и все твои печали под черною водой

в дальней стране, укрытой зимою, ты краше весны, ты краше весны, ты краше весны и пьянее лета. я отдал бы все, чтобы быть с тобою, но, может, тебя, но, может, тебя, но, может, тебя и на свете нету.

когда все закончилось, хэ сюань нигде не смог найти тела. обитель чёрных вод сама себя разрушила, перевернула с ног на голову. ничего, чем бы черновод дорожил здесь, больше не было. не жаль ему было этого острова, который сотни лет пробыл для него чем-то вроде дома. чем-то вроде пристанища, потаенного, спрятанного и защищённого ото всех, которое было с ним сотни лет. место, в которое всегда можно было вернуться. единственное место, которое никто бы у него не забрал. демону чёрных вод было не жаль. вряд ли теперь нашлось бы что-то, что он мог бы пожалеть. вряд ли теперь нашлось бы что-то, что пробудило бы в нем хоть какую-то эмоцию. сердце его было мертво что чёрная топь. вода, что никак не хотела успокаиваться, была успокоена его жёсткой волей. ужасающий, разрушивший все на своём пути шторм, шторм, что не остановился ни перед чем, затягивая на дно и убивая, шторм, расправившийся с небожителями, шторм, снесший его собственный дворец, теперь замер и остановился. где-то в груди вместо сердца была чёрная дыра, и она сочилась беспрерывным потоком солёной воды. ничего больше не было. ничего светлого и приятного, ничего, что наполняло бы его жизнь красками. сначала тяжело было поверить, потом осознание врезалось в сердце так больно и резко, что все его тело показалось ему совершенно тяжёлым и бесполезным, и он упал словно груда мусора, повалился на мелководье, больше не в силах держать себя на ногах. он уже испытывал такое раньше. чувство, подобное тому, что кто-то пожирает тебя изнутри. он уже знал, что такое потеря, что такое лишиться того, кого ты любишь, но со вторым разом ему не стало легче. напротив, казалось, будто эта непереносимая печаль все же сожрёт его целиком, ничего не оставив. эта печаль, эта ужасная боль убьёт его, высосет из него все соки и выбросит остатки перекореженного тела. казалось, что земля ушла из-под ног, больше не на что было опереться, больше нечему было порадоваться, больше не для чего было жить. последние несколько сотен лет хэ сюань стремился к одиночеству, полагая, что с одиночеством добьётся покоя. теперь тяжело было понимать, что он остался один. одиночество навалилось на его спину, придавило его к земле, заставило согнуться и перестать сопротивляться. как волны топили каждый корабль, вошедший на его территорию, так ужасное, удущающее одиночество липко окутывало его, нашептывая на ухо, что теперь и незачем жить. хэ сюань был подводной тварью, которая надолго была лишена солнечного света. однажды он выплыл ближе к поверхности, куда-то вверх, и солнечные лучи пригрели мерзкую черную чешую. и впервые за столько времени стало не холодно. стало приятно. и подводная тварь полюбила солнечный свет. доверилась ему, надеясь, что он теперь всегда будет греть её. но чем больше греешься в лучах, тем невыносимее с ними расставаться. когда солнце пропало и оставило подводную тварь одну, весь мир померк, и темнота, в которой она привыкла быть, стала ощущаться чем-то неправильным, бесполезным, лишённым смысла. тварь обуял холод, в каком она была рождена, и холод этот показался противоестественно чужеродным и неправильным. лишиться своего света — быть обречённым на бесконечную острую боль. на холод. на голод, разгорающийся внутри пожаром. голод этот обжег все его внутренности, и теперь они, раненые и подбитые, больше не несли в себе никакого смысла. ничего не несло в себе никакого смысла. голода было так много, что хотелось заполнить его, напихав в рот песка. хэ сюань хватал со дна водоросли слабыми движениями рук, отправлял их себе в рот, глотал, не пережевывая. он съел все, что можно было здесь найти, но голод не исчез, напротив, лишь заныл в его теле сильнее. хэ сюань ел, и ел, и ел, ел песок, пытался насытиться мелкими камнями со дна, этот голод был неконтролируемым. ему так отчаянно хотелось согреться в лучах солнца, которое больше никогда не взойдёт. солнце затонуло в чёрных водах. солнца больше не было. ши цинсюаня больше не было. все, кого он когда-либо любил, были мертвы. жизнь — исключительно несправедливая штука! он родился на свет только для того, чтобы веками страдать. некого было винить. сначала он винил во всем братьев ши. потом только одного ши уду. потом хотелось винить небожителей, от чьей руки погиб ши цинсюань. но теперь все они были мертвы: и ши уду, которому он собственноручно оторвал голову, и ши цинсюань, которого на самом деле и винить было не за что, и небожители, которых утопило его море. все они были мертвы, но те, кого он любил, не вернулись. и ничто не смогло бы их вернуть. и месть никогда не приносила ничего хорошего. месть была бессмысленна. всё было бессмысленно. ничего нельзя было вернуть, и нельзя было повернуть время вспять. хэ сюань остался один. поднялся тяжёлым телом своим со дна. сейчас ему казалось, что он весит ужасно много, ноги не держали собственных костей. в нем ничего не было, в желудке был песок, водоросли и камни, но в нем будто ничего не было. тяжёлое чувство наполненности граничило с оглушительным чувством пустоты. ши цинсюань был мёртв. защитил его — ради чего? ради чего заслонил его собой? тело ши цинсюаня было смертно. хэ сюань мог потерять физическую оболочку, но восстановиться снова, пока прах его цел. так зачем он сделал это? ради чего? зачем? не потому ли это, что хэ сюань всегда заставлял чувствовать его вину? не потому ли это, что ши цинсюань решил таким образом искупить эту мнимую вину? или потому что он так сильно любил его? как можно было любить его? как можно было любить того, кто виновен в смерти твоего самого близкого человека? как можно любить того, кто повесил на тебя громаду грехов, в которых ты не был повинен? как ши цинсюань мог любить его? и если он сделал это из-за своей любви, то почему же он не подумал, что жизнь хэ сюаня не будет иметь без него никакого смысла? заколка, снятая с его волос, все ещё была в его руках. хэ сюань сжал её, уткнулся в неё носом, сиротливо и потерянно, — это все, что у него осталось. хэ сюань прижимал эту заколку к себе, сидя в воде на коленях, и плакал, и плакал, и плакал, и слезы лились из его глаз, достигши дна рассыпаясь жемчугом. хэ сюань плакал и плакал, и слезы душили его, и так хотелось, чтобы кто-нибудь сейчас оказался рядом, но никого не было, никого не было, и солнце не грело, и было холодно, и было так пусто, пусто, пусто, и так тяжело, и внутри был только голод, и внутри была только боль, и он плакал навзрыд, и кричал, и плакал, и было больно, и было больно, и ничего больше не было, и никого рядом не было, и вокруг была лишь чернота моря и тишина мёртвого пляжа, и хэ сюань плакал, окружая себя жемчугом, и плакал, и плакал. в сети духовного общения послышался голос — то был голос собирателя цветов под кровавым дождём. он только поприветствовал его — и больше ничего не успел. хэ сюань заблокировал свою сеть духовного общения. она была ему больше не нужна. в этой жизни больше не хотелось слышать никаких голосов. он не знал, сколько он потратил на то, чтобы полностью выползти из воды на холодный берег. он был так слаб, и ноги его не слушались, и руки не слушались тоже. изо рта текла солёная вода, воздух тоже дышал солью, в голове было пусто, он только сжимал в руках заколку. она стала для него главной драгоценностью. он был раздавлен горем. не было сил. не было задорного смеха и радостной искорки глаз. не было песен, не было танцев, не было любви, не было больше жизни. он не помнил и того, сколько потратил времени на то, чтобы найти что-нибудь, чем можно писать. в конце-концов он полоснул когтями по собственной ладони — закапала на песок алая кровь, он обмазал ею пальцы и нарисовал печать для заклинания сжатия тысячи ли. он не помнил, сколько времени потратил на то, чтобы нарисовать её. потом он шатко ступил в печать, мир качнулся, но он не обратил внимания. мир был черен, чернее самой чёрной топи, мир был черен, потому что сердце его было черно. он оказался там, среди могил своей семьи, теперь их успел уже слегка припорошить снег. он упал на колени перед ними, и он плакал дальше, и плакал, и плакал, и плакал; и мертвецы были безмолвны и ничего ему не отвечали; и он плакал; и полнилось море жемчужинами, и сыпались они по черному дну; а он рыдал на коленях перед могилами — не сохранил ни одного, не спас, не смог, потерял сегодня ещё одного, самое яркое свое солнце, самый искренний смех, самые красивые глаза, свою печаль и свою радость, свою любовь и свою ненависть — все это он сегодня потерял; и остался только голод; и осталась только боль, которую никак нельзя было выразить. он бил кулаком землю, бессильно шепча одно имя, одно на двоих имя, лишь слегка двигал губами — сил на большее уже не было. не было сил на то, чтобы разрыть землю достаточно, — он выкопал голыми руками лишь небольшую ямку, — и под ногти забилась грязь и снег, и снег не таял, ведь тело его было холодным. он положил заколку, которую когда-то подарил ему, в эту ямку, закидал её землёй, упал перед ней и продолжил плакать. он не знал, сколько времени ушло на это. светила луна, но её свет был ему уже ни к чему. луна уступила место солнцу, но какое ему было дело до этого солнца? у него было свое собственное, и он его потерял. потом слез уже не осталось, и он просто остался лежать, закрыв глаза, у пяти могил. он погрузился в липкий, мерзкий сон, но быстро очнулся — его разбудил голод. он кое-как поднялся, но есть здесь было нечего, и он наелся лишь земли. ему было все равно, что запихивать в себя, ему просто хотелось утолить этот голод, забить чем-то эту пустоту внутри, вытеснить её, но ничего не могло ему помочь. хэ сюань вернулся обратно в то, что осталось от его обители. сил уже ни на что не было. хотелось покоя. жемчуг со дна звал его и звал, и теперь он знал, что может откликнуться на этот зов. в жизни не было ничего, кроме горя, и счастье всегда заканчивалось для хэ сюаня слезами. в жизни не было ничего, кроме горя, и справедливости и счастья для него никогда в ней не было. это он был во всем виноват. если бы он не явился к цинсюаню тогда, в пещере, он был бы жив. это он был во всем виноват — слишком многого хотел и все потерял. в этом не было ничьей вины, кроме его собственной. это был ши уду, это были небожители, но если бы не хэ сюань, ничего бы из этого просто не случилось. он родился таким. дело было не в судьбе. он просто родился таким — и все вокруг него были обречены.

в чёрных водах живёт чудовище, и имя ему хэ сюань. чудовище теперь жрало само себя.

море было тихим. чёрные воды были сейчас молчаливы. у хозяина чёрных вод на самом деле всегда была душа, просто теперь она черна и мертва, веками покоилась на дне, а потом досталась солнцеликому юноше. только юноша этот погиб. чёрные воды шептали сейчас лишь одно: "сюань, сюань, сюань", будто оплакивали. где-то там, далеко, за пределами чёрных вод, моряки говорят, у морского чудовища была любовь. была, но погибла теперь.

и слезы хэ сюаня как жемчужины. где-то там, на самом дне моря, лежат ракушки с чёрными жемчужинами. это и есть его слезы. жемчужины на дне болезненно зовут его к себе. он слышней всех стонов волн — этот зов.

волны чёрных вод сочувственно качают головами. чёрные воды плачут и мечутся, как маленький ребёнок.

чудовище чёрных вод любило.

над обителью чудовища чёрных вод воет ветер. волны вторят ему.

"ну живёт там какой-то дурак, почему же он сразу чудовище?"

если чудовище чёрных вод все же существует, такое ли оно чудовище?

волны стонут и плачут. чёрные воды обиженно хнычут. "почему нашего хозяина зовут чудовищем?"

чудовище чёрных вод хотело теперь лишь обрести покой. давняя, далёкая и недостижимая мечта была так близко, но он все равно её упустил. и в руках его теперь сверкала ненастоящая жемчужина. сверкала так ярко, что способна была затмить собой весь свет.

когда-то чёрным водам посчастливилось увлечься танцем с беззаботным ветром. теперь ветер здесь был чужим. теперь это был другой ветер, и он был бессмысленным. а волны когда-то игрались с ветром, а ветер игрался с волнами. когда-то это была самая весёлая и влюблённая игра.

хорошо, что сейчас была середина зимы. хэ сюань всегда любил это время. это было хорошее время для того, чтобы, наконец, прекратить свои бесконечные поиски покоя.

все печали хэ сюаня лежали под черною водой.

хэ сюань двинулся, сделал несколько шагов в воду. вода приняла его безмолвной, ласковой печалью. хэ сюань сделал несколько шагов. туда — на дно, где зов жемчужин; туда — на дно, где холодный песок; туда — на дно, где есть только горе, где есть только слезы, которые принадлежат ему и примут его всего без остатка. наверное, он должен был догадаться, что у жизни никогда не было припасено для него шанса. он родился побочным. в его собственной истории нельзя было ждать ни радости, ни справедливости. наверное, так было правильно. он был рождён, чтобы умереть, просто надолго задержался. спокойные, безразличные волны объяли его тело, обняли за плечи и потянули вниз. дно встретило слабым мерцанием. демоны обычно никогда не могли разрушить свой прах самостоятельно. это противоречило инстинкту самосохранения. ведь для чего-то они остались в этом мире после своей смерти, ведь было посмертное желание, которое хотелось воплотить. хэ сюань всегда был уверен, что для него это месть. потом, ему казалось, это была ненависть к себе, такая сильная, что хотелось просто сделать все, чтобы эту ненависть к себе проявить. но, может быть, всегда это был покой? просто покой, вот и все. покой когда-то был у него с его семьёй. потом покой был с ши цинсюанем. любовь и покой шли рука об руку. но хэ сюань был так измотан. не желал больше ничего, кроме покоя. моряки говорят, чудовище чёрных вод никогда не сможет упокоиться с миром после всего, что натворило. хэ сюань знает теперь, что никаким иным способом не сможет обрести этого покоя. теперь он знает. покой ходит рука об руку со смертью. чудовище чёрных вод вымученно улыбается, перекатывая жемчужину между пальцев. ложится на самое дно, туда, где ему место. идти дальше, на глубину, уже нет сил. даже умереть нормально он не может. он усмехается. в жизни никогда не было для него справедливости! правильным ли это было? имеет ли значение то, что правильно, а что нет? для него сейчас имеет значение только одно — покой. покой представляется ему, когда он закрывает золотые свои глаза, ласковой лучезарной улыбкой, лазурным блеском взора и распростертыми добрыми руками. ах, как хотелось бы после своей смерти встретиться с ним снова! жаль, что это невозможно. боги и демоны не участвуют в перерождении душ. никогда больше они не встретятся. как это печально и больно! а так хотелось бы однажды увидеться! найти его сквозь века и спустя бесчисленное количество лет. встретиться со своим солнцем. своей любовью. с тем, кто рождён был для того, чтобы стать богом. с его ши цинсюанем. он сжимает жемчужину в своих руках, вот-вот та треснет — божественное сияние заполняет всю бескрасочность и черноту пространства. хэ сюань чувствует, как сердце его сжимается, неверяще хлопает глазами, замерев и обернувшись. на плечо ложится тёплая ладонь, и он поднимает голову, хватая ртом воздух.

главная добродетель — это жертва.

он бросается к нему. видит лазурную искру в глазах и светлую улыбку. он весь в божественном сиянии. рождён для того, чтобы стать богом. стал им. получил то, чего хотел. совершенно такой же, каким был раньше. чудовища чёрных вод больше нет. это только хэ сюань. это его имя. — хэ-сюн, ты такой смешной! тебе что, нравится спать под водой?

хэ сюань смеётся, ему чудится, будто он взмывает в небо.

все печали хэ сюаня останутся под черною водой.