Не возвращай меня

      До машины Сергей шёл как мог быстро, будто за ним в любую минуту могла организоваться погоня. Правда тело протестовало, по итогу всё ощущалось как в самом типичном кошмаре, когда пытаешься убежать, но двигаешься медленно, будто залипая в текстурах. — Слушай, ну нормальная, вроде, тётка, — немного понизив тон голоса заговорщически произнёс Гром ему над ухом. Парень при этом снова оступился и едва не съехал по лестнице на заднице, если бы не сильные руки майора, который уже инстинктивно был готов его ловить. — Чё она тебе такого сказала, что ты чуть из кабинета не вылетел? — Она… — пытаясь перевести дух ответил Разумовский. — Она допытывалась, кто… кто грубо со мной обращался. — Ну и? — Она сказала, что если это ты, то… то меня могут оставить здесь… — нервно закончил он, как раз когда они, наконец-то, достигли холла. — Серёг… так ведь это… ну… я ж реально… — Нет! — громче, чем предполагал, перебил его Разумовский, резко затормозив. Он посмотрел на него усталым, но решительным и совершенно ясным взглядом голубых глаз. — Это… это не важно! Теперь уже нет… Я п-понимаю… почему ты это сделал. — Да не должен был я этого делать! — почти рассерженно вскинул руками майор. — Если бы не Димка, я бы… я бы тебя убил. — Тише! Прошу, давай уйдём отсюда, — взмолился Сергей. Вряд ли их кто-то мог подслушать, но анализировать с рациональной точки зрения уже не было сил. Ещё не хватало, чтобы до чьих-то ушей долетело такое признание.

***

      В машине стало совсем плохо. Голова пульсировала болью, сжимая голову железным обручем, а тошнота временами становилась настолько сильной, что он боялся заблевать весь салон. В окно смотреть было невыносимо; от бесконечных поворотов по намокшим, выцветшим улицам становилось ещё хуже. Но и с закрытыми глазами волны тошноты и головокружения накрывали лавиной. Сергей тяжело и часто сглатывал вязкую слюну, заполнявшую рот, и старался не обращать внимание, как неприятно ко влажной коже стала липнуть одежда и волосы. А в салоне так отвратительно удушающе пахло каким-то автомобильным ароматизатором, что желудок протестующе сворачивался. Кому вообще может нравиться такой дешёвый, резкий запах?… А ещё радио. Ведущая громко и натужно хохотала над странными, плосковатыми шутками коллеги, их перебивал рекламный джингл, резкий мужской голос басил какие-то названия и адреса, его сменяла писклявая, попсовая песня, и всё это сливалось в одну страшную какофонию, стучащую в висках. — Эй, Серёга, ты нормально? — внезапно на колено легла тёплая ладонь. Воспаленное веко приоткрылось, и Разумовский наткнулся на внимательный взгляд Грома. — Что-то ты какой-то зеленоватый… — Мхм, — неясно промычал парень, вновь закрывая глаза. Игорь не понял, что именно это значит, но вид говорил за него и без слов. — Командир, выруби шарманку, пожалуйста, — по-доброму обратился он к водителю. Тот гляну в зеркало заднего вида и молча выключил радио. В салоне сразу стало тихо, лишь мерное гудение двигателя, да шелест покрышек. Потом Гром потянулся, перегнувшись через Сергея, и приоткрыл у него окно, совсем немного, чтобы тонкая струйка воздуха проходилась по волосам. — Спасибо, — едва слышно, сухими бледными губами поблагодарил Разумовский. Теперь он просто молился, чтобы добраться без пробок, как можно скорее. К счастью, Игорь проявил поразительную чуткость и больше не пытался с ним заговорить.

***

      К концу пути хотелось просто плакать и молить о пощаде, пусть бы лучше на обочине оставили его лежать, чем испытывать резкий приступ тошноты при каждом нажатии на педаль тормоза, когда отяжелевший мозг перекатывался в черепной коробке, превратившись а сгусток желеобразной боли. Какими-то нечеловеческими усилиями они добрались до квартиры. Сергей не помнил ничего, кроме собственного сбившегося дыхания и отрывочных, смазанных кадров со ступеньками перед глазами. В прихожей он кое-как, наступая на пятки, стянул с себя кеды и, не разбирая дороги, путаясь в собственных ногах, буквально повалился на диван ничком, потом со стоном заставил себя перевернуться и замер. Он дышал открытым ртом, пытаясь унять головокружительную тошноту и бешено бьющееся сердце. Гром осторожно приблизился, наклонившись к нему. — Серёг, это что с тобой такое? — опасливо поинтересовался майор. — Мигрень, — дрожащими губами выдавил Разумовский и снова шумно сглотнул. — У тебя такое было уже? — он старался говорить потише. — Мхм, — не открывая глаз ответил он. — И долго тебя будет так штырить? — …может… несколько часов… может несколько… дней… — слова перемежало тяжёлое дыхание. — Ебануться, — сочувственно произнёс Игорь. — Чем тебе помочь-то? Таблетку какую-то специальную надо? — Обезбол… почти не помогает… но я… раньше порошок… пил… — Сергей назвал какое-то лекарство на букву «Н», которого у Грома, конечно, не было. — Короче, я сейчас метнусь в аптеку, она тут за углом, а ты постарайся не откинуться, хорошо? — Игорь тут же шустро засобирался. Он решил рискнуть оставить Разумовского одного, потому что в таком состоянии он всё равно ничего не сможет сделать. Заодно он запоздало вспомнил о рецепте, который благополучно лежал в столе. Раз уж такое дело, то и всё остальное не мешало бы купить.       В аптеке провизор странно посмотрела на список препаратов, потом на Грома, сама себе удивлённо вскинула бровь и деловито расписалась за отпущенные препараты. — Молодой человек, это обезболивающее вот с этими препаратами не сочетается. Уточните у вашего лечащего врача, но одно с другим не принимайте. — Понял, спасибо… а через сколько можно принимать? — Вам лучше проконсультироваться, но точно не раньше, чем через двенадцать часов, а лучше и сутки, — она снова задумчиво на него посмотрела, отсчитывая сдачу. — Список у вас, конечно… дай бог здоровья. Гром просто взял небольшой, но увесистый прозрачный пакетик и быстрым шагом, перескакивая через лужи, побежал домой. Даже запыхаться успел, когда перед глазами замаячила тяжёлая подъездная дверь. Как и ожидалось, Сергей обнаружился всё там же и в той же позе. Его лицо выражало чистое страдание, прям как на средневековых религиозных картинах. Он слабо приоткрыл глаз, убедился, что Игорь пришёл и поспешно сомкнул веки, чтобы отгородиться от режущего ножом дневного света. Мужчина поспешил на кухню, прочитал инструкцию и быстренько развёл порошок в воде, делая её мутновато-белёсой. Он даже не пытался просить Разумовского подняться, слишком у того был умирающий вид, поэтому он просто просунул руку под плечи и медленно, стараясь делать всё плавно, приподнял его, прижимая кружку к высохшим губам. Он пил и морщился, опасаясь с каждым глотком, что сейчас всё фонтаном пойдёт обратно. Вкус лекарства казался отвратительным, но лишь вера в то, что через полчаса боль может сжалиться над ним и слегка ослабить тиски, заставляла желудок удерживать в себе эту жидкость. Снова оказавшись в горизонтальном положении Сергей выглядел ещё хуже, чем до обезболивающего. У Грома, конечно, бывали головные боли, особенно от похмелья, но чтобы вот так… Чем вообще мигрень отличается от головной боли-то? Пришлось сесть на стул и посмотреть, что пишут в Яндексе про эту хрень, а главное, какие советы дают. Через пятнадцать минут он уже более-менее имел представление об этом недуге, а также какие-то общие рекомендации. Во-первых, многим мешал любой свет. Судя по тому, как Сергей болезненно щурился и поспешно закрывал глаза, у него тоже такое было. Только вот штор у Грома отродясь не было… он задумчиво окинул взглядом своё странное окно и не придумал ничего лучше, как прищемить форточками простыню с той стороны, с которой солнце просачивалось на диван. Может ему это лишь почудилось, но, вроде бы, лицо Рыжего немного расслабилось, когда комната стала чуть темнее. Также многие писали, что их сильно морозит, поэтому лучше переодеться в тёплую, но удобную одежду. Вот это уже сложнее. — Серёжа, — понизив голос почти до шёпота обратился Игорь. — Я тебе помогу переодеться, хорошо? В джинсах и толстовке наверняка ж ещё хреновее? Парень ничего не ответил, продолжая смирно лежать, концентрируясь на дыхании. Гром принял это за согласие и аккуратно, но без лишних промедлений стянул с него джинсы (сейчас на нём даже скинни сидели довольно свободно), сменив их домашними спортивками, а потом пришлось снова медленно его усадить, позволив упереться лбом в грудь, чтобы сменить толстовку на футболку. Его действительно потряхивало, руки ледяные, кончик носа тоже ощущался ледяным даже через ткань рубашки. Поэтому Гром принёс с его кровати одеяло и закутал в него Разумовского, подложив под голову подушку. Пусть уж на диване будет, раз до него добрался, не тащить же его в тот конец квартиры. — Игорь… спасибо… — слабым голосом поблагодарил Серёжа. — Поспи. Может это воспаленный разум придумал, но вроде бы на голову опустилась тяжёлая ладонь и один раз невесомо провела от виска к затылку, и пальцы слегка взъерошили там волосы.

***

      К вечеру Разумовский ожил, голова ощущалась тяжёлой, но почти перестало тошнить, да и сводящая с ума боль отступила. Мигрень прошла непривычно быстро. Игорь даже уломал его немного поесть. Так что сейчас они оба сидели на диване, комнату тускло, но уютно освещала настольная лампа, а с тумбы потихоньку бубнил что-то телевизор. — И часто у тебя такое бывает? — Гром отхлебнул чай, замотав ниточку от пакетика за ручку кружки. — Относительно, — уклончиво ответил парень. — Ну а в больнице как? Что они тебе давали в таких случаях? Тоже этот порошок? Хотя… аптекарша мне сказала, что этот Ниме… Как там его? Ну порошок этот, короче, не сочетается с твоими психушечными таблетками. С завтрашнего дня их тогда принимать будешь, кстати. — В больнице… ничего не давали, — блёкло ответил Сергей, поглядывая в телевизор, хотя будто и не видел, что там идёт. — А что делали? — Ничего. — Совсем? Так тебе ж так плохо… — Никому не было дела, плохо мне или не плохо. Я просто лежал и ждал, когда пройдёт, — он облизнул губы и плотнее закутался в одеяло. — Ну ничё, — злорадно хмыкнул Гром. — Рубинштейну отправили повестку явиться на допрос. — Допрос? — Сергей встрепенулся, неверяще глядя на майора. — Как… свидетеля? — Какого, нахрен, свидетеля? — фыркнул Игорь. — Обвинение мы ему выкатываем. Северная туда же пойдёт. Они у меня не отвертятся. Экспериментаторы хреновы. — Так ты тогда всерьёз это сказал? — севшим голосом произнёс Рыжий, скорее самому себе. — Я слов на ветер не бросаю, — косо ухмыльнулся Гром, довольный собой и произведённым эффектом. — Ты удивительный человек, Игорь, — сказал, будто констатировал факт. Он действительно посмотрел на Игоря со странной смесью эмоций. — Да ладно, чё там, — стушевался Гром, ощущая, как приятно это щекочет его эго. У Разумовского всегда были такие искренние эмоции… он от души благодарил, искренне и спокойно восхищался, слишком очевидно смущался, а ещё неизменно уважительно произносил «Игорь». Наверняка в школе учителя про него говорили «умненький мальчик, рассудительный». Когда-то отец хотел, чтобы Игорь с такими водился, а не с Игнатом. Что ж, может лучше поздно, чем никогда?…