Киса

...Катя говорит, почти не боясь. Правильно, а чего ей? У неё наперекосяк пошло всё, что могло пойти, а что не могло - то отправилось по более популярному направлению фаллической формы. И она даже знает, с кого был сделан слепок... Воропаев вызывает желания: придушить, приласкать, пригласить на чашечку кофечая - в самом первом значении, а то знает Пушкарёва эти чаепития, после которых хочется уволиться. О том, что она творит и с кем, Катя пообещала себе подумать завтра. В сущности, не было ничего криминального в том, чтобы есть пирожные и выносить в волосах гипсофилу из ресторана. Ничего предосудительного в том, чтобы напиваться вином до синих губ в приятной компании и теми же губами бормотать в трубку: "Папочка, у меня много работы..." Папочка будет ворчать на переработку, на задержку, на Катю - но с недавних пор ей море по колено и Воропаев снова ведёт по её коленям своей узкой ладонью - чтобы пальто не прищемилось дверью автомобиля. - Не хочу домой, - она лениво ворочает языком. Поцелуй с Александром сейчас бы получился медленным, терпким, с послевкусием жжёного сахара. - А куда хотите? - Бог обмана и хитрости уточняет светским тоном абсолютно зря, ведь, кажется, у Кати на лбу написано жирным шрифтом о её истинных желаниях. Для начала - приоткрыть окно, ибо жар в теле стал нестерпимым. Ещё немного, и Пушкарёва будет готова стянуть свитер прямо в салоне, потому что белая шерсть начинала раздражать. - Если я скажу, вы меня туда отвезёте? Воропаев усмехнулся: - Если мы с вами думаем в одном направлении... то нет, не отвезу. - Почему?! - Это же самый очевидный вариант, самое доступное действие - из автомобиля Катя никуда не денется, да и потом тоже. - Неужели не хотите воспользоваться моим нетрезвым состоянием? Бросьте, Александр Юрьевич, вы же не такой! Да что он вообще себе не позволяет?! Катя сдаётся, отдаётся так легко, так вы-год-но, ведь он знает - она точно не побежит трепаться об этом с подружками. Не использует это против него, не использует е.г.о. - А какой?... Екатерина Валерьевна, это очень весёлая игра, мне она тоже нравится. Только я, видите ли, банально устал - у меня, как и у вас, был полный рабочий день, не самый лёгкий, так что после сытного ужина я бы хотел лечь спать... - Вот оно что, - где-то в районе затылка плескался стыд, но так, по остаточному принципу. Действительно, Воропаев, вопреки образу, всё же принадлежал к человеческому виду. - А я уже хотела обидеться: что это вы меня не хотите, всё же было так... весело. Вместо ответа он съехал с полосы на обочину, к тротуару, останавливаясь перед аптекой со слепящей глаза неоново-зелёной вывеской. - У вас разболелась голова? - "Или в салоне не хватает ещё одного гандона?" Щурясь, Катя вглядывается в строгое лицо с острыми скулами и родинками, которые хочется пересчитать. - Да, от вас, - язвит он, видимо, по инерции, ведь тело противоречит рту: отстёгивает ремень безопасности и тянется к ней, прихватывая за подбородок цепкими пальцами. - Вы абсолютно невозможная женщина, Екатерина Валерьевна, как же вы меня... Долг она ему возвращает: рывком впивается в губы, кажется, больно бьёт по носу, возможно, царапается брекетами, но как же блаженно плевать. Плевать, что родители ждут дома, что завтра с утра на работу, что со Ждановым надо что-то решать, иначе работать будет просто невыносимо... Под губами колючая челюсть, щека, родинка под глазом, в котором зрачок окончательно затопил радужку, острые, сладкие поцелуи, похожие на поединок, жадные, голодные - даром, что в ресторане порции были солидные. - Всё есть яд и всё - лекарство, - смазанным шёпотом ему в рот, пока воропаевская рука оттягивает ворот свитера и слепо очерчивает синеющие следы его наглости. Его страстности и катиной слабости. - Я... не... хочу... домой! Горячий язык прошёлся по её нижней губе, вызывая дрожь в ногах. - Какой-то запоздалый подростковый бунт, Ка-а-атенька... Строите из себя плохую девочку? Галстука на Александре нет, так что мнёт Катя его рубашку на груди, чувствуя жар кожи. Он горячий во всех смыслах, на контрасте с холодным уличным воздухом, проникающим через приоткрытое окно машины, это ощущается великолепно. Пушкарёва греется. - Ничего я не строю... - Всё верно, вы ею являетесь, - гипсофила вывалилась на пол, в слякотную лужицу на автомобильный коврик, что не обидно, ведь её место заняли длинные пальцы, перебирающие Кате волосы. Воропаев дёргает их в отместку за к.р.а.й.н.е плохое поведение, дразнится, наказывает, оттягивая назад, вынуждая Пушкарёву запрокинуть голову. - Очень плохая... клейма ставить негде. У неё вся шея в этих клеймах - Александр ставит новые поверх старых, размашисто проходится языком по солоноватой от пота горячей коже, его дыхание обжигает мочку уха. В груди клокочет и разливается тепло, жжётся в лёгких, щекочет пузырьками по венам, испаряет весь воздух, оставляя лишь аромат древесного парфюма, кожи и табака. - Сегодня мне будут сниться отличные сны, - Воропаев мурлычет ей в ухо, прихватывает его губами, шумно вдыхает запах катиных волос. Отвлекается - и можно обхватить его за шею, реализуя желание придушить и приковать к себе, потому что нотки кедра и сандала над воротником рубашки - в последнее время единственное постоянное в жизни Пушкарёвой. Стабильно приятное, возбуждающее, пугающее - ещё позавчера она бы ни за что не поверила, что будет цепляться за э.т.о.г.о мужчину, распалённая, несдержанная, совсем не влюблённая в... как там его... - ...телефон звонит. - Александр попытался отстраниться, но в затылок ему впились короткие ноготки. - Екатерина Валерьевна, у вас не самый приятный рингтон, ответьте, а то раздраж... - Заткнись. О, как она мечтала приказать ему это на совете директоров! Хлопнуть по рыжей голове папкой с отчётом и пресечь поток подколок и выпадов. Мечты сбываются, а Катя срывается, в голос хныча пьяное и сбивчивое, совсем ей не свойственное, но спровоцированное напряжением последних дней, если не месяцев: - Пожалуйста, Саша... Пушкарёва и сама не понимает, о чём просит: ей срочно нужно лекарство, заряженный пистолет и ещё один бокал вина. Нужна индульгенция, смертный приговор, что освободит от этой бренной жизни, нужна хоть какая-то ясность - да или нет, любит Александр её или ненавидит. Хочет - это точно, сердце под её пальцами бьётся отчаянно и выдаёт хозяина с головой. - Вы пожалеете об этом... Вы ведь не сможете списать это на алкогольное опьянение, Ка-а-атя, - он всё же ловит её за затылок, отстраняет от себя, сверкая глазами и почти не дыша, - хотя бы потому, что были абсолютно трезвой, когда в своём кабинете тёрлись об меня и придушивали моим же галстуком. - Я тёрлась?! - И весьма удачно. От незавершённости процесса, от так резко оборвавшейся борьбы - телами, руками, языками - хотелось по-детски обиженно хныкать. Бёдра сводило от невыплеснутого возбуждения, а каково было Воропаеву?... - Это вы меня всю... заты́кали! Воропаев смеётся - громко, во всю грудь, отчего в уголках его глаз появляются морщинки. Катю слегка оглушает, пока глаза всё ещё слепит дурацкая зелёная вывеска с крестом, перегружает, размазывает тонким слоем по сидению. Ладонь с длинными пальцами всё ещё по-хозяйски сжимает её коленку под пальто. - Чтоб вы знали, лишение сна - самая страшная пытка, - заводит машину и вывозит их обратно на дорогу.

***

Присутствие в его жизни этой женщины вызывало дрожь: сначала от предвкушения - о, она будет так забавно дёргаться, стараться уловить в его словах двойное дно и тройной смысл! Потом - от раздражения, когда Пушкарёва лепетала своё наивно-влюблённое, преданно-слепое "Андрей Палыч!" и подсовывала Александру отчёты в жанре фэнтези. Теперь - от возбуждения. От желания обладать, снять с неё эти дурацкие винтажные тряпки - и вместе с тем, закутать Екатерину Валерьевну в них поплотнее. Его добыча. Рот наполнялся хищной слюной от одной мысли о нежной светлой коже, которую хотелось цапнуть. Пометить, присвоить себе каждый сантиметр, каждый вздох и судорожный всхлип - записать на диск и слушать, слушать, слушать... Сожрать её морально и физически - Пушкарёва очаровательна в своей упрямости, самоотверженности, честности. Пушкарёва слаще любого десерта, уж в этом-то латентный сладкоежка Воропаев разбирался - Екатерина Валерьевна лучше эклеров с заварным кремом, сливочных чизкейков, итальянской панна-котты и советского пломбира... Александра слегка потряхивало - что ж, он правда устал, ему бы в душ и баиньки, вот только мышка оказалась с сюрпризом - и в какой только лаборатории такую вывели?... А Воропаев - со склонностью к мазохизму. Потому что пятница выйдет непродуктивной, мучительно сонной. Потому что содержание этого вещего сна его устроит, и это не плохо. Это летально. Потому что эта женщина грозит ему передозом сладкого, сердечным приступом и психическим расстройством, ведь голова отказывалась генерировать любые мысли, кроме: "Моё". Хочу. Мне надо. Жизненно необходимо задохнуться ею, подцепить зубами нежную шкурку этого персика, истекая голодной слюной, впиться, выжрать все соки, чтобы утолить голодную жажду и желание о.б.л.а.д.а.т.ь. Екатерину Валерьевну очень легко желать. Сначала - прибить. Потом - раздразнить, раззадорить, чтобы она вылезла из своей раковины, показала зубки. Затем - подлить вина, чтобы показалась жемчужина - свободная, спокойно флиртующая с ним Катенька. Трущаяся о него бёдрами и грудью, хнычущая ему в рот, находящая в себе смелость пристать к Александру Юрьевичу. Спорить с ним, язвить, почти драться - руками, губами, взглядами, что она бросает в воропаевскую сторону, пока они едут в его район. Александр в упор не помнит, прибирался ли вообще и есть ли в холодильнике что-то кроме пушкарёвского собрата, решившего свести счёты с жизнью... Но вряд ли Катеньке понадобится экскурсия, да и некоторые доставки работают круглосуточно, а поводы для волнения есть поважнее: как не сойти с ума в постели с этой женщиной? На самом последнем светофоре, после которого не будет пути назад, он хочет вернуть себе свою руку, но ту зажимают бёдра под клетчатой юбкой. Мягкие. - Поверьте, моим рукам можно найти более достойное применение, - он отчётливо видит, какое. Чувствует тепло - она наверняка такая горячая под всей этой одеждой. - Верю. ...дорогу до подъезда и квартиры Воропаев помнит смутно, идёт на автомате, невежливо игнорирует приветствие от соседа, что вышел со своим лабрадором на вечерний променад. Псина тявкнула, вызывая у Пушкарёвой улыбку и лёгкую ревность у Александра - так она должна улыбаться только ему. Её губы - только его, он их заклеймил, занял, заявил свои права и расписался сверху. - Ванная там, - возможно, они начнут в душе, чтобы смыть с себя усталость после рабочего дня и познакомиться поближе. Пушкарёва рассеянно кивнула, озираясь. - ...что-то потеряли, Екатерина Валерьевна?... Пыточные инструменты я обычно храню на балконе. До неё, кажется, только начало доходить, где она. Неуверенно поставив свою сумку на банкетку в прихожей, девушка потянулась к вороту своего пальто, вслепую пытаясь расстегнуть пуговицы. - Последний шанс передумать, Екатерина Валерьевна, - наглая ложь, он лично замурует эту дверь подручными средствами, лишь бы экспериментально-лабораторная мышка не сбежала. - ...так что? Огромные глаза обвели стены коридора задумчивым взглядом, посмотрели на коврик, на собственное отражение в большом зеркале. Там Пушкарёва такая же маленькая, хрупкая и решительная. На протянутой Александру ладошке - очки-велосипеды: - Ведите. Кто бы знал, какое это сложное занятие - мыть руки, - когда Пушкарёва переводит его мыло, щедро распространяя запах миндаля по ванной. Плещет водой вокруг себя, мочит плохо закатанные рукава свитера. Визжит, когда Воропаев мокрыми руками стаскивает с неё шерстяной предмет гардероба. - Надоел... - этот блядский свитер им обоим. Катеньке дышится легче, когда шею не душит белый воротник, впрочем, проблемы с дыханием у неё возникают всё равно, ибо влажные пальцы не останавливаются: - Так же лучше, Екатерина Валерьевна?... Храбрится, старается - Пушкарёва явно прилагает усилия, чтобы не прикрываться стыдливо, в чём Александр ей готов помочь, потому как прятать такую красоту просто преступно. - Гораздо лучше, Александр Юрьевич, но совсем не честно, - дерёт пуговицы с его рубашки порывисто, старается соответствовать. Очень хорошая плохая девочка. Ей нравится с Воропаевым соперничать, но сотрудничать будет куда приятнее - это он готов гарантировать. - О, с честностью это вы не по адресу. - Почему же? - Полная, молочно-белая грудь тяжело вздымается, приковывая к себе взгляд. Кончики пальцев жжёт от желания прикоснуться. - Мне кажется, вы вполне честны в своём... желании. О, желаний у него много, и спектр их тянется от "почистить зубы" до "отодрать эту девку прямо на стиральной машине", можно даже одновременно. Только... она сама приплыла в руки, сама согласилась, и напугать её сейчас было бы самым идиотским решением, учитывая, что по ощущениям у него не переставало стоять со вчерашнего дня. Александр повёл рукой, указывая на душ: - Дамы вперёд. ...Александр Воропаев планировал умереть лет в девяносто в окружении слуг и домашних питомцев. Или от рук тех, кому он перешёл дорогу... ну, допустим, через годик-другой. Хотя лучше, конечно, в собственной постели, но не так. Постель была своя, мягонькая и тёплая. Такой же была ещё и Пушкарёва, за исключением её острых локтей и коленок, которыми она упиралась в матрас и Александра. Заехала ему рукой по носу в полумраке спальни и почти утащила их на пушистый ковёр, но это потерялось в памяти сразу после полотенец - в какой момент слетело его, Воропаев не запомнил, зато нервные окончания обожгло прикосновение - неожиданно робкое, осторожное - к его животу. - Вы правда хотите этого, Александр Юрьевич? - Да, уложить к себе на колени и отшлёпать, чтобы не задавала тупых вопросов. Когда она сидит перед ним, обнажённая, горячая, влажная, пахнущая его гелем для душа, уточнять уже поздно. - Заткнись, - нечего было затыка́ть его в машине, хамка вы малолетняя, Екатерина Валерьевна!... Ему и самому хочется сократить дистанцию, впечатавшись плотнее в податливое женское тело, но кажется, она поглотит его полностью. Провалиться, потерять себя, отпустить страшно, но ещё страшнее понимать, что это когда-нибудь закончится. - Иди ко мне. Его руки везде, дотягиваются до самых потаённых и чувствительных мест, ласкают, дразнят, щиплют, щекочут, кружат по коже, призывая мурашки и горячую волну, накрывающую с головой. Кате хо-ро-шо: держит ли Воропаев её за бёдра, не позволяя их сводить - уши ему ещё до́роги, - или вжимается в Пушкарёву так, что она позвоночником чувствует его сердцебиение... Бороться сил нет, огрызаться, бояться, думать - тоже. Потому что целуется Александр мозговыносяще сладко, ловя её дыхание и стоны, жадно пьёт её, прикусывая нижнюю губу - кажется, следов от его зубов нет у Кати только на заднице, но ещё не вечер. Кусаться в ответ получается плохо, потому что рыжая киса цепко фиксирует её челюсть, позволяя лишь лизаться и хныкать. - Открой рот, - его влажные пальцы тычутся ей в губы, оттягивают уголок и... - Хорошая девочка, такая... сладкая. Пальцы мажут ей по языку солоноватым, мускусным, чем-то естественным... о боже. Пушкарёва сказала бы, что сомелье из Воропаева так себе, да рот занят - его захватили средний и указательный со вкусом её собственной смазки. От этого животного, дикого жеста Катю ведёт - пьянит похлеще вина, пока кожа горит и покрывается капельками пота, пока на смену пальцам снова приходит острый язык, забирающий последние остатки гениальных пушкарёвских мозгов. Это какое-то наваждение. Проклятие, порча, вирус, поражающий мозг, лёгкие и бёдра, что покорно раздвигаются перед этим мужчиной. Воропаев горячий, от него пахнет пряно-цитрусовым гелем для душа и чем-то дурманящим - наркотический аромат, заставляющий вжиматься носом в его кожу и вдыхать до боли в груди. В существовании мышиной мяты Катя не была уверена, единственно верная аксиома, ебучая константа - тёмные глаза напротив, довольное бархатное мурчание и распирающее ощущение внутри, от которого глаза закатываются, а рот отказывается выдавать что-то кроме несвязного лепета пополам с руганью. Прочувствовать в.е.л.и.ч.и.н.у подкрадывающегося пиздеца Пушкарёва успела ещё в своей каморке, когда Воропаев вжимал её в стол и рвано дышал, стоило ей дёрнуться. Но то - через два слоя одежды в не самой удобной позе, а тут... Тут Катя видит, Катя осязает, чувствует, как её заполняет Александром до основания, как он растягивает её, напирает, вынуждая вцепиться в подушку и задержать дыхание. - Ты... ты же на-ах-дел...? - По правде говоря, ничего лишнего Пушкарёва не чувствовала, словно между ними вообще не было никаких преград. Зато на горизонте воображение рисовало потенциальные проблемы. Вместо ответа Александр взял её руку и опустил вниз - чиркнув кончиками пальцев по коже, Катя наткнулась на тонкое латексное колечко у основания презерватива. - ...надо же-ех... совсем н-не чувствуется-ах! - А ты привыкла к "Гусарским"? - Усмехнулся мужчина и тут же охнул, ибо в отместку и чтобы не отвлекался, его сжали внутри. Встревоженная фантазия канула в небытие, стоило проявить инициативу: пришпорить Воропаева пятками по спине, вцепиться в плечи, оставляя на бледной коже с россыпью родинок розовые полосы - мышки тоже умеют царапаться, и выдохнуть ему в губы: - Сильнее. Так, чтобы её протаскивало вверх по кровати, а ноги затекали, задранные до ушей. Чтобы Александр оказался г.л.у.б.о.к.о, глубже, чем возможно, и гораздо глубже, чем планировалось. Раньше он сидел у Кати в печёнках, когда появлялся в стенах компании и портил настроение. Потом - в мозгу, когда решил свести её с ума своими поцелуями, розами и пирожными. А теперь... Вспышки острого удовольствия, передающие импульсы рукам, чтобы держаться за плечи и чувствовать перекатывающиеся под кожей мышцы; губам, чтобы впиться поцелуем в воропаевский рот, закольцеваться, закупорить себя со всех сторон, зафиксироваться на этом мужчине; голосовым связкам, чтобы стонать его имя, приказы, просьбы, ругательства, комплименты... расходились концентрическими кругами. Он задрал её ногу повыше - цепкая рука крепко впилась в кожу под коленкой, - целуя поджатые пальчики. Сверху вниз наблюдая, как её ведёт, размазывает тонким слоем по кровати - Катя цепляется за простыню, за подушку, за него, стискивая собой, и срывается на всхлип после особо резкого толчка. - Громче, Ка-а-атя, довольно шептать, - Змей-искуситель наслаждается мягкостью кожи, смущением, желанием - ведь Пушкарёва здесь, в его кровати. Мнёт его постельное бельё, пропитывает собой, течёт в уши хрипловатым и сладким: - Пожалуйста, Са-а-аша... Какая вежливая. Какая красивая, нежная, страстная, тес-на-я. Воздух у Александра из лёгких вышибает ощущением сжимающейся вокруг него вселенной, а остатки мозгов - видом тянущейся к нему Пушкарёвой, что действительно оказалась слаще любого пирожного. Горячее и влажнее тропиков, опаснее укуса Королевской кобры, нежнее шёлка и неизбежней смерти. Срываясь на быстрые, резкие толчки, на звонкие хлопки кожи о кожу, на утробное рычание, вжимая эту деви́цу в кровать, Воропаев задыхается - плотным кальянным туманом лёгкие заполняет её запах, в уши льётся её голос - пение очень возбуждённой и всё ещё слегка пьяной сирены. Внутри закручивается воронка из удовольствия и предвкушения, в канаты затягиваются нервы, искрясь и прошивая позвоночник. Катенька дерёт Александру спину, подставляет шею, чтобы он мог прихватить зубами нежную влажную кожицу персика, помечая её, делая своей. Мышку можно одомашнить: обустроить ей удобную клетку, нарезать самого дорогого сыра, налить водички... или вина. Гладить лоснящуюся шёрстку и периодически дёргать за хвостик. Пока дёргают его - за волосы на затылке, девушка под ним абсолютно потеряна, держится за Воропаева, как утопающий за соломинку, безвольно распахнув рот, принимает его в себя. Поцелуй в каморке был аперитивом к сегодняшнему пиру - приятной, спонтанной затравкой, пробуждающим аппетит анонсом, - но не шёл ни в какое сравнение с ритуальным жертвоприношением на тёмно-синих простынях. Наживую Пушкарёва вспарывает ему грудную клетку возбуждёнными горошинками сосков, течёт на член, на руки, на постельное бельё, зачитывает приговор в виде сбивчивых стонов: пожизненное заключение строгого постельного режима. Тянется к себе, ласкает себя, кружа тонкими пальцами вокруг клитора, зажимает Воропаева до искр из глаз и брызг в презерватив - туго затянувшийся внизу живота узел вспыхнул и распался, выбивая из груди хриплый стон, а из головы - все мысли, кроме... Все мысли. Двигается Александр по инерции, чтобы продлить удовольствие, выжать его до последней капли из них обоих - ведь Катенька выгибается дугой, замирает, распахнув рот и зажмурившись - какая же она красивая - взрывается, поджав пальчики на ногах. Не дышит, не контролирует себя, Воропаева не отпускает, отчего впору взвыть уже ему, ибо тело с.л.и.ш.к.о.м чувствительно, нервы оголены и раскалены до бела. - Ка-а-атенька, Ка-а-атя, - отбросив с пушкарёвского лба прилипшие влажные прядки, он ловит её лицо ладонями, фокусируя на себе. Пушкарёва хватает воздух ртом, её грудь дрожит, а руки вяло мажут по его плечам. - La petite mort должна быть просто эвфемизмом, а не реальной строчкой в некрологе... Давай ты убьёшь меня как-нибудь потом и по-другому? Видеть Екатерину Валерьевну абсолютно несоображающей было странно - всегда собранная, умная, деловая и застёгнутая на все пуговицы, сейчас она казалась младше, меньше, хрупче. Словно и не было полугода ежедневной нервотрёпки в ЗимаЛетто, когда ей выдалась возможность нарастить панцирь, выпустить когти и перестать дрожать по любому поводу подобно позавчера родившемуся мышонку. Будучи прижатой к своему рабочему месту нависшим над ней Воропаевым, распластанной по сидению автомобиля им же, загнанной в мышеловку - добровольно, он и вправду отвёз бы её домой под родительское крыло, но... - Катенька выглядела уверенней. - Я... - Она хрипит и ёрзает под ним, пытаясь собраться с мыслями. Получается, видимо, плохо, но Александру и самому не до осмысленной болтовни - завалиться бы на подушки и отрубиться, ибо кости по ощущениям превратились в желе. Да и мозги тоже. - ...можно я... останусь? Не хочу домой. Глядит на него с опаской, словно ожидает, что Воропаев сейчас прогонит её. Очень глупая мышка. - Это я понял, - лениво усмехнувшись, он скатился с девушки. Подушка, на которой никто не лежал, приятно похолодила взмокший затылок. - Ты очень... доходчиво объяснила, буквально на пальцах... Удивительно, как после всего случившегося она умудряется смущаться. Как будто только что не облизывала его пальцы, что побывали в ней, не насаживалась на его член, хныча в голос его имя. Как будто не выжрала из него всю душу, если таковая была. Прикрываясь одеялом, Пушкарёва сползла с кровати в направлении ванной, оставляя Александра наедине со смятыми простынями, пропахшей сексом спальней и ебучим рингтоном её мобильного телефона.