и все твои печали под черною водой

но мне не понять, почему вновь и вновь я ненависть жну, ты — вкушаешь любовь

хэ сюань не смыкал глаз. спать ему не хотелось. где-то там, за стеной, мирно посапывал живой человек. раньше это было обыденностью. раньше было обыденностью то, что ши цинсюань мог вздремнуть, оперевшись на его плечо. раньше в человеческом живом дыхании не было ничего удивительного — хэ сюань часто был среди живых людей, среди небожителей, и чаще всего находился именно с ши цинсюанем, но за последний год чье-то дыхание стало для него чем-то невероятным. непривычным. удручающим. ши цинсюань спал в соседней комнате, будто не было между ними того чудовищного, неправильного и страшного. хэ сюань провел несколько часов, тупо пялясь в потолок и практически не моргая. его чёрное мёртвое сердце — это было самым обидным. его неработающие, погибшие лёгкие — это было самым давящим. с непривычки казалось, что ши цинсюань дышал отвратительно громко. неправильно громко. не так, как должен был. он все ещё был жив. жизнь теплилась в его теле, жизнь била ключом в его голосе, жизнь блестела в его глазах. он сам был словно олицетворением жизни как таковой. средоточие всего самого светлого, яркого. того, чего хэ сюань давно был лишён. он смотрел в потолок в этой простенькой маленькой комнаты, и мысли его прыгали от желания пойти и убить ши цинсюаня до желания упасть перед ним на колени и молить о прощении. но мысли о том, чтобы уйти, у него не возникало. он ненавидел себя за это. он чувствовал себя предателем. он чувствовал себя неправильно, но не уходил. почему он был здесь? почему он не ушёл? почему он лежал и слушал дыхание этого никчемного самозванца, который забрал у него всё? внутри у хэ сюаня была ледяная, тяжёлая и гнетущая пустота, сотканная из голода, ненависти, презрения и всепоглощающей вины. когда он рывком поднялся с кровати, он почувствовал себя так, словно его тело, — мёртвое и сухое, — самое слабое, что есть в этом мире. тем не менее, он все же встал. пол под ногами был холодный, и стены здесь были холодные и тонкие. он вышел из своей комнаты и подошёл к соседней двери. прислушался к дыханию. ши цинсюань будто почувствовал это: он всполошился, — заскрипела кровать, — громко вздохнул, но, по видимости, ещё спал. нужно было разбудить его. разбудить, чтобы он не дышал так громко, разбудить, чтобы что-то ему сказать. можно было бесшумно зайти в комнату, подойти к этому безвольному, спящему телу и сомкнуть пальцы на его шее. убить его. убить его. но хэ сюань знал, что на самом деле никогда бы так не сделал. заходить в его комнату было нельзя — появление демона очень бы испугало. он помнил эти глаза, он помнил этот отчаянный ужас, застывший в них. и он сам боялся его до изнеможения. хэ сюань осторожно постучал в дверь и тихим, глубоким голосом позвал: — эй, цинсюань. никто не отзывался. он позвал ещё раз, более громко, и тогда сонный, мурлыкающий голос ответил ему: — мин-сюн, ну дай ещё поспать!... в это мгновение хэ сюань почувствовал, как все, что он так тщательно пытался подавить в себе, вспыхнуло в нем, обжигая внутренности. оно было тёмным. оно было ледяным. оно было убийственным. он открыл дверь рывком, собираясь сделать что-то, от чего до последнего пытался уйти, что пытался сдержать в себе, но остановился на пороге и замер. нет. это не его вина. ему нужно время, чтобы привыкнуть. это не вина ши цинсюаня. это не было его виной. хэ сюань стоял, смотря в светлые заспанные глаза, смотря на неловкую улыбочку, расцветающую на покрасневшем лице. — прости, хэ-сюн, — он шлепнул себя по губам, — я не так быстро учусь. хэ сюань помедлил несколько секунд. потом выпрямил спину, поджал губы, посмотрел равнодушно. шторм в нем успокоился. он всегда был терпелив. он может потерпеть ещё. — ши цинсюань, — холодно повторил он ненавистное имя, стараясь привыкнуть к тому, как оно звучит, — если ты хочешь вознестись, тебе следует не спать до полудня, а заниматься чем-то полезным. — ты прав. — ши цинсюань посмеялся, вставая с кровати. движения его были неуклюжими. поврежденная нога подводила, он запутался в покрывале и чуть было не упал, но смог сохранить равновесие. волнистые волосы растрепались, как и ханьфу. но он оставался собой. всегда оставался. хэ сюань не понял в себе лишь одного в этот момент: это того, почему он так резко подорвался, дабы протянуть к нему руки? чтобы поймать. чтобы не дать упасть. но ши цинсюаню не требовалась его помощь. даже с больной ногой, даже слабый и лишённый духовных сил и божественного статуса, он все ещё мог позаботиться о себе сам. тогда для чего же хэ сюань сейчас стоит здесь, перед ним, для чего же протягивает к нему руки, для чего же он оставил эту свою жемчужину, для чего же снял соседнюю комнату, для чего? он не знает ответа на этот вопрос. вернее, нет, он знает. просто признаваться самому себе в этом — это выше его достоинства. выше его сил. это, по крайней мере, просто противно. ши цинсюань ухмыляется так, как он ухмылялся когда-то давно, когда "мин и" помогал ему удержаться, если тот вдруг запинался. тогда повелитель ветра непременно протянул бы свое самодовольное: "мин-сюн, какой ты заботливый!". посмеялся бы от души своим заливистым, мелодичным смехом. "прекрати смеяться на до мной, глупое отродье!" — именно эта мысль всегда возникала в голове в такие моменты. сейчас ши цинсюань только улыбался, но ничего не говорил. и смеха дальше не последовало. — я сначала хочу привести себя в порядок. я, должно быть, ужасно выгляжу! и почему ты мне сразу не сказал? вот сейчас я бы забыл об этом, и вышел бы такой, непричесанный и неумытый, на улицу! кошмар. он говорил это так, как говорил всегда. ши цинсюань всегда знал, что невероятно красив, но всегда любил напроситься на комплимент. хэ сюань поджал на это губы и холодно фыркнул. — людям, в сущности, без разницы, как выглядит нищий. — а вот и нет! люди всегда подают больше, если я неплохо выгляжу. значит, он занимался сбором милостыни? на самом деле, ничего удивительного. это не вызывало у хэ сюаня неодобрения: что ещё ему оставалось делать? но ши цинсюань, будто прочитав его мысли, добавил: — разумеется, я никогда не просил просто так. я работал! конечно, с моей-то ногой сейчас я не так полезен. но я все ещё могу давать представления на улицах, мне нравятся всякие фокусы! а иногда, когда выбора нет, а помощь нужна, торговец возьмёт даже хромого и медленного, чтобы тот помогал перетаскивать товары. и когда я выглядел хорошеньким, мне всегда платили больше, чем когда я выглядел неухоженным. красота — это всегда важно! хэ сюань закатил глаза. его раздражало это, раздражало то, что ши цинсюань был таким... честным. таким правильным. не позволил себе опуститься до уровня обычного попрошайки. будучи под личиной повелителя земли, демон всегда считал, что если лишить ши цинсюаня его поганого братца, его незаслуженного богатства и влияния, то от него ничего не останется. ничего хорошего, ничего, вызывающего уважение, ничего приятного. снова ошибка. ши цинсюань удивлял и почти что заставлял чувствовать восхищение, это невероятно бесило. — нужно что-то сделать с твоей ногой, чтобы ты быстрее мог выполнять работу. — ну, его высочество как-то пригласил для меня лекаря, и тот сказал, что с ней мало что можно сделать, — пожал плечами он, — её можно только сломать снова, и дать ей срастись правильно. — и почему ты до сих пор не удосужился сделать это? цинсюань изогнул бровь, словно для него ответ был очевиден. — мне бы пришлось кучу времени провисеть на шее у его высочества! пусть и не до конца, я все ещё могу опираться на ногу сейчас, а значит могу выполнять работу. а что бы мне оставалось делать, если бы мне снова её сломали? его высочество с хуа чэнжу и так очень многое для меня делают, я бы не хотел... хэ сюань не дал ему продолжить. слышать о том, что собиратель цветов под кровавым дождём в чем-то кому-то безвозмездно помогал — это было просто смешным. от наследного принца же это наоборот было очень обыденно: тот только и делал, что постоянно помогал кому-то. — ты можешь заняться этим сейчас, — бросил он, — найди себе лекаря, и пусть он сделает то, что нужно. ши цинсюань уставился на него в полном непонимании. казалось, он понял, что хэ сюань имеет в виду, но ему было слишком страшно озвучивать свои мысли вслух. это и правда казалось странным и незаслуженным. хэ сюаню тоже было трудно произнести это. всё его существо кричало о том, что это было бы глупо и неправильно. что это не то, что он должен делать. не после всего. не после того, что он сделал с ши цинсюанем ранее. все это выглядело, как совершенно нелепая попытка загладить вину, которую никак нельзя было загладить. словно пытаться склеить разбитый вдребезги, в мелкую крошку, кувшин. попытка загладить ту вину, которую он вообще не должен был испытывать. потому что содеянное было справедливо, потому что содеянное было правильно. потому что — око за око, зуб за зуб и жизнь за жизнь. но хэ сюань уже начал мириться с мыслью о том, что все последние его выборы и решения по определению несправедливы, иррациональны и неправильны. не то, что должно быть. — я оплатил твоё пребывание здесь на достаточное количество времени, — устало пояснил он, — и нет ничего сложного в том, чтобы ты получал необходимые для жизни вещи, пока твоя нога не срастётся. он старательно избегал слова "помощь" в своих формулировках. ему до последнего не хотелось признавать, что он предлагал ши цинсюаню свою помощь. сначала бывший повелитель ветра нахмурился. потом морщинка между его бровей разгладилась, но появился лёгкий прищур. по его лицу всегда можно было прочитать все, что было у него на уме, но сейчас эмоция была на удивление сложной, чтобы по обыкновению легко её считать. ши цинсюань облизнул сухие губы, потом прикусил нижнюю. потом поднял вверх руки и замахал ими. — мне это не нужно. тебе не нужно утруждаться. это неправильно. молодой господин хэ, я не понимаю, зачем ты все это делаешь. я пытаюсь понять, правда, но я не понимаю. хэ сюань смотрел в его глаза, которые силились понять, что происходит. он запутан, он загнан, но он улыбается, и лик его светел и прекрасен. хэ сюань сам хотел бы знать. хэ сюань сам бы хотел понять, почему он это делает. ответ застывает в его горле, собирается горечью на языке, обжигает губы. то, что он никогда не должен произносить. опасное, острое слово, искренне правдивое и до боли лживое. хэ сюань отвечает его напуганному взгляду своим — холодным и непроницаемым. каждый раз, когда они встречаются взглядами, ему кажется, что это ломает ши цинсюаню кости, выворачивает наизнанку его внутренности. но он продолжает снова и снова смотреть на того, кто мучает его, на того, кто продолжает мучить. потому что хотя бы один из нас должен быть счастлив. потому что я должен был мстить не тебе, а исключительно твоему брату. потому что ты не виноват. потому что я совершил ошибку. нет, я делаю это потому, что ты ни на что не годен сам. нет, это неправда. я делаю это потому, что за столько вместе проведённых лет я привязался к тебе. нет, я делаю это не только поэтому. как же ты не поймёшь, узколобый, наивный дурак? хотя тем лучше, что ты не можешь понять. я делаю это оттого... — извини, я не хочу, чтобы ты так много делал для меня, — ши цинсюань избавляет его от необходимости дать ответ, — я хочу начать все сам. добиться всего сам. наконец-то я сам, а не кто-то за меня. ты и так мне очень помог! хэ сюань крепко смыкает острые голодные зубы, скользнув безразличным взглядом по ногам бывшего повелителя ветра. он уж точно не будет его уговаривать. ши цинсюань внезапно смеётся, и этот смех режет уши. отчего ты смеешься? что такого смешного? что такого смешного в том, что ты беспомощен, а я ещё беспомощнее тебя? — что? — недовольно спрашивает демон. — я почему-то представил, как сейчас выгляжу со стороны, что-то тут тебе доказывая, а у меня гнездо на голове и опухшее после сна лицо. как ты сам до сих пор не рассмеялся? ши цинсюань постоянно нёс какую-то чепуху. хэ сюань лишь цокнул на это, отворачиваясь. — мне без разницы, как ты выглядишь. — потому что я даже так симпатичный? — неожиданно спрашивает ши цинсюань, спрашивает так, как спросил бы своего старого друга. — потому что мне просто без разницы. иди и умойся, раз уж тебе это так важно. причешись. а потом тебе надо идти и совершенствоваться. такими темпами ты вознесешься только к своей старости. почему у хэ сюаня вообще не возникало сомнений в том, что это рано или поздно произойдёт? почему он решил, что ши цинсюань непременно вознесется? разве тот, кто украл чужое и нагло пользовался этим в течение столетий, заслуживает стать божеством? во взгляде ши цинсюаня не было и капли страха, когда он встал перед демоном, снова заглядывая в его лицо. — ты убьёшь меня? — спросил он, — ты хочешь меня убить? вопрос, заданный так просто. так легко. голод схватывает цепкими липкими лапами желудок хэ сюаня. он возмущённо кривится, отступив от бывшего бога, и ярость закипает в его венах. — ты то просишь меня остаться, то спрашиваешь, убью ли я тебя, когда я остаюсь. одно твоё слово — и я уйду. мне незачем возиться с тем, кто постоянно боится, что я убью его. если бы я хотел что-то сделать, я давно бы это сделал. ши цинсюань смотрит и молчит так долго, что пауза кажется уже совсем невыносимой. когда хэ сюань хочет уйти, наконец из этой комнаты, когда он уже встаёт в проходе, ши цинсюань тихо говорит, и плечи его расправляются. он говорит так же легко, как задал прошлый вопрос. — спасибо тебе. за помощь. и вообще. море волнуется, и чёрные воды его ледяные и угрожающие. чёрные воды его готовы нести смерть. чёрные воды его злы и ужасающи, и гнев их направлен на их собственного хозяина. — я убил твоего брата. — потому что мы с братом убили тебя и всех, кто был тебе дорог. — почему ты не ненавидишь меня? — а почему ты не ненавидишь меня? хэ сюань не отвечает. он весь — чернота. он весь — холод вод. он весь — смерть, мрак и боль. образ, сотканный из всего самого страшного, самого тайного и самого тёмного. хэ сюань — это чудовище чёрных вод. это хозяин моря. почему он не ненавидит? почему он не может ненавидеть? почему это всегда он? — море плачет и стонет своим низким, пугающим голосом. голод собирается вязкой слюной на кончике языка. почему он не ненавидит? ши цинсюань так и не получает ответа на этот вопрос. когда солнце высоко стоит над горизонтом, он уже в пещере, и уже медитирует. когда солнце закатывается за горизонт, он держит путь обратно, в свой новый ночлег. хэ сюань — его тень. хэ сюань — безмолвно следует за ним. хэ сюань — средоточие чёрной безжизненной воды и жажды мести. хэ сюань — это голод и смерть. и он рядом с ним. и он все ещё рядом с ним. в чёрных водах живёт чудовище. у него никогда не было души, моряки говорят. сейчас чудовище чёрных вод следует за слабым смертным. наверняка, чтобы убить его. моряки бы сказали так. хэ сюань насмешливо хмыкает. нет. он здесь отнюдь не за этим. — хэ-сюн, спасибо за помощь, — улыбается простой смертный своей самой прекрасной и яркой улыбкой. — я ничем и не помогал. — но ты все ещё рядом. "чтобы убить тебя" — думает чудовище чёрных вод.

"чтобы помочь тебе" — не соглашаются чёрные воды.

"потому что я ненавижу тебя" — продолжает мысль чудовище чёрных вод.

"потому что я люблю тебя" — смеются над своим хозяином чёрные воды.

жемчужина на дне болезненно зовет его к себе. он слышней всех стонов волн — этот зов.