сначала одним, крутит им, сгибает в разных направлениях и снова целует бёдра, сразу добавляя второй.       Колечко мышц так податливо раскрывается, припухшее немного и, казалось бы, плотно сжатое, охотно принимает в себя толчок за толчком, жадно смыкаясь на фалангах, чтобы через мгновение расслабиться, дразня вместительностью — и так раз за разом, заставляя Арсения бессильно хрипеть в подушки.       — Антон… — не подгоняя уточнениями и не прося «ещё», только бёдрами дёргая требовательно в своём желании.       Антон ещё поцелуй на ягодице оставляет, в месте укуса, и проталкивает третий палец, входя уже тремя по самые костяшки, раздвигая шире и намеренно дразня простату. Вскрик застревает в горле сорванным сипением, Арсению хорошо так до закатывающихся глаз, и в сладостной трясучке казаться начинает, что с кулаком он загнул, слишком себя переоценил, ляпнул не подумав — у него член предвкушающе вздрагивает в преддверии оргазма, когда анус на пальцах давящих сомкнуться пытается, но ничего не выходит.       Жарко.       — Ты такой молодец, Арс, — Антон хвалит снова и снова, проталкивая уже четвёртый палец и замирая на пару секунд, видимо, чувствуя, как Арсений напрягается. — Не зажимайся, пожалуйста, мой хороший. Я сейчас пятый вставлю, постарайся расслабиться.       — Господи… — бёдра потряхивает так, слабостью и скованностью, у Антона кисть отнюдь не маленькая, а пальцы длинные такие, хоть и тонкие довольно, но явно не в районе костяшек: Арсений заполнен настолько, что трудно дышать, вместо вздохов — стоны, беспрерывные и тихие из-за подпекающих связок. Слишком хорошо, чтобы быть правдой, хорошо настолько, что становится страшно. — Добавь больше… смазки… — не узнавая свой голос абсолютно.       Антон снова тюбиком щёлкает, выдавливает смазку прямо на вход и медленно вводит пятый палец, замирает снова, целует ягодицы успокаивающе, гладит спину свободной рукой.       — Арс, ну пожалуйста, расслабься, ты зажимаешься. Тебе больно? — спрашивает обеспокоено.       — Нет… н-нет не… не больно… — слова путаются на языке, такие неподъёмные и сложные, Арсений подушку закусывает с истеричным мычанием от того, с каким напором и давлением костяшка одного из пальцев вжимается в простату. А потом совсем пищит, потерянно и невменозно: — Мне очень… очень хорошо… толкнись… сильнее, я расслаблюсь…       — Умница, — в который раз повторяет Антон, не переставая по спине гладить и пальцы глубже вгоняя, растягивая вход костяшками. — Я уже почти внутри, чуть-чуть осталось, хороший мой, только костяшки до конца протолкнуть и будет легче, — шепчет успокаивающе, продолжая медленно вталкиваться.       — М-м… Антон! — вымученно и умоляюще, то ли прекратить, то ли продолжать без ужимок и робости, толкнуться внутрь до искр перед глазами и жалобного замирания, до стискивающих простыни пальцев, белеющих и подрагивающих, до разъезжающихся по кровати коленей. — Да-да-да… пожалуйста, да… — глаза закатывая и ощущая всей своей сутью, как пульсирует на сложенной лодочной ладони, уже слишком большой и ощутимой, а впереди ведь кулак…       — Ты так хорошо справляешься, родной, просто чудесно, — Антон чуть отстраняется, начиная свободной рукой его за бёдра придерживать, добавляет ещё смазки и толкается глубже, протискивая таки костяшки.       Вздох облегчения звонкий такой и одновременно самый вымученный на свете, Арсений голову в подушки роняет, лишая себя кислорода и даже не пытаясь дышать, он — сплошная дрожь, единый сладкий трепет от ощущения нереальной заполненности. Низ живота сокращается, втягивается судорожно, член немеет на толику мгновения, пока внутри него разгорается пламя…       На простыни брызгает сперма. Опять. Он кончил опять.       — Ну вот, я внутри, ты справился, — Антон к зацеловыванию бёдер возвращается, слегка шевеля рукой внутри, чуть глубже входя. — Дай лапку, — он руку Арсения одну перехватывает и ему же на живот укладывает, а сам пальцами внутри шевелит. — Чувствуешь?       — Блять… — Арсений не матерится, честное слово, он вообще не такой человек.       По спине капельки пота стекают щекотно, а по мошонке медленно и дразняще стекают крупные ручейки смазки, горячей такой и шмякающейся прямо на простыни, сколько её внутри, Арсению вообразить страшно — велика вероятность, что кончит опять.       — Блять, Господи… — пальцы по животу скользят, нажимают плашмя, и Арсений действительно чувствует. Он чувствует шевеление внутри себя, и голос петуха даёт, непослушный и слабый: — Ты… Как далеко ты… как глубоко получилось? На-насколько… — теряясь в собственном вопросе от потуги.       — Ты у меня такой хороший мальчик, знаешь? — в голосе Антона звучит улыбка, он снова пальцами шевелит, и ладонь Арсения крепче прижимает, позволяя чувствовать, как пальцы один за другим, сгибаются в кулак. — Я очень тебя люблю и горжусь тобой.       Сперма уже не брызгает, стекает по напряженному члену полупрозрачными и совсем жидкими каплями, это почти сухой оргазм, его преддверие, и Арсению снова плакать хочется от колоссального удовольствия и увеличивающегося давления внутри, — Антон сжимает в нём кулак, так отчётливо и тяжело, вжимаясь в дрожащую ладонь через живот, заставляя покусанные, сухие губы раз за разом пропускать стоны и поскуливания. Невыносимо. И похвала эта невыносима, Арсений из-за неё умрёт сейчас, он уверен, а значит и терять нечего, хрипя совсем невнятное:       — Твой… хороший мальчик… я… твой…       Антон двигает рукой слегка, ниже склоняясь, целуя дорожку от копчика до лопаток.       — Я очень сильно тебя люблю, красивый мой, самый лучший, такой молодец сегодня, — и укус оставляет на плече.       Арсений уже не кричит, тихо воет в подушку, сокращаясь изо всех сил на горячем и твёрдом предплечье — всё без толку, и сердце в галоп пускается, вынуждая внизу живота всё экстазно скручивать, но больше без видимого оргазма: спермы в организме просто не осталось. Закончились и все силы.       — Антон… я люблю тебя, Антон… — Арсений мямлит абсолютно точно, нормальным тоном это не назвать, он как будто пьян и при смерти, всё одновременно. — Кончи на меня… я хочу… — задыхаясь от постыдных мыслей.       — Сейчас, милый, — Антон руку вынимает медленно, заставляя снова скулить на самом толстом участке. — Тих-тих-тих, уже всё, всё, родной.       Он снова коленями в матрас упирается, приподнимаясь, оглаживает ягодицы, мнёт их на манер кота, и быстро одной рукой надрачивает себе, а после стонет сорвано и тихо, изливаясь прямо в растраханный сфинктер.       — Иди сюда, — рядом заваливается и на себя тянет, прижимая к груди, зарываясь пальцами в волосы. — Как ты чувствуешь себя? По десятибалльной шкале, насколько дискомфортно? — спрашивает так взволнованно, поцелуй на мокром от пота лбу оставляя, что сердце удар пропускает.       — Боже мой, Шаст… минус сто, — голос не слушается, рвётся на гласных, почти пропадает из-за перегруженных связок, и всё-таки Арсению настолько хорошо, что бёдра дрожат и немеют, он так много в своей жизни ещё не кончал, и это нечто. Анус закрыться пытается, такой разработанный и пульсирующий, обожжённый приятно вязкой и густой спермой Антона, сейчас пачкающей ложбинку и его самого, тулящегося как можно ближе. Забота его родная.       Арсению настолько хорошо, что такого даже не бывает, он уверен — всё это исключение из жизненных правил.       Ну и пусть.