Shades of red

Се Лянь выпил немного вина. Потом еще немного, и еще немного. Вокруг гремела свадьба. Их свадьба. Это было самое роскошное, самое пестрое, самое невообразимое зрелище, какое только видывал свет. Призрачный город, и прежде поражавший своей разнородностью и многоцветием - будто обезумел, разбился, вывернулся наизнанку и взорвался снопом своих же осколков. На улицах расцветала фантасмагория: демоны, чье обличие заставило бы впасть в оторопь и самых искушенных, пели, улюлюкали, хохотали, сотрясали крыльями и гребнями. Разномастные существа с причудливыми мордами протаскивали над толпой разукрашенных бумажных драконов, клоуны на ходулях сыпали вокруг золотом и цветами; повсюду звучала музыка, столь же какофоничная, как и наружность музыкантов. Из одного угла доносился низкий перебор струн гуциня, медленно перерастающий в имитацию голосов фантастических птиц; в другом глиссировал звук варгана, подрагивали трели чарующей пипы. Над лоскутной чадрой города безостановочно вздымались фейерверки всех форм и оттенков: птицы, цветы, бестии, драконы, их с Хуа Чэном силуэты – смазанные, футуристично-наивные, но такие узнаваемые. Танцоры и танцовщицы в полупрозрачных вуалях тут и там предваряли праздничные процессии, приглашая, маня, будто соперничая с весенним ветром в плавности неуловимых движений. Гирлянды мерцающих фонарей скользили вдоль крыш и карнизов, медленно переплывая на площади и улицы, украшая мостовые и освещая путь сверху. В воздухе повсеместно парили фруктовницы с закусками и подносы с изысканным вином, услужливо возникая перед гостем раньше, чем он успевал об этом помыслить. Казалось, на этом празднике можно было отыскать что угодно – кроме опечаленных или недовольных. Радовались все, ликовали все – от мала до велика, от свирепых и непревзойденных до крошечных призрачных душ, сгустков энергии, наделенных душой магических артефактов. Была ли тому виной демоническая общность или веками наработанное единое поле; но благодаря неведомому чутью каждый здесь знал, ощущал, что значил этот день для их градоначальника. На городской площади, укрытой парящим раскидистым шатром, происходило основное пиршество. Многоярусные столы ломились от изысканных блюд, каждое из которых поражало сложностью приготовления и филигранностью сервировки. Здесь можно было встретить яства любых народов - кроме, разве что, характерно-экзотической кухни Призрачного города. По просьбе Се Ляня блюда с задействованием человеческих глаз или самобульона куриного демона в главном павильоне не подавались. В центре пиршественного зала высились два статных трона из чистого золота – для новоявленных супругов. Какое-то время Се Лянь и Хуа Чэн и впрямь возвышались над толпой, держась за руки и позволяя приближенным слугам осыпать себя конфетти из цветочных лепестков; затем, по безмолвному обоюдному соглашению, соскользнули с тронного пьедестала, присоединившись к гостям. На грандиозном празднестве гуляли все три мира - однако в храм, где новобрачные преклонили колени, были допущены только самые близкие. Хуа Чэн был настолько опьянен счастьем, что даже не стал возражать против присутствия Фэн Синя и Му Цина; да и в целом для обитателей Призрачного города и завсегдатаев игорного дома настали золотые времена. Последние недели градоначальник раздавал всевозможные послабления, никого не наказывал и почти не сердился. Некоторые демоны имели смелость предполагать, что подобное продлится еще долго; говорилось об этом, конечно, украдкой, и втайне от чужих ушей. Дотошность и перфекционизм Хуа Чэна, которые сполна проявлялись и при создании полотен и скульптур, в период подготовки к свадьбе достигли своего апогея. Для того, чтобы организовать торжество на высшем уровне, он нанял мастеров со всего света, и лично контролировал каждый этап. Одно только свадебное одеяние Се Ляня по скрупулезности изготовления могло посоперничать с семью чудеса света. Князь демонов отвергнул добрую сотню эскизов, лишь благодаря увещеваниям Се Ляня не обрушив на мастеров лавину своего гнева. Когда проект наконец был утвержден, Хуа Чэн радостно принес будущему супругу образцы тканей – на выбор. - Только взгляни, гэгэ! – воодушевлено говорил он, расстилая перед Се Лянем рукотворный каталог с прикрепленными к нему симметричными обрезками, - Я отобрал самые лучшие! Теперь все решит твое слово. Се Лянь вновь и вновь переводил взгляд с одного клочка на другой, и не улавливал между ними особой разницы. - Мне кажется, можно взять любой из этих…, - сказал Се Лянь потерянно. Хуа Чэн поднял брови: - Но какой-то тебе наверняка нравится больше? - Я не знаю… Они все одина… Я имею в виду, что они все… красные. - Красные??, - казалось, князь демонов был потрясен до глубины души, - Гэгэ, ну ты даешь! Вот этот, сверху – рубиновый. Это алый, это киноварь. Это кармин, это сурик… - Ага, - ответил Се Лянь осторожно, - Это получается, твои одеяния… Они тоже… - Что тоже? – Хуа Чэн не уставал удивляться. - Они не все… красные? - Ну разумеется, нет, - отозвался он, опешивши, - Вот это на мне - коралловый. В конце концов сбитый с толку Се Лянь тыкнул куда-то наугад, и для свадьбы был утвержден один из цветов с незапоминающимся диковинным названием - но который выглядел вполне себе как красный. Для соблюдения традиций этого оказалось достаточно. Одеяние и впрямь вышло роскошным – таких, пожалуй, у принца не было даже во времена расцвета Сяньлэ. Струящийся многослойный шелк обволакивал его, будто горный водопад, а расписанные серебристыми нитями феникс и дракон, казалось, рвались с полотна в небо. На облачение в праздничное ханьфу и создание прически ушло без малого три часа и дюжина слуг. От громоздкого головного убора с крыльями феникса, венчающими корону, принц в конце концов отказался – «я все равно его уроню». После долгих уговоров прислуживающие демоны согласились ограничиться изысканными заколками и подвесками. Поначалу Се Ляню было страшно ненароком коснуться наряда, чтобы не сбить и не испортить этого совершенства; однако после того как он в привычной манере наступил на подол, врезался в Фэн Синя и пролил на себя вино, ситуация была отпущена. Хуа Чэн, глядя на все это, лишь тепло посмеивался; и глаза его светились такой любовью и восторгом, словно Се Лянь двигался с самой умопомрачительной грацией во всех трех мирах. К традиционной части торжества подошли серьезно. Молодожены заранее условились, что хотят соблюсти все возможные обычаи; но, когда к организации подключилась демоническая община, выяснилось, что представления о традициях среди призраков крайне разнородны. Многие обряды вообще не имели отношения к Поднебесной и были понахватаны демонами неизвестно где. Так в программу была включена загадочная часть с напутствиями от самых близких, касающимися супружеской жизни. По регламенту, каждому из пары следовало уединиться с одним из старших родственников и выслушать его наставления. Но поскольку ни у одного из супругов близких родственников не имелось (напутствий того единственного, кто имелся, Се Ляню точно не требовалось), эту почетную миссию взяли на себя Ши Цинсюань и Черновод. Бывший повелитель ветра основательно подготовился, притащил ворох свитков и, пожалуй, зачитывал бы их до поздней ночи, если бы Се Лянь мягко не напомнил ему о поджимающем времени. За имевшийся у них час Цинсюань успел прочесть несколько мистических поэм об окрыляющей любви и десятки бесполезных советов. - Здесь говорится, - торжественно вещал он, сотрясая свитком, - Что ни в коем случае нельзя отказывать мужу, если он зовет тебя в постель! Не спорить и не перечить, вот так. Вот я бы вовсе не спорил с Хэ Сюном, зачем же с ним спорить? Он у меня такая умница, всегда прав! И я бы точно не отказывал ему, если бы он звал меня в постель, никогда! Се Лянь смотрел на него во все глаза, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Неужели Повелитель ветров и впрямь говорит что-то настолько бесстыдное? Тот, ни капли не смутившись, продолжал: - Правда, понятия не имею, зачем бы Хэ Сюну понадобилось звать меня в постель. Но может, он хотел бы, чтобы я почитал ему? В любом случае, я бы точно ему не отказал, если бы он меня позвал. Ах, если бы… Аудиенция у Черновода прошла короче. Покачивая головой, он одобрительно постучал Хуа Чэна по плечу, и подвел итог векам любовных томлений в его компании: - Ну… не проеби. *** Се Лянь выпил еще немного, и еще, и еще. Толпа вокруг пела, гудела, дребезжала, завывала, барабанила. Кое-как увернувшись от очередного демона, порывающегося вовлечь его в пляску и осыпать лепестками сакуры, Се Лянь присел за длинный накрытый стол рядом с Цинсюанем. Тот уже давно сидел на месте, подперев голову рукой и пребывая в некоторой задумчивости, что в целом было не него не похоже. - Ваше высочество! – радостно обернулся он к Се Ляню, - Как хорошо, что вы здесь. Я как раз хотел посоветоваться с вами по одному вопросу. Видите ли… Там Хэ Сюн. Се Лянь проследил за его рукой. На противоположном конце стола и впрямь в одиночку восседал Черновод, поглощая все, что попадало под руку. Все остальные места пустовали: гости либо ушли танцевать, либо сбились в кучки, будучи поглощенными общением. - Вы бы хотели подойти к нему? – предположил Се Лянь, прокладывая дорогу. Цинсюань стремительно закивал: - Да, да, я очень хочу, только вот я не знаю, захочет ли Хэ Сюн меня видеть; я имею в виду, что я, конечно, понимаю, что он никогда не простит меня, но я тут подумал, он ведь может не прощать меня, если я посижу с ним рядом и справлюсь, как у него дела, и расскажу всякие новости? Или принесу что-нибудь выпить… - Не то, чтобы мне многое известно, - осторожно сказал Се Лянь, - Но если то, что мне доводилось слышать от Сань Лана, правда, то Черный демон черных вод обеспокоен тем же. Я имею в виду, он тоже не уверен, что вы его простили за… случившееся. По правде говоря, Се Лянь чувствовал себя крайне неловко из-за того, что однажды оказался вовлеченным в эту историю – он явно слышал и видел больше положенного. Ему не хотелось вновь создавать впечатление того, кто лезет не в свое дело; однако бывший Повелитель ветра ничуть не смутился и закивал снова: - Да, да, самое удивительное, что я знаю об этом! Я чувствую это. Я все-таки успел хорошо узнать Мин… Хэ Сюна, хотя, конечно, не так хорошо, как следовало бы. И мне кажется, что он тоже знает, что я немного переживаю; и возможно, он знает, что я знаю, что он знает, что я знаю, что он чувствует себя виноватым, и это создает дополнительную сложность. - Что-то я совсем запутался, - честно сказал Се Лянь, ухватывая еще один фужер с подплывающего подноса. Ши Цинсюань приготовился было пуститься в объяснения, но тут из толпы неожиданно вынырнул Му Цин и неодобрительно уставился на принца, скрестив на груди руки: - Что, решил сегодня нарушить все обеты разом? - Ох, и правда, Ваше Высочество, вы же не пьете! – всплеснул руками Цинсюань, - Ну, в такой-то день можно. А… какие еще? - Вестимо какие, - процедил бог войны, скосив взгляд куда-то в сторону кучкующихся гостей, над которыми, словно бесснежная тибетская вершина, чернела голова Хуа Чэна. Градоначальник учтиво с кем-то беседовал, то и дело бросая в сторону принца заботливые взгляды, - Ему же сегодня предстоит веселая ночка. - Му Цин! – воскликнул Се Лянь, мгновенно покрываясь краской, - Ты что! - А что? Думаешь, я один такой? Все вокруг об этом судачат. Куда не пойдешь, одни перешёптывания. Мол, сегодня градоначальник наконец-то возьмет свое… Слушать тошно. Он раздраженно пнул ногой стул, на котором сидел Цинсюань, так, что тот подпрыгнул на месте: - Генерал Сюаньчжэнь, ничего не понимаю! Кто говорит? Что будет ночью? - Му Цин, прошу тебя, перестань, - прошептал Се Лянь почти умоляюще. Он буквально ощущал, что что-то внутри него обрушивается вниз, то холодея, то свиваясь в клубок жгучего стыда, - Ничего такого… я имею в виду, что… - Да-да. Именно поэтому ты столько пьешь. - Я…, - Се Лянь растерянно перевел глаза на бокал, из которого только что по инерции сделал очередной глоток, - Вовсе не… Сань Лан… ни о чем таком… - Ну конечно же, «ни о чем таком», - отозвался Му Цин саркастически, - Он так целомудренен, твой разлюбезный Сань Лан. Сама чистота и кротость! Эти высокие, непорочные чувства к божеству были сполна отражены в его творчестве… - Не нужно так говорить о нем, пожалуйста! - Да ты просто не видел того, что мы видели! – взвился Му Цин. - Конечно, вы же не дали мне посмотреть! - Что здесь происходит? Они оба умолкли, осаженные приблизившимся перезвоном и звуком низкого голоса; две до боли знакомые руки обвились вокруг шеи Се Ляня. - Гэгэ, кто-то говорит с тобой непочтительно? Му Цин, прошипев что-то невразумительное, предпочел ретироваться – от греха подальше. Се Лянь нежно потерся щекой о руку супруга: - Нет-нет, Сань Лан, все хорошо! - Собиратель цветов под кровавым дождем, какой чудесный праздник! – воскликнул Цинсюань, восторженно складывая перед собой руки, - Вы постарались на славу! - Благодарю вас, - благожелательно отозвался Хуа Чэн, слегка склонив голову. Затем он вновь обратился к принцу, чуть понизив голос, - Гэгэ, скоро нам пора. Се Лянь снова почувствовал, как его сердце осыпается вниз горным камнепадом. Он изо всех сил попытался говорить непринужденно, но дрожащий голос выдавал его с головой: - Так… так скоро? Может быть, останемся еще немного? Здесь так… весело… И не бросать же нам гостей?.. - Таковы традиции. Гуляния могут длиться много дней, но ближе к ночи молодожены покидают праздник. Все это знают, никто не удивится, и – тут он снизил голос до лукавого полушепота, - В Доме Блаженства для нас уже все готово. С каждым его словом Се Лянем все мощнее овладевал спектр разнообразных чувств, сводящихся к единственно знаменателю: ему было страшно. Это не было ни животным, леденящим ужасом перед образом Безликого Бая, преследовавшим его веками; ни острым, пронзительным страхом за жизнь Хуа Чэна, что прочно укоренился в нем с недавних пор. Это была совершенно новая разновидность страха: тревожная, постыдная, но в то же время – манящая, словно призывающая сделать шаг в соблазнительную темноту. После слов Му Цина мир вокруг него изменился; ему начало казаться, что он стоит раздетый, обволакиваемый лукавыми переглядками толпы. В каждом брошенном на него взгляде случайного демона теперь угадывалась насмешливо-озорное понимание, повергающее его в пучину вездесущего стыда. Ему казалось, что все вокруг ждут от него чего-то, но – чего? И почему это ощущение возникло так внезапно? Не то, чтобы прежде они совсем не касались этой темы. Не то, чтобы Се Лянь совсем не допускал такой возможности. То, что происходило между ними, можно было сравнить с изысканным танцем, с грациозным парированием фехтовальщика – шаг вперед, два шага назад, снова шаг… Хуа Чэн терпеливо приучал его к своим прикосновениям: раз за разом брал за руку, покорно и благоговейно надеясь на ответный знак в виде мягкого сжатия пальцев; целовал все порывистее, касался все настойчивее. Пару раз они почти что прошли по грани; руки Сань Лана скользили так близко от запретных мест, в решающий момент деликатно отступая – два шага назад… Се Лянь знал, что Хуа Чэн ждет. Се Лянь также знал, что Хуа Чэн будет ждать столько, сколько потребуется, и никогда и ничего не вменит принцу в обязанность. Почему же сейчас что-то довлеет над ним, словно занесенный меч? Почему под пристальным надзором толпы, под куполом из хитрых улыбок, покачиваний головой, проказливых шепотков он чувствует себя так, словно близится что-то неизбежное, что-то, не предполагающее отступления? Конечно, Се Лянь не допускал и мысли, что Хуа Чэн может сделать что-то против его воли; и все-таки вероятно, его статус отныне предполагает выполнение неких обязательств. Все вокруг замерли и ждут, ждут чего-то; свершения ритуала, финального аккорда, заключения союза. Ему было страшно, и между тем, одновременно с тревогой внутри разливалось незнакомое ему сладостное чувство. Се Лянь не сразу сумел признаться себе в том, что это было предвкушение. Волнующее, опасливое, будто покрывающее сознание рябью беспокойных волн. Тянущее, непристойное, вызывающее желание навеки спрятать глаза и больше никогда не поднимать головы, не видеть обращенных к нему лиц. И все-таки это было предвкушение. Чего, он пока не знал и сам. Се Лянь одним махом осушил свой бокал. Сквозь ватное марево до него доносились обрывки болтовни Ши Цинсюаня - но вскоре толпа нищих, некогда помогавших держать круг в столице, и, конечно, всем скопом приглашенных на свадьбу, утащила сопротивляющегося Ветерка с собой. Теряясь из виду, тот успел прокричать им что-то вроде «Господа, хорошего вам вечера! Спокойной ночи!» Се Лянь отлично понимал, что эта ночь будет какой угодно, но только не спокойной. - Гэгэ, - тихо сказал Хуа Чэн, словно угадывая его настроение, - Если тебе не хочется уходить, ничего страшного. Задержимся еще. - Нет-нет, - пробормотал Се Лянь, нервно теребя рукав алого ханьфу, - Раз для нас все подготовили… будет неправильно… - Тогда идем? – демон с улыбкой протянул ему руку, и принц хватился за нее, словно за спасительную соломинку, чувствуя, что готов потерять сознание. Вино разливалось внутри живительным теплом и немного предавало сил, но полностью унять пронизывающую тело дрожь не удавалось даже ему. Силясь совладать с собой, Се Лянь не сразу заметил, как толпа перед ними стихла и расступилась. Под их ногами будто образовалась невидимая ковровая дорожка, по обе стороны от которой выстроились демоны, продолжая вскидывать лепестки, бутоны, блестки. Кто-то достал бенгальские огни, и вскоре обе стороны шеренги вспыхнули, засверкали, обрамляясь золотистым свечением. Это было красиво, торжественно, даже трогательно; но теперь Се Лянь не мог унять свое сосредоточение на лицах демонов. Они и впрямь были такими: лукавыми, охальными, со смешинкой. Кто-то ехидно шептал что-то на ухо соседу, кто-то покачивал головой, кто-то подскакивал, взметая россыпи с особым рвением – но все косили взгляды на него. Все всё понимали. Что-то должно случиться. Лицо Се Ляня горело, он стал смотреть под ноги, но и это не помогло. Лишившись права первенства, зрение передает эстафету слуху; теперь до принца стали доноситься обрывки слов. В основном это были напутствия и пожелания, выкрикиваемые ему вслед: «Легкой первой ночи!». «Вы уж не расстраивайте нашего градоначальника, старший дядюшка, ублажите его как следует!». «Пусть все пройдет как по маслу, хахаха!». «Это чтобы было не так больно» - раздался чей-то сальный шепот у самого уха, и в руках Се Ляня оказалась прохладная зеленоватая бутылочка; сгорая со стыда, он машинально сунул ее куда-то в складки одежды. Хуа Чэн замедлил шаг, обернулся и смерил толпу таким взглядом, что перешептывания моментально прекратились. Се Лянь испугался, что за этим последует что-то еще; он хорошо знал нрав своего супруга, и осознавал, что ему ничего не стоит испепелить всю шеренгу одним движением пальца. К счастью, Князь демонов лишь крепче сжал его руку и продолжил путь к паланкину, что выплыл из сумерек в конце искрящийся аллеи. Четыре золотых скелета, застывших по углам, с нетерпением ожидали начала шествия. Хуа Чэн галантно приподнял красный полупрозрачный балдахин, помогая Се Ляню забраться внутрь – и следом запрыгнул сам. Голоса и шум праздника на моментально стихли, будто поглощенные невидимым барьером. Паланкин покачнулся и поплыл, как лодка по непроницаемой озерной глади. Се Лянь надеялся, что, оставшись наедине с Хуа Чэном, вдали от прищуров и усмешек, он вновь ощутит былую легкость и непринужденность – но этого не произошло. Он застыл в оцепенении, не в силах изменить позу или пошевелить рукой. Не отрывая взгляда от украшений на красной бахроме, он едва расслышал встревоженный голос: - Гэгэ? Ваше Высочество? Что с тобой, ты весь дрожишь! - Ничего, ничего, я просто, я… Он почувствовал, как его берут за руки и разворачивают. Сквозь проясняющуюся дымку он разглядел лицо Сань Лана с повязкой на глазу; это была особая, праздничная повязка, расшитая красными и золотыми нитями. Все тот же дракон, обвивающийся вокруг феникса, заслоняющий его от всего мира своими крыльями. - Ваше Высочество, неужели дело в этих идиотах? Мне следовало на месте лишить их языков! Посмотри на меня, пожалуйста. Вот так. Тебе нечего бояться. Помни: не случится ничего из того, чего бы тебе не захотелось. Ни сегодня. Никогда. Се Лянь с благодарностью сжал в ответ его пальцы и не выпускал до самого Дома Блаженства. *** Он лежал, запрокинув голову, в теплом бассейне среди плавающих лепестков фиалок и гибискуса. Восемь пар демонических рук намыливали ему волосы ароматными составами, наносили на щеки глиняную маску, терли ноги пемзами и шершавыми рукавицами, нежно обмывали тело. Поначалу Се Лянь, обхватив колени руками, лишь испуганно выглядывал из пены, но в конце концов понемногу расслабился. «Нужно быть красивым для нашего градоначальника. Таковы обычаи» - увещевал его голос молодого призрака с прической в виде высокого хвоста, тот, что занимался мытьем его волос. Се Лянь вспоминал, как юный Хуа Чэн носил такой же хвост в свою бытность солдатом, и невольно улыбался. - После купания мы разотрем все ваше тело ароматными кремами, - приговаривал демон похожий на огромную бородавчатую лягушку, который занимался обработкой пяток – Се Лянь едва сдерживался, чтобы не захихикать, - Очень важно, чтобы тело расслабилось. «Важно – для чего?», - пронеслось у него в голове. Принц снова тревожно напрягся: ему совсем не хотелось, чтобы демоны растирали его, когда он поднимется из ванной. По правде говоря, он втайне надеялся, что они деликатно отвернутся до тех пор, пока он не закутается в халат. Словно в ответ на пугающие мысли в купальный зал влетел демон с ослиной головой, неся в руках поднос со склянками и еще какими-то странными приспособлениями. Заслышав гулкие шаги по мокрому полу, лягушачий демон недовольно обернулся: - Это еще что такое? Зачем ты это приволок? - Так ведь пришло время… подготовить Его Высочество, - заикнулся демон с подносом. От потрясения лягушонок тут же выпустил селяневу пятку: - Подготовить? Ты, что сдурел? Это, по-твоему, наложник? Это законный супруг градоначальника! Только представить, что Хуа Чэнджу сделает с тобой, если ты к нему прикоснешься! - Но ведь таковы традиции, - растерянно промычал демон-осел. Лягушонок, казалось, еще больше раздулся от гнева: - Традиции! Болван! Да, определенная часть соблюдается, но не равнять же нашего старшего дядюшку с наложниками! Градоначальник Хуа его сам подготовит, как посчитает нужным. Пошел вон! Демон с подносом поспешно испарился. Се Лянь осторожно высунул нос из пены: - Простите, о каких наложниках и традициях вы говорили? И что значит – подготовить? - Господин сам вам все объяснит, - демон захихикал, и в глазах его промелькнуло то же выражение, что у толпы на празднике. Внутри у Се Ляня снова все сжалось, - Что касается наложников… Все, что мы делаем сейчас, подготовка, омовение – часть древней традиции. Так полагается перед ночью с господином. - Да, Сань Лан говорил о традициях… Но я думал, речь идет о свадьбе… - Князья демонов прежде никогда не играли свадеб. - Никогда? – ахнул Се Лянь, подскочив на месте и разметав радужную пену. - Никогда. Это не принято. Но у них бывали наложницы и наложники. Впрочем, и они редко задерживались надолго… - Почему же? - Вы ведь знаете, Князья демонов – выходцы из горы Тунлу. Даже для того, чтобы достигнуть ранга свирепого, требуется импульс огромной силы – как правило, им становится отчаянная ненависть. Но чтобы выиграть жестокую битву, что разгорается в жерле Медной печи, необходимо и вовсе уничтожить в себе все человеческое. Поэтому Князья демонов, как правило, не способны на любовь. - Но ведь Сань Лан – не такой, - вырвалось у принца. - Градоначальник Хуа – удивительный, - подал голос призрак с высоким хвостом, - Мир еще не знал подобных ему. Такое чувство, словно ему удалось пробить… отыскать источник силы, которая по мощи превосходит ненависть. Это считалось невозможным. Демоны принесли чистую воду для омовения. Се Лянь отвернулся к стене, бегло подставил себя напористым струям - и, выскочив из бассейна, нырнул за ширму. От растирания душистыми мазями он вежливо отказался. Двое других демонов, что помогали ему с купанием, с поклоном подали шелковую ночную рубашку. Быстро облачившись в нее, Се Лянь почувствовал, что нижняя часть его тела странным образом обдувается. Он ухватился за ткань, чтобы отыскать изъян, и обнаружил, что со спины, чуть ниже середины, одеяние имеет разрез. Части рубашки расходились в разные стороны, словно два крыла; в обычном положении это никак не прослеживалось, но стоило чуть-чуть нагнуться… рубашка обнажала все, что находилось ниже пояса. И ее предназначение не оставляло сомнений. - Нельзя ли мне… надеть халат, - пробормотал Се Лянь, пряча под ладонями пунцовые щеки. - Конечно! – демон-лягушонок резво подскочил к нему, помогая облачиться в белоснежные одежды с раскидистыми рукавами, - Вас смутила ночная рубашка? Это тоже традиционное одеяние, такую носили все наложники-мужчины. Разумеется, это ничего такого для вас не означает, всего лишь символ… Все будет, как решит градоначальник… Все это время внутри Се Ляня творилось что-то невообразимое. И в деревне Водных каштанов, и в хижине на горе Тайцан его Сань Лан был для него просто Сань Ланом, знакомым, привычным - да, со своей котомкой загадок и сюрпризов, но все-таки до боли родным. В его присутствии можно было хохотать, дурачиться или плакать. Закидывать на него ноги или щелкать по носу. Наслаждаясь компанией возлюбленного, принц быстро перестал чувствовать смущение из-за неловкости или неуместных эмоций. С Сань Ланом было… просто. Се Лянь знал: что бы он ни сказал – его поймут, сколь бы глупую шутку не припомнил – над ней посмеются, ни одна его шалость, глупость или слабость ни вызывала в Хуа Чэне настороженности, отторжения. Их общение можно было смело назвать свободным, непосредственным; между ними не существовало границ, препон, стеснения. Но здесь, в Призрачном городе, все менялось. Здесь Сань Лан уже не был тем парнем, который вместе с Се Лянем таскал ведра с ручья или трудился на рисовых полях под палящим солнцем; здесь он – градоначальник, господин, король. Здесь – его мир, его стихия, его закон. Тысячи демонов, рассыпающиеся в заискивающих поклонах. Сотни традиций, которые следует соблюдать безукоризненно. Вереницы бесчисленных коридоров, ведущих к особой комнате с кроватью под алым балдахином; той, где Хуа Чэн сегодня будет ожидать его. Гордый, величественный. Другой. Эти мысли страшили Се Ляня. Они заставляли его руки дрожать, а тело – покрываться холодным потом. И в то же время – он больше не мог этого отрицать – они его волновали. С того самого момента, когда Му Цин упомянул предстоящую ночь, когда Се Лянь поймал на себе хитрый и выжидающий взгляд толпы – волновали. Томили, истачивали, вызывая сладкую пульсирующую боль внизу живота. Нечто подобное он и прежде не раз чувствовал от присутствия Сань Лана, от его касаний, и всякий раз готов был провалиться сквозь землю – но теперь к уже испытанному добавилось нечто новое. Терпкая, прицельная нота торжественности, осознания чужой власти и величия. Одновременно стыдливое и окрыляющее желание отдаться этой власти, раствориться в ореоле ее неотвратимости. Никогда прежде Се Лянь не испытывал ничего подобного; но на протяжении всего пути по запутанным коридорам дома Блаженства в сопровождении слуг он не мог выкинуть из головы будоражащих его мыслей. О ритуалах, которые соблюдались неотступно. О демоне с ослиной головой, который собирался его «подготовить». О рубашке, которая распадется на две половины, обнажая самые заповедные тайники его тела. Как только этого пожелает Хуа Чэн. Массивные дверные створки распахнулись, чтобы мгновение спустя подобострастно захлопнуться за спиной принца. Князь демонов стоял посреди комнаты. Он был, как обычно, красив, но как-то по-особенному величественен: в роскошном халате с цветочным орнаментом, с волосами, убранными в незамысловатую, но изящную прическу. Се Лянь затоптался на месте, не понимая, какие действия с его стороны предполагает эта странная, но влекущая ситуация. Сань Лан же, напротив, сразу кинулся к нему без всяких формальностей: - Гэгэ, ну наконец-то. Как же ты прекрасен… Се Лянь видел себя в зеркало. Он и впрямь был хорош – в этих нежных, струящихся одеяниях, с волосами, уложенными вокруг головы диадемой, с вплетенными в них белыми цветами и водопадом ниспадающих каштановых кудрей. «Сегодня вы должно быть красивым для градоначальника». Воспоминания об этих словах вновь побуждали тело томиться в ожидании неизведанного. Хуа Чэн медленно коснулся цветка в его волосах. Затем ласково очертил скулу кончиками пальцев: - Послушай меня. Ты же понимаешь, что это только игра? Мы с тобой решили, что хотим соблюсти часть традиций, вот и все. Смотри, нам принесли фрукты! Можем перекусить, полежать вместе. Посмотрим какие-нибудь истории, из тех, что запомнили мои бабочки… Ты отдохнешь. Потом, если не заснешь – можем прогуляться, или даже вернуться на праздник. Ничего не случится, пока ты не будешь готов. Пока не захочешь… - Я хочу, - тихо сказал Се Лянь. Хуа Чэн смотрел на него, как будто не верил своим ушам. А затем зажмурил единственный глаз - словно боялся, что, если не сделать этого, мираж развеется. И все увиденное и услышанное, окажется мороком, дивным сном, после которого так больно просыпаться. Се Лянь осторожно приблизился и поцеловал его. От бледной кожи тянулся сливочный шлейф сандала. Князь демонов откликнулся, не открывая сомкнутых век. Осторожно, трепетно, словно прикасался к хрусталю, к чему-то настолько эфемерному, с чем достаточно неверного движения, чтобы все нарушилось. Эти поцелуи были похожи на касания крыльев призрачных бабочек. - Ваше Высочество, - шептал он, - Ничего не бойтесь. Я не разочарую вас. Я буду очень осторожным. Очень бережным… - Вообще-то, - откликнулся Се Лянь, и теперь пришла его очередь, жмурясь, падать в пропасть, - Тебе не нужно быть бережным. Я бы хотел… чтобы было… как с теми наложниками. Хуа Чэн замер, обрывая поцелуй, и недоумевающе отстранился. Посмотрел на принца, обескураженно моргая: - Какие наложники, гэгэ? Что эти кретины наплели тебе? - Я бы хотел, - Се Лянь понимал, что отступление уже бессмысленно, поэтому продолжил самозабвенно проваливаться в пучину стыда, - Почувствовать… как это… принадлежать тебе. На обомлевшем лице Хуа Чэна проскользнуло нечто вроде запоздалого понимания. - Гэгэ, - спросил он настороженно, - Сколько ты выпил? - Ннне очень много. В сущности, это было правдой. Количество выпитого Се Лянем в совокупности не превышало и трех бокалов, но с непривычки это оказало на него эффект мощнее ожидаемого. Принц сам поражался, что сумел произнести нечто подобное вслух. Он, впрочем, подозревал о скором наступлении момента, когда от воспоминания об этих словах ему захочется сгореть от стыда. - Откуда у тебя такие мысли? Князь демонов по-прежнему выглядел потрясенным, но в его темном глазу словно появилось что-то еще. Се Лянь уже успел в достаточной степени изучить своего избранника, чтобы уловить это. Он видел, чувствовал, как в Хуа Чэне зарождается любопытство, интерес и… Желание. - Ты не знаешь, о чем просишь, - голос демона звучал все так же тихо, но уже с характерной хрипотцой. Се Лянь следовал давно усвоенному и выбранному принципу: «начал позориться, так доводи до конца»: - Да, и я хотел бы знать. Расскажи мне. - О чем? - Ну, например, об этом, - принц игриво улыбнулся приспустил с плеча верхнее одеяние, слегка обнажая полупрозрачную ночную рубашку. Хуа Чэн снова изменился в лице. - Слабоумные ничтожества! Они и это на тебя нацепили?! Пусть только попадутся мне на глаза! - Все в порядке, - поспешил успокоить его принц, все больше убеждаясь в том, что о демоне с подносом благоразумнее будет умолчать, - Это… очень интересная одежда. Я хотел … хотел бы… узнать, зачем она. Хуа Чэн посмотрел на него внимательно, и на мгновение Се Ляню показалось, что он делает над собой некоторое усилие. Наконец демон произнёс: - Ваше высочество. Все это вам не нужно. - Но почему? - Это недостойно вас. Се Лянь знал, что он хотел добавить «а я недостоин этого». Се Лянь знал, почему он сдержался. - Но я хочу! - Это же будет первый раз, - сказал Хуа Чэн тихо. - Ну и что? - В первый раз не должно быть… так. Тебе может быть больно. - Ты же знаешь, что я терпелив к боли, - ответил Се Лянь легко, как-то даже слишком легко, - Это уж точнее не больнее, чем быва… Прости. Прости, Сань Лан, я опять не думаю, что говорю. Всякий раз, когда Се Лянь заикался о чем-то подобном, Хуа Чэн делался бледнее бумаги. Сейчас он выглядел так, словно готов потерять сознание. Принц доверчиво обвил его руками, утыкаясь носом в ворот халата. - Ты ведь сам сказал, что это игра, да? Значит, давай поиграем. Я верю тебе… верю всецело. Будь что будет. - Ваше высочество, - отозвался Хуа Чэн столь же хрипло, - Если вы не остановитесь, мне будет очень трудно сдерживаться. Ему и впрямь было трудно, Се Лянь ощущал это благодаря изменившемуся рельефу напряженного тела. Что это значит, он хорошо знал по собственному опыту. Он и сам сейчас балансировал на грани. - Этого и не нужно, - сказал он, доверчиво заглядывая в темный глаз, с каждой секундой полнящийся опасным блеском, - Скажи, что я должен делать? - Что делать? - принц не припоминал, когда в последний раз видел Сань Лана таким растерянным. Разве что в пещере Десяти тысяч Божеств. Но даже тогда он не повторял за ним фраз, словно ошалелое эхо. - Ну… Как вел себя наложник, когда заходил в покои Князя демонов? - Сперва он кланялся. Но нет, гэгэ, - он покачал головой, - Этого ты делать не будешь. - Почему? Это же просто игра. - Пожалуйста, не нужно. Мне бы этого не хотелось. «Выходит, раз Сань Лан говорит только о поклонах, против той позы, для которой делалась рубашка, он не возражает» - пронеслось у Се Ляня в голове. А вслух он сказал: - Хорошо. Тогда… что-то еще? Тот ненадолго задумался. - Насколько мне известно, если наложник нравился, Князь демонов мог попросить его станцевать. Станцевать? Эта просьба застала Се Ляня врасплох. В целом нельзя было сказать, что танцы представляли для него большую сложность. Обучение различным видам искусства составляло неотъемлемую часть дворцового воспитания, а опыт уличных представлений отточил это умение до блеска. Однако несмотря на то, что жизнь давно вынудила принца похоронить свое стеснение, танцевать перед Сань Ланом – это совсем иное. Одна лишь мысль об этом смущала и будоражила. Он прекрасно знал, что непременно все напутает, наступит на подол халата, опрокинет какой-нибудь фонарь – и именно сейчас это виделось ему невыносимым. Именно сегодня ему так хотелось быть красивым и желанным. Он так боялся облажаться. - Персик, - тихо сказал Хуа Чэн, усаживаясь на тахту. Се Лянь моргнул: - А? - Сейчас твои щеки – персик. Обычно это начальная стадия смущения. Затем постепенно разворачивается весь спектр красного. - Что? – от шутливого негодования Се Лянь едва устоял на ногах, - Ты и на мне это… различаешь? - Конечно, - откликнулся Хуа Чэн лукаво, - Вот сейчас уже киноварь. Се Лянь закусил щеки. На протяжении нескольких мгновений они сверлили друг друга глазами силясь не расхохотаться - и наконец предсказуемо не выдержали. Они смеялись и смеялись, и вместе со смехом из принца будто утекали его страхи. Хуа Чэн вальяжно раскинулся на тахте, согнув одну ногу в колене. Он и впрямь напоминал величественного, статного императора, или даже султана, господствующего в своем гареме. - Ну же, - произнес он с игривой напористостью в голосе, - Где мой танец? Повелитель ждет. Эти слова, интонации мгновенно вызвали очередной смущающий прилив крови к телу. То, что пульсировало внутри него, походило на зловещий маятник, отсчитывающий секунды до его падения. Принц точно знал, что оттенок красного на его щеках только что стал гуще и багровее – но Хуа Чэн больше ничего не сказал, он молчал и смотрел, выжидающе и властно. Хотя Се Лянь пока не лишился ни одного предмета одежды, под этим взглядом он чувствовал себя обнаженным. В голове невольно всплыли отрывки из «Дао дэ цзин» - но принц понимал, что в этот раз они ему не помогут. Он вскинул рукав, резко и нелепо. Посмотрел сквозь него, затем над ним, пытаясь играть глазами. Ему хотелось выглядеть завораживающе, таинственно – но он осознавал, что, вероятнее всего, смотрится до невозможности глупо. Ну чем он решил завлекать Князя демонов, Непревзойденного как в своем демоническом статусе, так и в присущих ему роскоши и великолепии? Своими угловатым движениями? Своей нескладностью и дурацкой улыбкой? Он вскинул вторую руку. Глянул между рукавов, надеясь, что образовавшийся проем обнажит только лишь глаза, а не пунцовые щеки. Долго не решался, но наконец сфокусировался на Хуа Чэне. И увидел то, чего ожидал увидеть менее всего. Сколько бы раз, в каких бы обстоятельствах их взгляды не пересекались, темный зрачок демона всегда полнился безграничной любовью. Но теперь к этому будто бы примешалось что-то еще. Упование. Восхищение. Поклонение. Се Лянь дернулся, словно окрыленный, одним лишь взглядом освобожденный от незримых внутренних тисков. Заскользил. Поплыл. Полетел. Резные фонари, развешанные вдоль стен, расставленные по углам, мерцали, переливались, играя в складках его одеяний. Нежный контровой свет обрамлял его волосы сияющим нимбом, то и дело преломляясь на лице текучими золотистыми бликами. Он порхал, вскидывая широкие рукава, будто крылья; опадал к земле и взметывался ввысь, подставляя лицо рисунку теней от узорных фонарных колпаков. Он кружился, обращаясь полупроницаемым циклоном, погружая комнату в неясную серебристую дымку, окончательно лишая ее принадлежности к реальности. Он подпрыгивал, словно взмахивая невидимым мечом. Он выгибался, демонстрируя изгибы рук и шеи; он замирал, подрагивая, подвешенный на гигантских невидимых нитях; а затем опять парил, бился, как едва обретшая свободу птица. В этом танце не было правил, не было структуры. Прежде Се Лянь не делал ничего подобного. Это не напоминало ни один из номеров, выдуманных им для развлечения толпы. Это было безмолвным воззванием к чему-то исконному и вечному, к чему-то, что стоит выше всех богов и их Императоров; несоизмеримо большему, нежели и они сами, и хтоническая черная бездна над их головами. К чему-то, что лежит вне миров и измерений. Что дремало, огромное, имманентное, там, за звездным океаном – но теперь пробудилось, отвечая на этот полушаманский призыв, экзальтированную молитву двух жаждущих слияния тел и душ; и теперь медленно приоткрывало свои глаза, бездонные и фрактальные. Он не видел, как Хуа Чэн оказался подле него, как коснулся ладонью серебристого множественного вихря, словно затормаживал крутящийся волчок. Движение мгновенно прекратилось, и обрётший материальную форму, вновь собранный воедино Се Лянь, тяжело дыша, опал в его руки. Сквозь флер ирреальности он видел над собой опьяненное, жаждущее лицо Хуа Чэна; он выглядел так, словно все это время танцевал вместе с ним. Словно это был их общий, неразрывный ритуал воззвания. Словно Хуа Чэн все отлично знал – без слов, и лишних касаний – о том самом, вездесущем и древнем, что должно было пробудиться; словно с самого начала этого ждал, и сам приложил к этому руку. Он рывком сбросил с Се Ляня халат, оставляя того в полупрозрачной рубашке, которая практически ничего не скрывала. Щеки принца горели и алели, ноги подкашивались, он не мог смотреть Хуа Чэну в глаза - но не пытался прикрыть себя, не смел шелохнуться. Невидимый стеклянный барьер между ними только что был сломан, сломан необратимо. Мир, в котором стеснение и прочие преграды имели вес, оставался позади, внизу, по ту сторону вселенского небытия. В этом вязком, обволакивающем междумирии, в этой первозданной точке не было больше ничего; лишь он, почти нагой, под сочащимся страстью взглядом демона. Готовый поддаться, обнулиться, навеки лишиться опор и окончательно раствориться в этом сладостном безумии. Демон смотрел на него пристально, оглядывал с головы до ног, ненасытно, жадно; его глаз бесстыдно блестел. Затем бережно поднял его лицо за подбородок: - Ты великолепен, - произнес он, низко и бархатно, - Ожившая статуя. Знаешь, сколько раз я в полубреду мечтал, молил об этом? Оглаживая это каменное лицо, шлифуя каждый выступ твоего совершенного тела. Я мечтал, что однажды оно оживет под моими прикосновениями. Что закружится в танце, как сейчас… Се Лянь закрыл глаза. И Хуа Чэн опрокинул его на кровать – прямо на гору шелковистых подушек, будто по некому заведомому предусмотрению рассыпанных повсюду. Его разгоряченные ладони скользили по мягким складкам рубашки, силясь отыскать хоть какой-то вход; наконец, в яростном нетерпении он разорвал тонкую ткань и откинул лоскуты прочь. Он был его самым преданным верующим, он был носителем величайшей любви не только в трех, но и во всех когда-либо существующих мирах; и все же он был демоном, и был мужчиной. Благословение, данное Се Лянем, подкрепленное тем древним и необъятным, чему принц только что дал новое рождение – выпустили наружу его первобытные инстинкты, энергию, стремящуюся овладеть, присвоить. Вобрать, растечься внутри, сделать частью себя – и отдать самого себя без остатка. Парадоксально, но эта новорожденная властность, эта неистовая яростность даже в столь странном преломлении оставалась для него служением– просто служением, подчиненным иным, неведомым законам. Теперь законы эти казались чем-то ключевым, фундаментальным – как четыре столба, удерживающие небеса согласно древним верованиям. Он целовал его жарко, страстно, присваивая с каждым новым прикосновением. Он впивался в белую, бумажную кожу, словно стараясь испить до дна, с каждым глотком пробиваясь к недоступному пониманию, забирая Его память и Его боль без остатка. Он жадно припадал к его губам, шее, затем – к рукам, словно прося безмолвного позволения, и снова – к шее, к груди, к нежно розовому жемчугу, и – вниз, по заповедной дорожке, той, которую в древности прорисовывали хной и чернилами; наложницам спереди, наложникам – спереди и сзади… Се Лянь еще сопротивлялся, цепляясь за остатки целомудрия; он рефлекторно сжимал ноги, когда губы и руки Хуа Чэна опускались ниже; тот нетерпеливо, но послушно возвращался обратно, вскоре вновь затевая свой настойчивый, неминуемый спуск. Се Лянь тяжело дышал, запрокидывал голову, чувствуя себя все тем же канатоходцем над бездной, который - с большим трудом, но еще удерживается на тонкой бечеве. Его тело трепетало, дрожало, рвалось в присутствии неизбежного; сладкая боль внизу постепенно заполняла его водоворотом безвестного безумия. Эта томительная агония сама по себе была настолько небывалым, самобытным опытом, что принц едва удерживался в реальности; в то же время, он чуял и понимал, что находится в преддверье чего-то большего. И что, ступив за эту дверь, они оба не вернутся оттуда прежними. Хуа Чэн поднял на него лицо, жаркое, распаленное - с разметавшимися, прилипшими ко лбу прядями угольных волос. Се Лянь знал, что должен; должен отпустить контроль, сойти с натянутой веревки, отдавшись на милость сжатого воздуха, и полететь. Но – последний непробитый барьер удерживал его; и когда Хуа Чэн мягко, но настойчиво положил руки на внутреннюю сторону бедер, инстинктивно сжался снова. - Ваше высочество, - его хрипотца звучала по-новому. Мягко, но непреклонно, сдержанно, но повелевающее, - Не бойся. Верь мне. Он покорился; позволил развести тонкие алебастровые ноги, подался навстречу, полуосознанно пытаясь найти успокоение для своего естества – нетерпеливого, жаждущего, сочащегося; но рука Хуа Чена скользнула глубже, в заповедную ложбину. Се Ляню, уже почти утратившему связь с реальностью, до боли захотелось накрыть лицо подушкой. - Гранатовый, - раздался хищный шепот почти у самого его уха, - Практически твой предел. Се Лянь застонал – непривычно, странно, почти животно. Закусил губу, напрягся - но не выдержал, застонал снова. Он не понимал, что за диковинные резонаторы в нем способны порождать подобное звучание. Демон целовал внутреннюю сторону его ладони. Медленно, благоговейно; но его собственная рука все глубже погружалась в неизведанное, поглаживая то большим пальцем, то ребром, исчезая и выныривая снова, обходя вокруг - и вновь устремляясь к магнитическому центру первозданной нежности. Губы Хуа Чэна приблизились его губам. Их неровное, синкопическое дыхание мешалось, образуя чужеземный, пришлый, невообразимый в своем сумасбродстве ритм. Демон прошептал на выходе: - Расслабься. И все исчезло. Се Лянь преподнялся на локтях, недовольно щурясь, будто кот, которого неожиданно лишили ласки; и тут он почувствовал, как прикосновение становится прохладнее, будто пальцы демона обмакнулись в какую-то субстанцию. В голове у принца промелькнуло воспоминание о зеленой склянке, которая, кажется, так и осталась в складках алого ханьфу, сброшенного перед купанием. «Это чтобы не было так больно». «Градоначальник сам его подготовит». Выходит, это правда необходимо? Хуа Чэн и впрямь?.. Непристойные фразочки демонов казались ему частью другой игры, другого мира, того, где существуют наложники и повелители, и где для «подготовки» требуются всякие смущающие вещи. Но Сань Лан всегда любил обходить формальности, искать альтернативные пути, крошить своей нежностью крепостные стены. Да и принц всегда и во всем оказывался для него исключением. Теперь было иначе. Но ведь он и сам этого хотел. О да, как же он этого хотел… - Гэгэ, не бойся, - шептал Хуа Чэн; таинственным образом у него получалось звучать одновременно просительно и властно, - Так нужно, чтобы ты принял меня. «Принял меня». Эти слова окончательно лишили его разума. Конечно, Се Лянь не был настолько неискушен, чтобы даже в общих чертах не понимать, что ему предстоит – но приближение этого, формирование смутных образов в прогнозируемую неизбежность выбило в нем последние пробки. А следом палец Хуа Чэна проник в него. Сперва чувство было странным. Не болезненным, скорее непривычным. Затем в сознании Се Ляня пронеслась внезапная мысль: они впервые едины. Они становятся одним целом. Они близки к слиянию. Он доверчиво заглянул Сань Лану в глаза; и без всяких слов убедился – они поняли друг друга. Они улыбнулись друг другу. Затем что-то случилось. Кажется, Хуа Чэн задел в нем что-то – не это ли была конечная точка их пути? Его прошибло волной снизу и доверху, оживляя и пробуждая каждый меридиан, заставляя все тело выгнуться дугой. Он успел лишь выдохнуть: «Сань Лан!» - и это ощущение повторилось вновь, врываясь в него безудержным потоком, отнимая у него разум и телесность, обрывая непрочную тесьму, все еще связывающую его с материальным телом. Он начал отрываться и взлетать. В тело его вернула боль. Вполне терпимая, но все-таки заземляющаяся, остающаяся верным якорем, не дающим обратиться в невесомость. Сань Лан продолжал вводить пальцы. Это было больнее, чем поначалу; но дискомфорт не задерживался надолго, он обрушивался, растопленный нежностью. «Доверься» - словно пело что-то внутри принца. Это не было ни его собственным голосом, ни голосом Сань Лана – это было сродни голосу древней, непостижимой природы, побуждающей покорно раскрываться навстречу, полностью отпуская контроль. Волны, будоражащие его, становились сильнее, стоны пронзительнее, чаще и отрывистее. Стеснение уходило; он шире раскидывал ноги, изгибаясь в такт участившимся движениям, он обращал свое напряжение в податливую нежность, полностью вверяя себя потоку и Хуа Чэну. Внезапно Князь демонов подхватил его за талию и резко перевернул, прогибая в пояснице. Лицо Се Ляня оказалось вжатым в подушку, чему он, откровенно говоря, был несказанно рад; в тот момент ему казалось, что едва ли сможет взглянуть Хуа Чэну в лицо еще хоть когда-нибудь. Вопреки всему, что проносилось в его голове ранее, эта поза оказалась слишком, слишком смущающей; он вдруг понял, что даже крылья той рубашки могли создать какую-то символическую видимость защищенности. Однако на нем не было ничего, он оказался открыт Хуа Чэну целиком и полностью, в то время как тот до сих пор даже не удосужился раздеться. Он чувствовал, как демон медлит, разглядывая его. Чувствовал, что он любуется. - Сань Лан, - прошептал принц умоляюще, - Не смотри так, пожалуйста… Я с ума от стыда сойду. - Наверняка багровый, - ответил Хуа Чэн не своим голосом, напряжённо посмеиваясь, - Это твой пик. Он и впрямь пронизывал его взглядом, взглядом, полным священного трепета. Он стоял на пороге святая святых, самого тайного и заповедного из храмов. Ему, и ему одному, была дарована честь увидеть своего принца таким – доверчивым, покорным, полностью раскрытым. Узреть и познать его тело там, где не доводилось, и не доведется, никому. Дотронуться там, где никто не дотрагивался. Не выдержав, он припал к лилейно-пунцовой коже («А вот здесь – лепестки роз»), целовал вокруг - затем ныряя глубже, в расщелину, обрамляя губами увлажненный, раскрытый, жаждущий вход. Лукаво посмеиваясь, представляя, как принц сильнее вжимает лицо в подушку. Возможно, то все-таки был не предел. Предел – свекольный. И все-таки принц молит. Сперва мысленно, надеясь, что его поймут и услышат, затем явственнее, шепотом, затем – в полный голос: - Сань Лан, пожалуйста… Одним щелчком демон лишает себя одежды. Резким движением распускает узел волос. «Не бойся». Уверенно раздвигает белые створки драгоценной раковины. Направляя себя, входит. Сперва – понемногу давая принцу возможность привыкнуть; но именно эти неполные, осторожные вхождения под углом вновь задевают неведомый сладостный нерв, заставляя Се Ляня изгибаться от желания. Он дрожит, рвется, и лишь Хуа Чэн крепко удерживает его в одной позе, положив руку на живот, надежно заземляя. Входит все глубже. Двигается все чаще. «Все хорошо». Наконец изнывающее вожделение принца тоже оказывается в его ладони. Он оглаживает в том же ритме. Медленнее, затем быстрее, быстрее… Прежде Се Лянь не знал, что грань между болью и наслаждением может быть настолько тонкой. Эти вещи ему казались слишком разными; впрочем, и понятие наслаждения для него давно затерялось где-то в туманной вековой дымке. Нынче он убеждался в том, что некоторые противоположности, словно Инь и Ян, существуют неотрывно друг от друга. Это, конечно, было больно – но то была боль на грани экстаза. Будто деления шкал опали и спутались. Будто две параллельные колеи кто-то изогнул в пространстве так, что они примкнули друг к другу тонкими стенками – просачиваясь, мешаясь. И Се Ляню хотелось принять все, каждую грань этой боли, этого наслаждения, этой небывалой сладостной муки – все, что его Возлюбленный хочет дать ему. «Доверься», прозвучавшее как пароль в его первозданной тишине, сверкало новыми смысловыми гранями: боль, ее принятие – часть этого доверия. Часть твердого убеждения, что ничего, ничего, что он получит от Сань Лана, никогда не будет ему во вред. Стоило ему сжиться с этой мыслью, боль ушла. Остался океан запредельного, зашкаливающего, невмещаемого блаженства. Се Лянь таял, царапал простыни, открыто стонал, растворялся в экстазе послушания, раскрываясь все больше, отдавая нежность без остатка. Хуа Чэн вошел полностью. Они парили над землей, в тишине, небытии, там, где еще не зародилось понятие цвета. Познав друг друга, став единым целым: Хуа Чэн, поверивший в свою достойность, осмелившийся и решившийся; Се Лянь, преодолевший свою робость, открывшийся и доверившийся. Слившиеся в одно, пульсирующие в одном ритме со Вселенной, устремленные к той вершине, той обетованной точке, где на долю секунды завеса тайны окажется приподнятой. Где на короткий миг обрывки всех воплощений, начиная с самого первого – о двух началах, осколки которых они несут в себе – отразятся друг от друга, сливаясь в одно. Они видят, вбирают это – чтобы через секунду забыть; но этой секунды достаточно, всегда достаточно. Взрывается бешеный гейзер, оседая на землю бледно-водянистым паром. Небесный купол трескается, осыпаясь миллионом белоснежных лепестков. Хуа Чэн берет принца за талию, подтягивая к себе, чувствуя, как под тем разливается горячей лавой последствие их обоюдного безумия. Кладет голову принцу на плечо. Се Лянь прижимается к его груди и тихо плачет. Демон смущенно бормочет что-то про то, что в первый раз всегда трудно, про изменившийся телесный статус, целует, извиняется - не понимая, что тот плачет от счастья. Плачет, бормоча слова благодарности. Благоговейно зажмурившись, демон благодарит в ответ. Они еще долго сидят, вжимаясь друг в друга, повторяя "спасибо" под взрывы огненных шутих за окном. Им кажется, они все еще там, в вышине; двое, слившееся в единое Слово – на краю новорожденного мира. Хуа Чэн отнес обессиленного принца в купальни. Затем, завернувшись в махровые ткани, они вновь заключили друг друга в объятия. Быстро материализовав в руке нужную мазь, Хуа Чэн осторожно растирал Се Ляня, избавляя от непривычной боли – от помощи бабочек тот почему-то наотрез отказался. - У тебя было все подготовлено, - сказал Се Лянь с шутливым упреком, прижимаясь лицом к любимой груди, - Так и знал, что ты все заранее продумал! - Вообще-то, гэгэ, ты неправ, - отозвался Хуа Чэн на удивление серьезно, - Я себе все представлял совсем иначе. - Иначе? А как? - Иначе. - Но что значит - иначе? - Совсем иначе. Гэгэ, сейчас я на мгновение введу палец, чтобы направить духовные силы. Се Ляня прошибает изнутри прохладцей, и боль моментально уходит. Вообще-то она и без того ему не мешала, он был бы даже рад сохранить ее, как память об этой ночи – но в вопросах любого дискомфорта принца Князь демонов был непреклонен. - Спасибо, - Се Лянь чмокнул его в щеку, - Хорошо, не хочешь говорить – не надо. Иначе так иначе… Стоп. Так ты имеешь в виду, что… Принц наконец в полной мере осознал, что за совсем иначе имеется в виду. И так и остался сидеть, раскрыв рот. Хуа Чэн внимательно посмотрел на него: - Я всегда мечтал об этом, гэгэ. С того самого дня в пещере цветочных оборотней. И много, много ночей после. Я бы мог рассказать тебе, насколько часто – но боюсь, что после этого ты перестанешь со мной разговаривать. - Но… я не смог бы, - сказал Се Лянь растерянно, - Я ведь совсем не знал, что делать. - Да, я, разумеется, предвидел и такой исход. Я готов был взять инициативу на себя. К тому же, - он лукаво усмехнулся, - Раз уж эти истории про наложников тебя так взбудоражили… - Как думаешь, я был бы хорошим наложником? - Се Лянь игриво обвил его ногами. Хуа Чэн заулыбался, почти мурлыча: - Гэгэ, я бы влюбился в тебя с первого взгляда. - Это вряд ли. Тебе просто сейчас так кажется, потому что ты знаешь, что это я. - Точно влюбился бы. Я бы сразу на тебя обратил внимание: ты бы что-нибудь уронил, разлил, или споткнулся, или врезался в меня. Тебя трудно не заметить! Они снова посмеялись. И от смеха вновь стало до невозможности легко. - И все-таки, тебе… тебе же понравилось? – спросил Се Лянь с долей опасения. - «Понравилось» - не то слово, которое достойно сейчас быть произнесенным, Ваше Высочество. Но, признаться, я все еще надеюсь послужить Вам по-настоящему. - Это как? - Я представляю себе, как ты входишь в дверь, - томно произнес Хуа Чэн, откидываясь на спинку тахты, и позволяя Се Ляню устроиться на нем поудобнее, - И я припадаю к твоим ногам, целуя одежды… О, о, уже морковный! А я ведь только начал. - Прекрати! – принц шутливо шлепает его ладошкой, - Хватит комментировать мои щеки! Рассказывай! - Как прикажете, - слегка склоняет голову хитрый лис, улыбаясь, - Так вот. Свое поклонение я бы начал с самых твоих ступней. Целовал бы щиколотки, постепенно поднимаясь выше и выше… чтобы наконец испробовать тебя. - Сань Лан!!! - Что? Ты же сам просил рассказать. Впрочем, наверное, ты прав – здесь стоило бы показывать, а не рассказывать. Ох, вот этот оттенок мне непросто определить. Скорее всего, шарлах. - Какой же ты! – Се Лянь шаловливо прикрыл лицо ладонями, - Больше я вообще на тебя не взгляну. - Ну, а дальше – я думаю, ты и сам догадался. Я всегда хотел этого. Каждый раз, когда видел тебя. И когда не видел – тоже. Всегда хотел… чтобы в первый раз это был ты. - И тогда, в Юнани? – спросил принц, помедлив. - Особенно тогда. Они помолчали, и Хуа Чэну вдруг показалось, что на лице принца промелькнула тень грусти. Он судорожно сжал его руки: - Ваше Высочество, простите меня, я оскорбил вас своими темными грязными… - Нет, - тихо прервал его Се Лянь, - Дело не в тебе, просто я подумал… я сегодня вел себя так… распутно. Начал соблазнять тебя, диктовать свои правила… Ты ведь хотел от этой ночи совсем другого. Ты хотел служить чистому, непорочному божеству – а кто я теперь? И захочется ли тебе теперь… Хуа Чэн поцеловал его руку, прижал к себе: - То, что произошло сегодня, то, что ты позволил мне – было для меня высочайшей честью и самым священным актом поклонения из возможных. Я думал об этом каждую секунду, пока мы были… вместе. Я бы сказал, что каждое мгновение благодарил за это небеса; но мои единственные небеса - это ты. Поэтому – слава тебе. Он замолчал, пока Се Лянь сворачивался, как котенок, на его груди. Потом, улыбнувшись, добавил: - Ну а что касается всего остального… Ночь длинная. - Ночь длинная, - эхом отозвался Се Лянь. Они рассмеялись, соприкоснувшись лбами. Где-то за окном небеса озарялись светом десяти тысяч взмывающих ввысь фонарей.