и все твои печали под черною водой

подернутые поволокой глаза слипались, трудно было открыть их, во рту было солёно. было холодно, хотя он и не должен был чувствовать температуры, было холодно, зябко, мокро, руки мелко дрожали, стучали острые зубы. было холодно. лёгкие, полностью заполненные водой, никогда не должны были быть для него проблемой, но сейчас было больно. все тело ломало, все внутренности скручивало, больно, больно, невыносимая, тяжёлая боль. волны били его, швыряли из стороны в сторону — в любой другой момент он бы приструнил их одним взмахом руки, и они бы послушались. сейчас было не до этого. он ударился о дно, потом вода подняла его, потом ударила снова. ему было все равно. может, это даже к лучшему. может, это его отрезвит. в какой-то момент он встал на колени, вцепившись пальцами в мягкий, рыхлый убегающий песок дна. в голове была только одна отчетливая мысль, все остальные выглядели слишком сбитыми, слишком неоднородными, бесформенными. чёрные воды сами принесли ему его прах. он раскрыл резную небольшую ракушку, и море тут же успокоилось — перестало швырять его из стороны в сторону. замерло. затаилось.

приготовилось.

если исчезнет чудовище чёрных вод, сами чёрные воды, должно быть, останутся. хэ сюаню всегда казалось, что те уже давно обрели собственный разум, уже давно и сами превратились во что-то живое, одухотворенное, демоническое. словно вся вода эта тоже была обижена на что-то, словно мог воду кто-то разочаровать, кто-то подвести, кто-то предать. словно силы природы тоже умели чувствовать и умели злиться. если уж вода действительно злилась, то хотелось бы, чтобы она злилась на ши уду. конечно, хэ сюань просто приукрашивает. вода не может чувствовать, и она не живая. это просто вода в его владениях, и на самом деле она делает только то, чего желает её хозяин. он знал это. мяо-эр часто придумывала истории. все они были невероятно интересны и сложны, поэтичны и романтичны. наверное, хэ сюань, сам того не замечая, нахватался этого от неё и теперь тоже придумывал истории про живое море сам для себя. он подцепил жемчужину из ракушки. она была черной-черной, гладкой, блестящей... ши цинсюань наверняка бы сказал, что она красива. ши цинсюань наверняка бы захотел себе украшение с ней. хэ сюань покрутил жемчужину в руке. она была ненастоящей. её не вырастило море, её создал он сам. она ничем не отличалась от других жемчужин, но никогда не была жемчужиной на самом деле. хэ сюань долго и искусно притворялся небожителем, но никогда на самом деле им не был. хэ сюань долго винил во всем одного человека, но тот никогда не был ни в чем виноват. он перекатывает ненастоящую жемчужину между пальцами, и с каждой секундой ему становится все холоднее и все больнее. закончить свою жизнь вот так — это не то, чего ему хочется. не то, что он вообще может сделать. он просто перекатывает эту ненастоящую жемчужину, и в голове у него нет больше никаких отчетливых мыслей. обычно у него всегда есть план, но теперь его нет. ничего нет. он не знает, что ему делать, но точно уверен, что вернуться к бывшему повелителю ветра точно не может. это будет глупо, неправильно, в конце-концов, никому из них этого не нужно. хэ сюаню хочется просто наесться всего, что только можно съесть, и проспать до скончания времен. это будет лучшим исходом из всех возможных. мёртвое тело ноет, кости будто выкручивает, голова раскалывается. он чувствовал себя именно так когда-то давно. именно так он чувствовал себя, когда умирал. вода больше не злится. она теперь смертельно устала. она теперь неподвижна и тяжела, и она давит на плечи и на затылок. хэ сюань продолжает рассматривать жемчужину в своих тонких, цепких и дрожащих сейчас пальцах. боль сотрясает его тело подобно грому, бьёт и бьёт его, и от неё никуда не денешься. хэ сюаню все равно и на свою боль, и на свой прах, он все ещё не может отделаться от этого липкого, страшного осознания, от понимания, насколько он жалок, грешен и бесчестен. он не должен был позволять себе эти чувства. даже если бы он пытался отыскать в них что-то правильное, он бы не смог найти. это было просто чудовищным. это было стыдным. это было предательским. он предавал свою семью этой любовью. любить того, кто, хотя и не виноват, но замешан в их смерти — все равно что отречься от них. он предавал себя этой любовью. давным-давно он поклялся себе больше никогда и ничего ни к кому не чувствовать. у него была его ненависть, и он жил только ею, только благодаря ней. позволить себе такое отвратительное чувство, которое он давно разучился испытывать правильно, это было сродни предательству. и, в конце-концов, это все выглядело, как насмешка над ши цинсюанем. злая, подлая насмешка. как будто тот ничего не представлял из себя, как будто с ним можно было обращаться как угодно. как будто можно сначала убить его брата, а потом сказать ему: "я люблю тебя", и в этом не будет ничего неправильного. хэ сюань не хотел принести ещё больше вреда, чем уже принёс. его любовь была чернее и ядовитее, чем его ненависть. если бы он ненавидел ши цинсюаня, это было бы, по крайней мере, оправдано. любовь к нему ничем нельзя было оправдать. это было бы больно. это бы ранило. это бы просто растоптало. он сжимает жемчужину в руках, когда выходит из воды и возвращается к печати. сколько он просидел здесь? он точно не знает. несколько часов или около того. когда он перемещается обратно, в комнату в постоялом дворе, где должен быть ши цинсюань, он, как и всегда, холоден и безразличен. в нем нет ничего живого, нет ничего яркого, нет ничего настоящего... хэ сюань не смотрит в глаза человеку, который сидит за столом, хэ сюань избегает его взгляда. — здравствуй, ты вернулся! — он улыбается, — ты знаешь, хэ-сюн, не хочу лезть в твои привычки, но тебе стоит хотя бы предупреждать, как долго ты будешь отсутствовать... хэ сюань не отвечает. он садится за стол напротив ши цинсюаня и усилием воли поднимает на него свой взор. ши цинсюань вздрагивает, но продолжает улыбаться. улыбка его добрая. улыбка его тёплая, как и всегда. как будто он действительно рад видеть его сейчас. — купил все, что хотел? — да! ещё пару ханьфу и новую трость. и ещё я купил продуктов... в этот раз я приготовлю больше, чтобы ты смог наесться. это раздражало. это было невыносимым. — я не наедаюсь. ши цинсюань удивлённо вскинул брови. — правда? совсем? мне всегда было интересно... вот тело хуа чэнжу, например, по его словам, не требует пищи, он ест только еду его высочества... на словах о еде наследного принца в голосе ши цинсюаня слышится неверящая осторожность. — демонам и правда необязательно есть. наши тела мертвы. если он ест, это только потому, что он влюблённый больной дурак. — а твоё... — это немного другое. я умер с чувством голода. теперь я чувствую его постоянно. бывший повелитель ветра печально опускает плечи. он хочет сказать что-то, но, кажется, сказать ему нечего. наверняка он жалеет о том, что задавал такие вопросы, но хэ сюаню все равно — он не чувствует чего-то неправильного сейчас. он вовсе не чувствует чего-то неправильного.

он делает все правильно.

когда в прохладном воздухе повисает недолгая пауза, хэ сюань кладёт руку на стол, разжимает кулак и показывает цинсюаню ракушку с жемчужиной. — сколько у тебя их? — пораженно спрашивает он, с любопытством приблизив лицо, чтобы рассмотреть ракушку. хэ сюань снова не отвечает. он протягивает эту ракушку ему. эту особенную, ненастоящую, поддельную жемчужину он отдаёт ши цинсюаню. тот непонимающе склоняет голову вбок, изгибая бровь. — ну, забирай. хэ сюань чувствует, что теряет терпение. — мне столько ни к чему, — в голосе ши цинсюаня звучит что-то, что демону неясно. что-то странное, только-только зарождающееся, — тебе пора прекратить пихать мне столько жемчужин, хэ-сюн! обида — вот что появляется в его голосе. хэ сюань не понимает этого, и это начинает его злить. он прикусывает губу и смотрит холодно, пальцы его напряжены, он в шаге от того, чтобы спрятать свой прах и никогда больше не доставать его. — я хочу, чтобы ты взял её. у меня их сотни, и я могу отдать часть тебе. ши цинсюань поднимается, закатывая глаза. теперь он недовольно фыркает, скрещивая руки на груди, выглядит так, как выглядел когда-то давно, когда из-за чего-то злился. у него всегда была такая подвижная мимика, и если он, например, переругивался с пэй мином — наблюдать за ним было все равно, что смотреть спектакль. чем вызвано его раздражение сейчас? демон не может понять. он раздражен тоже. он принёс свой прах сюда, чтобы отдать его ему. потому что ему все равно, что с ним будет. потому что он уже не может обрести покой. потому что теперь нет разницы, жив он или нет. потому что так будет честно.

потому что так будет честно.

только и всего.

— если ты думаешь, что можешь вечно откупаться от меня своими жемчужинами, вместо того, чтобы поговорить со мной, ты ошибаешься! — бывший повелитель ветра выходит из-за стола и ковыляет к хэ сюаню, — ты согласился быть моим другом снова, я так понимаю? вместо того, чтобы нам все выяснить, поговорить о том, о чем мы должны поговорить, ты задариваешь меня и ни на что мне не отвечаешь. а эта жемчужина вообще ненастоящая. зачем ты мне её принёс? ну конечно. такой мот, как бывший повелитель ветра, в два счета может определить настоящий жемчуг или искусственный. у него было столько украшений с жемчугом, что ему достаточно было бросить один случайный взгляд, чтобы понять. хэ сюань чувствует, как в груди у него что-то ломается. хэ сюань чувствует, как мертвая кровь кипит в его жилах. — прекрасно. по-твоему, мы так легко можем стать друзьями после всего того, что случилось? — а как упрощает дело то, что ты постоянно суешь мне свой проклятый жемчуг? это даже забавно. они очень похожи сейчас: оба злы, оба не понимают, оба не знают, что им делать. нельзя просто взять и стать другом тому человеку, который отнял у тебя все. нельзя просто взять и стать другом тому человеку, у которого ты отнял все. это с самого начала было обречено. из этого никогда ничего бы не вышло. — я хочу, чтобы ты был честен со мной, а не чтобы ты просто откупался от меня, помогал из чувства вины и уходил непонятно куда и непонятно на сколько! — а мне что, отчитываться перед тобой? — а я не говорю "отчитываться"! хотя бы просто предупреждать! почему я должен сидеть и ждать, когда ты вернёшься и думать, вернёшься ли ты вообще? хэ сюаню становится действительно смешно — он и смеётся, только смех его отнюдь не добродушен, скорее наоборот, наполнен желчью и презрением. презрение это не к ши цинсюаню. в первую очередь, презрение это сейчас к нему самому. он смеётся, и ши цинсюань на мгновение останавливается. по нему видно, что он напуган. что ему страшно от этого смеха. его взгляд бегает две секунды, и хэ сюань понимает, что он рефлекторно ищет пути побега. хэ сюань чувствует, как все то, что столько времени копилось в нем, рвётся сейчас наружу. он терпелив. он может терпеть целую вечность, но сейчас ему нужно освободиться, пока это не стало совсем невыносимым. вдохнуть полной грудью, впервые за сотни лет, пожалуйста, просто вдохнуть полной грудью. — ты — причина, по которой все мои близкие мертвы. причина, по которой мёртв я. я — причина, по которой мёртв твой брат, а ты потерял все, что у тебя было. скажи, ты действительно думаешь, что мы можем просто сесть, поговорить, а затем обняться и вновь стать друзьями? ему хочется кричать, но он говорит тихо и вкрадчиво. ему хочется ругаться, но он говорит спокойно. ему хочется, чтобы это все закончилось, это бесконечное, непрекращающееся мучение, но он все ещё смотрит в глаза ши цинсюаню, продлевая свою собственную пытку. ему хочется спать. ему хочется есть. собственный прах в ладони обжигает кожу. и чёрные волны по-прежнему молчат. им уже действительно все равно. это все действительно абсурдно, лишено смысла. они не могут стать друзьями после всего того, что сделали с жизнями друг друга. слишком много всего, слишком сложно, неправильно, нечестно, несправедливо... мир не знает справедливости. чудовищу чёрных вод известно это лучше, чем кому-либо. об этом можно долго думать, но ни к чему новому ты никогда не придёшь. тем тяжелее осознавать свою любовь к бывшему повелителю ветра. тем тяжелее поднимать на него глаза. тем тяжелее держать в руках свой собственный прах. чудовище чёрных вод, этот всесильный демон, попался в ловушку, из которой нет выхода. — а пока ты будешь думать о причинах, пока ты будешь копаться в прошлом и примеривать на нас вину, которой не было на самом деле, ты никуда и не продвинешься, — в свету глаз ши цинсюаня пляшет дикая ярость, — вместо того, чтобы вечно оборачиваться на то, что уже сделано, тебе нужно сосредоточиться на том, что ты можешь сделать теперь! — я и пытаюсь сделать теперь, — хэ сюань все-таки повышает голос. он звучит угрожающе. он звучит действительно страшно, — я потому и приношу тебе этот жемчуг! он всегда был из тех, кто редко кричит. обычно, даже в ссорах, он разговаривал тихо и серьёзно. сейчас, когда он кричал, он видел, как сжался ши цинсюань. правильно, ты должен бояться... нет, на самом деле хэ сюаню больше не хочется, чтобы тот боялся. он ожидает, что тот сейчас зажмется, опустит голову, согласится, заплачет, но тот распаляется лишь сильнее. это восхищает. это всегда восхищало. редкое зрелище — ши цинсюань в ярости. становящийся бесстрашным. смотрящий угрозе прямо в глаза. ехидный, едкий, ядовитый, наполненный гневом до краёв. такой красивый. такой правильный. оно все сейчас ощущается правильным. как будто так и должно быть. его волосы взъерошены. он сейчас в новом ханьфу, в том, в котором так удивительно похож на прежнего себя. он румян и свеж, его брови нахмурены, глаза метают молнии, рот искривлен. тонкая, стройная фигурка вся напряжена, вся наполнена энергией... прямо как раньше. он так же прекрасен, как всегда. и у него эта заколка в волосах, на которую хэ сюань не может смотреть без стыда. — ты принёс мне ненастоящую жемчужину: зачем? это какая-то уловка? проверка? я понятия не имею, что у тебя в голове! я всегда понятия не имел, что у тебя в голове! ты провел со мной сотню лет, а я и не знал, как все устроено на самом деле! можно я хотя бы сейчас узнаю, что это все за бред, зачем оно тебе нужно, или ты будешь и дальше играть свою роль? кажется, мы должны быть квиты, но у меня ощущение, что ты все ещё мстишь мне! только молчишь, ничего не объясняешь, но почему-то не можешь от меня отстать! хэ сюань продолжает смеяться. он не делал этого очень долго, смех с непривычки звучит скрипуче, страшно, отталкивающе. он встаёт, расправляет широкие покатые плечи, чёрная мантия струится по его телу, чёрные прямые волосы небрежно спускаются вниз, золото глаз сияет ярче, чем солнце. хэ сюань разжимает ладонь, швырнув ракушку на стол. — это мой прах, черт возьми, это мой прах. осознание подергивает пелену ярости в лазурных глазах. воцаряется молчание, длинное, тягучее, липкое, страшное. с каждой секундой все страшнее и страшнее. страшно, больно и хочется есть. хэ сюань чувствует себя так, словно его ведут на казнь. бывший повелитель ветра стоит, хлопает глазами и молчит. смотрит на хэ сюаня, смотрит на его прах. смотрит на хэ сюаня, смотрит на его прах. хэ сюань заполняет тишину своим смехом. он смеётся, и смеётся, и смеётся. смех этот что рвота — льётся из его рта и льётся, не заканчивается, весь противный, весь склизкий, весь жуткий...

над обителью чудовища чёрных вод воет ветер. волны вторят ему. они воют тоже. они стонут и плачут. рыдают.

— зачем ты отдаёшь его мне?

чудовище чёрных вод смеётся. оно полно ненависти. оно полно любви. оно запуталось в рыболовных сетях, вытащено на сушу и медленно умирает.