Киса

- Почему я? Дурацкая Пушкарёва как всегда задаёт вопросы. Делает вид, что не понимает, а, может, и правда никак не додумается - зачем такая, как она, такому, как он?... С неё станется сомневаться. С Воропаева станется снова ничего толком не объяснить и утащить её в спальню. Хотя диван в гостиной тоже удобный - на нём Екатерина Валерьевна вытягивает ножки, качает в пальцах бокал вина, угрожая обивке неотстирывающимся красным пятном. Смешно шевелит пальцами на ногах, плотнее заворачивается в плед, нахохлившись как сова, посверкивает стёклами очков. - Мне про любовь с первого взгляда сейчас соврать или попозже? - Александр пододвинул своей гостье тарелочку с фруктами и сырами и уселся в кресло напротив. В глубине души - или что там у него вместо таковой? - хотелось припасть к женским ножкам, тоже забраться под плед, но так они никогда не поговорят. С Пушкарёвой было невероятно сложно просто общаться, не испытывая желания сожрать её или придушить. На собраниях в компании его сдерживали сами стены - белые, холодные, заляпанные безвкусно подобранными картинами и панно. Сдерживали присутствующие члены совета, даже рядовые сотрудники: сложно лакомиться Екатериной Валерьевной, когда из-за каждого фикуса торчат уши и носы Женсовета. Всё портило, в конце концов, отсутствие вина и винилового проигрывателя. - А можно не врать? - Наивно уточнила девушка, подцепляя с тарелки клубничку. Вцепилась в неё зубами хищно по самый зелёный хвостик, набивая рот сладкой ягодой. - Ашобенна пра люпофь. Улыбнулась окрашенными в красный брекетами, запила красным вином. Плед у Воропаева тоже красный - в охристую клеточку, его волосы во всполохах свечей, пятнышки засосов на светлой коже - и его же позорно покрасневшие щёки парой дней назад.

- Ты... - Екатерина обернулась на него в ванной, автоматически принимая из рук чистое полотенце, и прижала махровую ткань к груди. - А что у тебя с лицом? Александр заглянул в зеркало, но ничего необычного там не нашёл. Растрёпанные волосы, начинающая отрастать щетина, сытый взгляд и... Щеки коснулась пушкарёвская ладошка: - Почему ты такой... румяный? - У меня всегда так после сильных нагрузок, - а ещё после горячего секса с этой любопытной паршивкой. После эротических снов с её участием - стол в конференц-зале, разбросанные листы поддельных документов и задранная до наглых пушкарёвских ушей её же юбка. После её дурацких ласковых жестов, как будто они в сопливой мелодраме и вот-вот заиграет музыка из финальных титров. - Это потому что ты рыжий?

Это потому что он проклят и души у него всё-таки нет, иначе бы не мучал девчонку своими загадочными недоговорками. Хотя ей, кажется, нравится. Пушкарёва трепетная, но невинностью там пахло до первого сближения в тесной каморке. А всё, что после, пахло кофе, розами, ненавязчивым парфюмом, который было так сложно уловить с приличного расстояния - пришлось сократить до неприличного. А потом такие эксперименты Воропаеву аукнулись вкусом её губ, бьющейся венкой на её шее, которую было так приятно ловить языком. Всё, что после, пахло её желанием, звучало как рвущийся капрон и шелест простыней. Выглядело как отсвет свечи на её лице, подрагивающий на скуле, на кончике носа, на границе губ - от купидоновой дуги до уголка, где осталась капелька клубничного сока. И помоги ему боже ни-че-го с этой капелькой не делать. - Можно. - Наконец подняв свой бокал, Александр полюбовался цветом, рубиновыми "слезами", насладился ароматом - малодушно спрятался за бокалом, ибо Екатерина Валерьевна имела привычку пялиться рентгеновским взглядом в самый неподходящий Воропаеву момент. - Не ври. Тонкая ладошка дрогнула, вероятно, её хозяйка была близка к тому, чтобы метнуть клубнику в воропаевский халат. На тёмной ткани ягодный сок обязательно оставил бы след не слишком заметный, но обидный. - Я не вру. То есть... о любви не вру. - Оставив в покое ягоду, Пушкарёва переключилась на менее маркий кусочек пармезана. - Но до этого мы ещё не дошли. Вот и понимай её как хочешь. Екатерина вгрызлась в сыр, задумчиво разглядывая интерьер воропаевской гостиной. Полноценной экскурсии он так и не провёл, в основном они курсировали от ванной до спальни и из спальни на кухню. Пушкарёва порывалась сунуть нос в его домашнюю библиотеку, но находились занятия поинтереснее. - Хотелось бы понять, как это у тебя работает? - Поправив съехавший с плеча плед, она поёрзала. В его пижамных штанах и футболке, что велика ей. На его диване, в его квартире. Это работает именно так. - Обзор у меня не очень большой, могу охватить только персону Виктории... Кстати, поздравляю. - С чем? - Чтобы вспоминать госпожу Клочкову и особо не морщиться, Александру понадобится что покрепче. Забавная, сексуальная сферическая заноза в вакууме и в воропаевской заднице до определённого момента. Викторию хотелось как проверенный коктейль, который стопроцентно ударит в голову, не успеешь достигнуть дна. Екатерину хотелось как коллекционный элитный коньяк, запрятанный в личном погребе - наслаждаться само́й мыслью об обладании этим штучным экземпляром, даже никому не хвастаться. Только нежно оглаживать этикетку, наливать в самый лучший бокал и смаковать. - Она от тебя не беременна. - Надо же, и до Пушкарёвой дошла эта дебильная история. Воропаев поморщился, припоминая сию головную боль. - Она ни от кого не беременна, и это победа для всего человечества. Оказывается, Екатерина Валерьевна умеет очень некрасиво говорить за глаза, судачить за спиной и осуждать. Оказывается - и Александр это буквально в.и.д.и.т. в ореховых глазах за стёклами очков, на худом личике, слегка покрасневшем от вина, - ей нравится такое положение дел. Александру хочется, чтобы у неё был свой личный погреб. Если нет - он сам построит и подарит. - ...но если сравнивать нас двоих и не учитывать этот некрасивый жест с несуществующим ребёнком, то... почему я, а не она? Вика красивая. Вот оно что. Между пухлых губ исчезает ягодка ежевики, кусочек мягкого бри, утопленного в меду, розовый язык слизывает липкие капельки очень красиво. Красиво из-под пледа выглядывает плечо, с которого стекает слишком широкий ворот футболки. Красиво Пушкарёва хмурит брови, сверкает тонкими ключицами, пока елозит по дивану и подливает сама себе каберне, словно ей требуется немножко жидкой храбрости, чтобы услышать ответ. - Да кто бы спорил, - пожал плечами Александр, будучи вполне честным, - Клочкова красивая. Вон та икебана тоже красивая... Он кивнул в угол, где возле книжного стеллажа в высокой кадке стоял искусственный образец японского искусства флористики. Екатерина обернулась на цветочную композицию, позволяя пламени свечей подсветить изгиб её шеи. Задаёт ему тут всякие дурацкие вопросы ещё... Дурацкая Пушкарёва. - А поить вином и умолять стать моей приятнее тебя. - На его вполне-честность Екатерина чуть шею не свернула, взмахнув растрепавшимися косичками у висков. Сложный пучок она расплетать до конца поленилась, оставив, впрочем, на воропаевской тумбочке миллион шпилек. - И я тут вообще-то не молодею, но до маразма мне далековато, так что для продолжения ни разу не благородного рода Воропаевых мне понадобишься именно ты. Спустя бесконечно долгую минуту выразительного молчания, Пушкарёва кашлянула: - Как романтично, Александр Юрьевич. Что ж вы с таким предложением не подошли ко мне сразу? - После того, как вы, Екатерина Валерьевна, уложили меня на землю у входа в ЗимаЛетто? - Девичье тело тогда врезалось в него неожиданно сильно, прижало сверху, волосы обдали лёгким цветочным ароматом, а голая коленка из-под юбки упёрлась в считанных миллиметрах от второй по ценности части воропаевского тела. Первой был мозг, но тот отшибло после - когда те же коленки раздвинулись для него на кровати. - ...за романтичными предложениями - это к Жданову. - Да упаси боже! - Фыркнула Пушкарёва, старательно изображая безразличие к персоне начальника. Но под влиянием выпитого алкоголя контролировать хмурую морщинку между бровей, плывущие вниз уголки губ и пальцы, нервно перебирающие бахрому на пледе, ей сложно. - Где там ваш брачный контракт, тащите его сюда... Неприятно было наблюдать пушкарёвскую щенячью преданность Андрюше ещё до кофе, до белого свитера на полу, до максимально честного и вызывающего инфаркт у этой хрупкой мышки "я всё знаю". Ещё неприятнее - ловить её, упрямую, пробивную во всех смыслах, умную, на сомнениях. И до тошноты противно понимать, что сомневаться он ей позволит: так и оставит ей её сраную неуверенность, ебучую жертвенность, из-за которой Екатерина готова была подвести себя под статью, лишнюю ответственность, что она с горящими глазами и языком на плече на себя взваливает. Только бы Пушкарёва каждым пятничным вечером вот так сидела в его пижаме. На его диване, в его квартире. - Не ври. - Ноздри щекочет терпкий аромат вина. Шёлковая ткань халата ласково скользит по бедру, стоит сменить позу, склониться вперёд, разглядывая растрёпанные косички и синие от вина губы. Соври мне, Пушкарёва, ты же врала до этого - по поводу состояния фирмы! Соври сейчас: что-то сладкое, как клубника, пьянящее, как каберне, иллюзорное, как вся твоя грёбаная правильность. - Я не вру о любви. Синие губы грустно изгибаются, пока глаза разглядывают дрожащее пламя оплывшей свечи на металлической подставке. Огонёк мелькает в зрачках, нежно льнёт к протянутой ему ладошке, недовольно трещит, ведь его окружили двое - и никак не разберутся. Дурацкие люди. - Я не люблю Андрея, - оставляя в покое свечу, роняет ладони на колени Пушкарёва, - себя я тоже не очень люблю, но это ты и так мог понять. Ещё белый пористый шоколад не люблю, не дари мне его. - Да это и не шоколад вовсе, - рассеянно замечает Александр, чувствуя, как даже не коварно со спины, а по-тупому, в лобовую на него надвигается не мышь. Даже не сова. А пушистое и полярное... - Плевать, люблю я тебя сейчас или нет. Важнее то, что я, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, сознательно хочу тебя полюбить. Екатерина вопреки их заведённому порядку не сняла очки, а только поправила их на носу, чтобы точно видеть, держать Воропаева на прицеле. Чтобы он не знал, куда себя деть в собственной гостиной, и с трудом выталкивал из глотки наружу язвительное: - Предпочитаете задачи со звёздочкой, Екатерина Валерьевна? Уверены в своих силах? Александр вот уверен, что всю следующую неделю будет как дурак летать на силе этого тихого "полюбить". Возможно, его подчинённым светит пара счастливых дней, когда никто их гонять не будет. - В тебя сложно влюбиться, - догоняет его своей честностью Пушкарёва, окончательно сбрасывая порядком нагревший её плед, - учитывая, как ты себя ведёшь. Вот это задача со звёздочкой даже для такой дуры, как я. А полюбить... Это не сложно. Это интересно. Покинув насиженное место, она подхватила свой бокал, закинула в рот ещё одну ягодку и, неловко задев ногой журнальный столик до болезненного и обиженного шипения сквозь зубы, допрыгала до Воропаева, чтобы усесться сверху, приятно придавливая к креслу и позволяя держать себя за бёдра - в них хочется вцепиться до синяков, но получается только оглаживать поверх ткани собственных штанов. Получается рассматривать Пушкарёву снизу вверх хмельным взглядом, мысленно передавая ей ручку поводка, паспорт и один совсем ненужный орган, подводящий его обладателя каждый раз, когда поблизости оказывается острая мордочка этой... - Разумеется, если ты разрешишь. - Вот-вот расплещется по его халату красное вино. Вот-вот Екатерина снова двинет бёдрами так, чтобы возбуждение натянуло ткань мужского белья, а во рту скопилась голодная слюна - Екатерина сегодня на вкус как ежевика. Как клубника, как забродивший виноград, как кровь из прокушенной ею же губы - не по неосторожности, не из-за брекетов, а просто потому, что Пушкарёва точно такая же грёбаная собственница, как и он, и против сакральных ритуалов ничего не имеет. - Каково ваше решение по данному вопросу, Александр Юрьевич? В белье становится тесно, а в комнате - жарко, словно на столе не три свечи, а все триста. Узкая талия в его ладонях изгибается, позволяя ощупать резкий переход к бёдрам - широким, мягким и, в контексте дурацкого разговора про чужую беременность, соблазняющим на безрассудное по всем фронтам желание. - Продолжать род Воропаевых прямо сейчас мы, пожалуй, не будем, - соблазну Александр сопротивляется с переменным успехом, чувствуя, как член то и дело задевает елозящая сверху Пушкарёва. Внизу живота разгорается предвкушение от одной мысли... Плохой мысли, очень плохой! До сжатых зубов, царапающих обивку кресла ногтей, выкрученной на максимум силы воли. До необходимости завести руки назад, за спинку, чтобы не провоцировать себя лишний раз. С этим и Екатерина Валерьевна справляется единолично, как всегда на пятёрку. - Сколько времени вам понадобится? - Растягивает пухлые губы в улыбке, сверкая брекетами, на которые у него, кажется, встаёт ещё крепче... Приплыли. Екатерина залпом допивает вино, проливая рубиновые капли на его футболку, утирает рот тыльной стороной ладони, как совсем не воспитанная девочка, видели бы её родители. Папаша пушкарёвский так точно готов был расстрелять Воропаева на пороге их квартиры. - Я вообще-то тоже не молодею. - Сколько там требуется для вашего антикризисного плана? - Выкручивая собственные пальцы, риторически уточняет мужчина, понимая, что переставать елозить по его стояку Екатерина не собирается. Такими темпами он кончит в трусы как сопливый тринадцатилетка при виде бумажного плаката с какой-нибудь моделью или поп-звездой. Но светит ему сегодня кое-кто получше: вполне трёхмерная, реальная и горячая Пушкарёва, прихватывающая угол его челюсти губами, щекочущая дыханием мочку уха, прикусывающая её пьяно, нагло, смело. - Полгода? Отлично. Дорабатываешь в ЗимаЛетто до выхода из кризиса, а дальше... Зубы отпустили его ухо, кончик носа прочертил по скуле. Тонкие пальцы наконец сдёрнули очки и неаккуратно, нетерпеливо пихнули их на столик. - А что дальше? - Облизнув пересохшие губы, отчего у Воропаева стоит уже болезненно, уточняет Пушкарёва. Без всякой задней мысли упирается ладошкой в его поджатый пресс, снова трётся и вздрагивает, когда мужчина выгибается под ней, запрокидывая голову. Уже даже не стыдно снова краснеть. Снова проигрывать этому гроссмейстеру с косичками, который слегка недоумённо разглядывает его живот и влажное пятно на белье. - Дальше я весь твой. Столько, сколько захочешь.